Деяние Луны

Но теней вокруг ведьмы больше не было.

– Где все? – его голос был глух, и едва слышим.

– У каждого свой Ад, не правда ли? – старушка склонилась над юношей и нежно провела пальцами по щеке, стирая набежавшую слезу. – Надежда есть, если слёзы всё ещё могут омыть твою душу.

– Где все? – повторил юноша, не слыша её слов. Всё, о чём думал – это люди. Десятки человек пропали за какое-то мгновенье. Разве такое возможно?

Правда, чего уж греха таить, в его голову закралась мысль о сговоре Алефтины со старейшинами. Ведь всего того, что он пережил за короткое время, хватило бы, чтобы сойти с ума, и только чудовищная сила воли удержала его на грани безумия.

Чего ещё ему ждать?

– У всех есть тайны, а тропы к ним неизвестны даже мне. Негоже нам оставаться тут, когда Ульвальд ждёт.

Принц кивнул, сейчас он чувствовал себя марионеткой в руках жрицы, и она, почему-то, вела его к гибели. У него не было желания сопротивляться Алефтине, произошедшее вытянуло последние силы, сломав что-то внутри.

«Почему я…» – Костя не решался задать вопрос своему сознанию, боясь того, что может оказаться за белой пеленой. Наверное, уж лучше так, чем скорбеть по ушедшему прошлому.

Разглядывая старые альбомы, принц всегда подмечал то, с каким равнодушием смотрит на фотографии матери и отца, словно это были незнакомые ему люди. Может, поэтому злость вспыхивала в нём каждый раз, когда сестра заводила речь о воспоминаниях. Она хоть что-то помнила, в отличие от него.

– У мамы были зелёные глаза, – весело щебетала Катерина, – папа называл их болотными. Она всегда обижалась на него за это.

Константин проматывал свои воспоминания, пытаясь воссоздать подробности, приоткрыть завесу над забытьём, чтобы тут же задёрнуть обратно. Пусть спит, ещё не время предаваться тоске, но посмотреть, хоть на секунду ощутить на себе лучистый взор матери, хотелось.

– Вот видишь, – чей-то маленький пальчик тыкал в чёрно-белую фотографию в старом альбоме, – это ты.

В пухленьком малыше он пытался узнать себя. Рядом двое людей, мужчина и женщина, все радостно смеются на камеру, обнимая друг друга.

– Не помню, – виновато произнёс юноша.

– Ещё бы, тебе же тогда годик был! Странно было б, если б помнил.

– Мы пришли, – голос Алефтины вывел его из забытья.

Костя с отрешённым видом взглянул на женщину, смутно понимая, что происходит. В голове ещё пульсировали слова, брошенные сестрой: «Странно, если бы помнил…»

Сейчас, если бы вдруг ведьма приговорила его к смерти по приказу Елисея, он бы никак не отреагировал. Ему было всё равно.

Старушка дошла до входа в пещеру и вдруг обернулась, уголки губ приподнялись, показывая затупившиеся клыки. Принц никогда не видел её улыбающейся или смеющейся, и вот теперь она улыбалась ему:

– Знаешь, я много лет наблюдала за вами и поняла, что вы – самые светлые жители этой деревни. Пусть ни тебя, ни его, не страшит тьма окружающих. Они давно умерли для короля, их души сгнили и теперь могут взывать только к смерти. А жизнь… жизнь Ульвальд решил подарить вам, – она замешкалась, точно раздумывая говорить или нет, вещать ли своим голосом предсказание, а затем продолжила. – Вы боитесь любить, ведь это чувство вам незнакомо, но, когда-нибудь, и она просочится в ваши тела, – её взгляд снова задержался на нём, видимо чего-то ожидая. – Здесь нет той, кто может тронуть твоё сердце.

И, не получив должного, Алефтина, недовольно хмыкнув, отправилась вглубь пещеры.

Костя не двигался.

Он смотрел в обступающую тьму, пытаясь понять, почему от её слов стало так обидно.

«Если я хочу любви, – изводил он себя, – то почему не согласиться на Лидию? Её любовь сможет согреть меня в холодной постели. Ну, а сердце…»

Теперь-то он понял, о чём говорила ведьма. Тело, ум, всё это было живо благодаря мести. Будто карающий меч летел он на головы врагов, лишая жизни, оставаясь глухим к чужим мольбам. Но оружие – только инструмент и лишено чувств, у него нет сердца, лишь холодная решимость. И принц отринул то, что нужно королю. Его сердце было мертво.

Так почему, даже сейчас, он продолжал так цепляться за жизнь? Неужели, только из-за мести? Не лучше ли ему было остаться там, среди трупов, ведь он один из них?

Константин сделал шаг в пещеру, и темнота обступила его. Все звуки, которые доносились из леса, растворились, когда юноша продвинулся вперёд ещё на несколько шагов.

«Хочу ли я что-то изменить сейчас?»

Его руки нежно ласкали стену прохода, чувствуя тепло камней, отшлифованных прикосновениями.

«Зачем мне любить?»

Под ногами шуршала листва, ломались хрупкие ветки.

Внезапно, совсем рядом, послышалось журчание ручья. Костя повернул голову вправо, но ничего, лишь вязкая темнота. Рука скользнула вниз, пробежав пальцами по острию камня, который чуть не вонзился ему в голень, по переплетению корней, что узлами врезались в проход, ещё ниже, ощупывая подушечками землю: «Сухо».

Снова шаг, осторожный, боясь упасть, и крылья носа вздымаются вверх, втягивая воздух, стремясь ощутить сладость гниения, но опять ничего. Звук играл с ним, то появляясь, то пропадая, не удаляясь и не приближаясь.

«В пещере Ульвальда всегда есть свет для тех, кому нужна надежда», – вспомнилась вдруг одна из легенд.

Тогда почему тьма обступила его? Не готов? Возможно, ведь столько сил было потрачено на то, чтобы отменить обряд. И даже, когда это стало невозможно, он противился, не веря в чудеса: «Видно у нас полная взаимность. Мы оба не верим друг в друга».

Да и как ему поможет первородный? На его месте Костя давно бы стёр весь древний род с лица земли. Потому что та жизнь, которую он подарил полукровкам – проклятье. Оно сопровождает их с момента рождения и до могилы, не давая насладиться счастьем. Но самое страшное грозит потомкам Ульвальда, ибо их любовь всегда приправлена обречённостью. Они не в силах изменить судьбу, так как на весах кроме сердца всегда будет будущее рода, а ради него нужно пожертвовать всем: чувствами, любимой, собой.

Но сейчас ему не нужен ни род, ни любимая. Лишь месть стала его отрадой, целью, это то, что перевесит всё: «Даже если умру, я убью тебя».

Чёрный волк не давал ему покоя с самого детства, сначала приходя в кошмарах, отчего приходилось спать вместе с сестрой, а затем в мечтах. Он вонзит клыки в глотку этой твари, вырвет алые глаза, и будет с наслаждением взирать на то, как кровь бога проливается на землю: «Но ты мне ведь в этом не поможешь. Потому что сам один из них».

Костя бы никогда не пошёл на обряд добровольно. Для него это были поиски не любви, а инкубатора. Тела, которое лучше всего бы подошло для его первенца. Поэтому он насмехался над теми, кто верил в великую любовь между богом и человеком, надеясь на собственное счастье. Разве можно обрести его, когда герои легенды сами трагически погибли?

– Что будет, если я полюблю? – с вызовом спросил Костя у себя.

– Ты не сможешь, – ответила тьма. – Мёртвые не любят.

Внезапно пещера расступилась и принц, непроизвольно подняв голову, застыл в изумлении. Огромные сосульки свисали с потолка, застыв в затейливых узорах, напоминая, то гроздь винограда, то ветви исполинского дерева. К ним навстречу, остриями копий из-под земли, устремились другие. Они тянулись друг к другу, и, порой, сливались, превращаясь в огромные колонны, которые разделяли пещеру на несколько залов.

В одном из них горел костёр, лаская жёлтым языком каменный свод. Костя пробирался к нему сквозь заросли наростов, тонкими белыми линиями струящихся к земле, словно развешанные ленты. Он наклонял голову, боясь задеть их, лавируя то вправо, то влево, примечая, как загораются лишайники мерцающим светом луны, прогоняя остатки мрака.

– К' хшаири нгхан'я кхра. Вирав с'ядж'я.

Огонь взметнулся к потолку, осветив древние рисунки, а потом послушно улёгся на землю, недовольно ворча. Он жил и дышал, как живое существо, подчиняясь ведьме, что танцевала рядом, ударяя в бубен зажатой в руке колотушкой.

Её движения были быстрыми и уверенными, но в тоже время не лишены изящества. Казалось, что перед ним не старушка, а молодая девушка, которая то грациозно кружилась в танце, порхая вокруг костра словно бабочка, то замирала, будто зверёк, почувствовавший опасность, и всё вокруг тогда цепенело в единстве с ней. Даже надоедливое жужжание насекомых, которые вились вокруг него ещё в узком проходе, останавливалось, маленький мир полностью погружался в звенящую пустоту.

И в эти мгновения, раз за разом, тишину нарушал заунывный крик, повторяясь, то сверху, то снизу, то позади, то впереди него. Точно неведомое животное, мучаясь от боли, стонало от бессилия. Этот звук раскачивался подобно волне, вторя дыханию юноши, и погружал в себя, унося вдаль.

Голова кружилась всё сильнее и, дабы не упасть, юноша опёрся о стену, с благодарностью принимая приятный холодок, который мурашками побежал по спине.

А удары колотушкой всё ускорялись, тёмным валом бросаясь на него и растворяя во мраке.