Вече

А так всё умерло, по-прежнему темно. —
Да, дом красив был, но повыела всё плесень,
И никогда не раздадутся звуки песен —
Камин не греет, потому что не горит
И вовсе. Холод зимней стужей леденит
Живое всё. Хоть что же тут ещё живого?
Кроме клопов и пауков, всего такого…
Спадает к маю лишь проклятый тот мороз.
Тогда лишь только не видать движенья поз
На отогретых тёплым солнышком оконцах.
О, как люблю я в эту пору дивно солнце.
Пусть с виду кажется, мой замок сильно мрачен.
Но лишь тебе, одной тебе, он предназначен.
Сиял бы мрамором нечищеный мой зал.
В нём зеркала. О, как же много в нём зеркал.
Чтоб лик прекрасный твой их омут отражал.
Но вот лежат на зеркалах тех толщи пыли,
Родная Галя, даже если бы не были
На зеркалах прекрасных тех те слои пыли —
Я не смотрюся в них, мне стыдно посмотреть.
Иначе от стыда могу я умереть.
Чтоб не пугать наш правоверный весь народ,
Не выхожу из дома я который год.
Сижу я так всё взаперти чумным затворником.
Мне не с кем горе разделить. Хоть бы с поморником.
Тебе так думается, может быть, наверно.
Что ж это, Галя, право, очень скверно.
Боюсь людей – и потому не выхожу.
И стыдно мне смотреть в глаза – и не гляжу.
В свои зелёные красивые глаза.
Я почему-то всё сгораю от стыда.
Как льдом покрыт мой бедный дом почти полгода,
Пока не сжалится над миром всем природа.
Так моё сердце льдом покрытое подчас,
Пока своим сияньем дивных карих глаз
Не отогреешь, взяв его в свою ты руку.
И в тот же час, поддавшись магии всей звука
Небесных арф, вдруг оживёт моя усадьба.
Тогда сыграем, Галя, дивную мы свадьбу.
Не зря лежали на всех полочках наряды, —
Меня одеть в атлас и шёлк как будут рады.
А до того, пылились лишь в моих шкафах.
В старье хожу не первый год я на правах
Страдальца, но, войдя в мой дом, всё оживишь, —
В одежды новые поэта облачишь.