Полевая почта – Южный Урал. Фронтовые письма о любви. Часть 1
2. «Ты смог бы понять моё отношение к тебе ещё по первой записке, которую я переслала тебе через Ярчука после первой нашей встречи».
3. «Я не сказала тебе о своем отношении к нашему знакомству с тобой раньше потому, что не хотела тебя обидеть».
Люся, что хотела ты сказать мне этими словами, как не то, что ты не хочешь больше знать меня! Хотя потом, когда я начал одевать шинель, чтобы уйти, ты высказала недоумение и пыталась убедить меня в том, что я тебя не так понял, что я не должен уходить от вас и так далее, но что-то подсознательное мне подсказывает: «Стива, ты не в те сани сел. Уходи. Люся интересуется другим».
И если ко всему этому учесть то, что ты в течение всех наших встреч вела себя со мной так холодно, замкнуто и отчужденно, а особенно в цирке и вчера дома, что от тебя я не услышал ни одного откровенного дружеского слова, не увидел ни улыбки, ни жеста, ни взгляда, из чего бы видно было, что и как ты относишься к возможной нашей дружбе, то ты не удивишься всему тому, что я здесь сказал. Я не верю, что ты такая от природы, Люся, милая, как горько мне все это писать тебе! Но иначе, чем через письмо, не могу я этого сказать, чтобы ни себя не мучить, ни причинять тебе ненужную тягостность своим присутствием. Если хоть в какой-либо мере это письмо огорчит тебя или обидит, то ты прости меня, заблудшего человека. Лучше все выяснить и принять решение, чем заниматься самообманом и фальшивить. Пусть это и не мужественно выглядит, но я не отличаюсь храбростью в вопросах дружбы с девушками по той простой причине, что я от природы страдаю стыдливостью какой-то и робостью перед женщинами. Возможно, это и позорно, но я предпочитаю быть таким, чем нахальным по отношению к девушке. Застенчивость меньший порок, чем цинизм в отношении с порядочной девушкой.
Люся, постарайся не задерживаться с ответом. Жду искренной правды. Да или нет – я готов ко всему. Не смущайся правдой – ее только я и хочу услышать от тебя. Встретимся мы уже или нет – все зависит теперь только от тебя одной. Если «нет», то, во всяком случае, не будем вспоминать друг друга лихом. Пусть это наше знакомство научит нас обоих уму-разуму. Кланяйся маме и папе за меня. С глубоким и искренным уважением к тебе, онегинская Таня. Стива
Письмо от 6 февраля 1944 года
6.02.44
«Думы девичьи заветные,
Где вас все мне разгадать!
Лучше камни самоцветные
На дне моря сосчитать…»
(Н. А. Некрасов)
Здравствуй, Люся!
Хотя я и обещал тебе приехать сегодня, как мы условились об этом при последней встрече, но я должен просить извинения и вместо себя послать тебе это письмо. Состояние души такое, что благоразумное сказать тебе в письме все, чем полон я теперь, вместо демонстрации этого своим присутствием у тебя. Кстати, вчера пришло от тебя письмо на 3 листах блокнотных, написанное карандашом, которое еще больше перевернуло все в моих чувствах и мыслях. Все равно я не смог бы в таком состоянии объяснить тебе всего, лично встретясь. Лучше написать обдуманно и без многословия об этом.
Люся! Каждый раз, выезжая к тебе, я был полон самых светлых и чистых чувств и мыслей. Мне хотелось увидеть тебя, поделиться и рассказать все, о чем я думаю, что чувствую, что волнует и интересует меня, выслушать тебя, поговорить, пошутить, повеселиться, посмеяться, отвести душу, забыться хоть на несколько часов от серой и тусклой повседневной жизни, отдохнуть от нелегких будней. Мне всегда хотелось узнать тебя ближе, увидеть тебя задорной, веселой, смеющейся, жизнерадостной и бодрой девушкой.
Мне хотелось подружить с тобой искренно и навсегда. Но странное дело! Всякий раз, встретясь с тобой, я чувствовал себя озадаченным и, признаюсь, растерянным. Ты всегда была со мной так холодна, так замкнута и апатична ко всему на свете, что лучше и легче было получить ушат холодной воды на голову. Проходили часы и мы, ничего не сказав друг другу, расставались по-прежнему чужими и равнодушными. И такое огорчение я испытывал всегда после наших встреч, что и высказать трудно. Невольно встает вопрос: почему так получается? Может быть, ты испытывала то же самое в моем присутствии, но из вежливости дарила мне несколько слов и, дождавшись, когда стрелка часов покажет «3», неумолимо рвалась на занятия. Ни свежих мыслей, ни горячих чувств и волнующего кровь веселья и смеха у нас не получалось. Вместо пламени – дым. Вместо кипения – лёд. Вместо жизни – ?… Люся, так дальше продолжать невозможно. Зачем тяготиться друг другом! Дружить и любить фальшиво, не на полную грудь, а в рамках холодного расчета, оглядываясь по сторонам – это по плечу только каким-либо девственным старухам. Ничем ты не пыталась пойти навстречу моим лучшим чувствам и намерениям и своей подозрительной сдержанностью убивала всякую надежду во мне.
Люся, ты не обижайся за эту горькую правду. Я не намерен читать тебе мораль. И если ты вела себя естественно, так, как тебе подсказывает твои чувства, то ты делала совершенно правильно. Я – враг всякой фальши и лицемерия. По крайне мере я верю, что ты не нашла во мне того, кого могла бы избрать себе другом и потому не вселяла особой радости тебе мои приезды. А меня после таких твоих встреч и приемов пробирал мороз по коже. Вывод: значит, мы не сошлись характерами и, видимо, не рождены друг для друга. Я полагаю, что здесь 4 причины являются первоосновой столь драматического финала: 1) наши характеры; 2) наше общественное положение; 3) наша внешность и 4) наш возраст. Ну что ж, насилие и принуждение допустимы везде, за исключением дружбы и любви. Видимо, нам надо сразу откровенно объясниться и принять правильное решение по этому вопросу, а не обманываться в догадках.
Жду, что скажешь ты по этому, сводящему меня с праведного пути, вопросу. В конце февраля я бы мог увидеться с тобой, если бы ты убедила меня в том, что я во всем здесь сказанном ошибся и заблуждаюсь. Мне вспоминается где-то сказанное: – «В одну телегу впрячь не можно, Коня и трепетную лань…». Но как хочется услышать от тебя то, от чего:
«И сердце бьется в упоении,
И для него вернулись вновь.
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы и любовь.»
Обнимаю тебя сердечно и ласково. Стива.
Письмо от 14 февраля 1944 года
14 февраля 1944 г.
Здравствуй, Люся!
Только что получил твоё второе письмо за время после нашей последней встречи. Так как ты подтверждаешь снова, будто бы я заблудился в дремучем лесу романтики и явно занемог фальшивым пониманием твоих отношений ко мне, то для вполне назревшей необходимости раз и навсегда разрешить все сомнения и вопросы, я собираюсь быть у тебя 29 февраля или 1 марта. Постарайся не отлучаться в эти дни из дома далеко.
Хотя письма после всего, что мы сказали при помощи них друг другу, только ещё более запутали меня и, видимо, не нужны в дальнейшем как средство поговорить с тобой, поделиться тем, что волнует меня, о чем ты так ясно сказала в своем последнем письме, но поскольку я начал писать это письмо, то выслушай, Люся, еще раз меня, прежде чем мы встретимся для окончательного объяснения.
То, что ты пишешь и писала мне, я все приемлю, всему верю и во всем согласен с тобой. Но почему все же мы при встречах никогда не были откровенны, не находили общего языка, почему наши встречи оставляли после себя во мне лишь тяжелый осадок огорчения? Зачем снова повторять такие встречи? Допустим, что я не смог первым прорвать эту тоскливую пелену тягостного молчания, не заинтересовал тебя ничем, с чего бы началась откровенная и неподдельная искренность наших встреч. Но ты, если ты считаешь меня своим другом, ты почему всегда была со мной словно из гипса, безмолвная, холодная, замкнутая и отчужденная! Люся, ты пишешь, будто бы ты взяла на себя инициативу однажды на откровенность, но я не правильно ее понял и теперь раздуваю из этого слона сплошной романтики и ошибок. Но сколько я не припоминаю, не могу вспомнить никакой инициативы твоей на откровенность, кроме вопроса о моем ночлеге у вас. Наоборот, ты не хочешь понять, что я – живой человек, мне хочется и повеселиться, и пошутить, и посмеяться, и погрустить, и порадоваться вместе с тобой, забыться от тяжелых будней солдатской жизни, мне хочется любить и быть любимым. С этой целью я познакомился с тобой и приезжаю к тебе. Но как я могу спокойно глотать такую горькую пилюлю: вместо радости моему приезду я всегда встречал с твоей стороны какое-то меланхолическое безразличие, молчаливость и замкнутость. Люся, отчего это? Ты пишешь, что ты – земная девушка со всеми потребностями человека быть счастливой. А на деле твоё поведение заставляет меня задумываться: зачем такие встречи, не противны ли они тебе, не ошибка ли вообще наше знакомство? Кажется, об этом я писал тебе в последнем письме.
Короче говоря, мне нечего учить тебя азбуке жизни, ты сама – профессор в этих вопросах и, наоборот, видимо, я должен буду многому научиться на примере нашего знакомства. Людмила, милая Людмила… Если ты хоть чуточку сможешь оценить меня и поймёшь все сказанное правильно, то наша предстоящая встреча принесет нам много хорошего. Если же твой январский «ледок» я снова увижу в твоих глазах и чувствах, то встреча наша будет абсолютно ненужной. Так или иначе, поскольку ты не успеешь мне ответить на всё это письмом, я приеду в конце февраля. Предсказывать ничего не хочу, но и верю слабо в то, что ты встанешь на правильный путь и поймёшь меня, так как до сих пор ты лишь ссылалась на то, что ты такая уж от природы и иной стать не можешь…
«Зачем себе я сердце ранил
Холодным взглядом этих глаз! …» (приблизительный перевод с родного мне белорусского).
Будь здорова и весела. Стива
Письмо от 18 февраля 1944 года
18 февраля 1944 г.
Милая Люся, добрый день!
Вчера Владимир привез твою записку и она перевернула во мне всё вверх дном. Хочется верить каждому слову твоему, каждой букве и в то же время все так ново, свежо, светло стало на душе, что невольно чувствую себя растерянным. Люся, родная девушка, знай, что несколько слов этой твоей записки спасли все наше дальнейшее. После нашей последней встречи все мои письма дополняют это. Теперь, после мучительного томленья я впервые услышал то, чего не было с твоей стороны до сих пор, услышал голос горячей дружбы и сочувствие в моем горестном в настоящее время положении. Спасибо, Люся, за искренность и доброту, я этого не забуду никогда. Богаче радостью, кажется, теперь нет никого на свете, чем я. И эту радость подарила ты. Какая же ты бесценная для меня после этого! Если ты получишь мои последние письма, то сожги и забудь о них. Знай только, что эти письма подтверждают то, как болезненно мне достается наша дружба. Излишне оправдываться: я заблуждался и совершенно не понимал твоё сердце. Теперь вижу и чувствую, какой большой добротой оно преисполнено, как сильно оно может согреть и ободрить чудесной человеческой лаской. В этом мне хочется быть достойным тебя. И я буду таким отныне, только бы ты верила мне так же, как верю я тебе.
Люся, это правда, что 1 марта наша учеба здесь обрывается и мы поедем на фронт. Тяжело, невообразимо тяжело расставаться с тобой. Но я уповаю на счастливую звезду, под которой мы родились. И где не придется мне сражаться за честь и свободу моей отчизны, всегда в тяжелый час моё сердце будет обращено к твоему святому для меня навеки образу. Этот образ вдохновит меня и даст мне силу выйти победителем над врагами и смертью. А потом мы найдем друг друга и величайшую победу дополним заслуженным счастьем послевоенной встречи.
Но обо всём этом мы поговорим 20 февраля при встрече. Я приеду к тебе, сдав госэкзамены.
На этом кончаю. Прости за краткость – готовлюсь к экзаменам, работы уйма.
Желаю здоровья, успехов в учебе и радостного отдыха с 25.2.44 – за время каникул.
Обнимаю тебя горячо и искренно. Привет всем вашим – Стива
Письмо от 3 марта 1944 года
3.2.44
Привет из Златоуста!
Милая, дорогая Люся, здравствуй! В Чебаркуле всё закончено, все завершено. Сегодня ночью выехали. Вагон стоит и я пишу несколько слов. Разбитость от бессонной ночи. Острая боль большой тоски и грусти по тебе, голубка моя. Когда мы снова встретимся?!… Смотрю на твою карточку и ты встаешь в сознании живая и тоже печальная…
Пусть в эту ночь с тобой я буду наравне,
Пусть я хоть так на шаг к тебе приближусь.
В тот миг, когда привидишься ты мне,
Пусть в тот же миг я тебе привижусь.
Да так привижусь, чтоб с тобой потом,
Мы в старости всю жизнь припоминали.
И всё таки не вспомнили о том,
Что эту ночь не вместе мы встречали.
Целую тебя, Люся. Жди письма. Стива.
Письмо от 4 марта 1944 года
4 марта 1944 г. Ночь. Поезд.
Милая, дорогая моя Люся, здравствуй!
Ночь. Вагон покачивает. Мы где-то в горах, возле Уфы. В Вагоне все спят, в том числе и мои орлы, старшим над которыми назначен до места следования. Лишь мне не спится. Вот шарфик висит у изголовья, его вязали твои руки (ты увлекаешься рукоделием …). Этот клетчатый рисунок зелено-белых квадратиков, уже слабый запах духов шарфика с такой силой воскрешают твой образ, что ты, мне кажется, стоишь живой вот тут возле меня. Я протягиваю руки, что бы прижать тебя, дорогую, к груди, ощутить горячие удары твоего хорошего сердца, но хватаю только пустоту… Тебя нет со мной, ты там… Далекая дорога все больше и больше разделяет нас, любимая. И каждый очередной километр пути лишь усиливает большую печаль разлуки. Боже мой, когда же мы снова увидимся, встретимся!.. Я снова и снова вынимаю дорогой конвертик, в котором храню твой локон, смотрю на эти милые завитки светло-русого шелка и чувствую, что этот кусочек настоящей, живой Люси, а шелк твоих волос вдохновит мое сердце, придаст силу моим рукам и стальную беспощадность в смертельной схватке с врагом. Твой локон, Людмила, будет всегда источником несгибаемой воли моей к жизни, источником веры в нашу большую жизнь впереди. А ты запомни, что эта срезанная твоей рукой прядь твоих волос в конвертике у моего сердца рядом, она пройдет теперь со мной по всем путям и перепутьям войны, будет свидетелем больших событий; быть может твой локон я пронесу по улицам многих городов родной земли и других стран. И твое сердце должно наполниться гордостью за мою предстоящую дорогу боев и сражений, ты, Люся, не забудешь меня, не допустишь слабости поддаться пороку мимолетных увлечений. Пусть твоя совесть хранит тебя от искушений в грехах, а я буду непоколебимо верить, что меня горячо любит, ждет к себе целомудренная, чистая, хорошая девушка, свято верная лучшим традициям русских женщин.
Милая Люся! Владимир отпросился и уехал один, видимо для заезда в Москву, и даже не успел проститься со мной на всякий случай. Я тоже хотел оформить право заехать к моей родной одинокой, исстрадавшейся от ожидания старушке-матери. Но не успел маленько и пришлось внезапно выехать с группой в десяток молодцов. Все же рассчитываю как-нибудь хоть на один день заглянуть к матери. Конечный же путь следования мой и Владимира тот, о котором мы говорили вам с Лидой. В Житомире рассчитываю быть к 20 числу. Потом по приезде, когда все выяснится, я напишу обо всем подробно. А пока у меня все благополучно. В Чебаркуле все закончено и разрешено. Когда-нибудь мы с тобой заглянем в те места, где в тиши сосен я 8 месяцев провел в упорной учебе и с течением обстоятельств наши пути жизни сошлись с тобой.
Конечно, и со мной может случиться всякое. И если мне придется принести даже жизнь свою на алтарь нашей победы, то ты все же не забывай некоторое время обо мне, чтобы я хоть теперь знал, что ты, которую я люблю искренно, и которую считаю своей подругой на весь остаток жизни обнимет другого не раньше, чем через полгода со дня получения известия о моей кончине. На всякий случай, если от меня долго не будет вестей, ты запроси о моей судьбе не только часть, адрес которой я сообщу тебе по приезде, а и мою сестренку по адресу: Казахская ССР, ст. Талды-Курган, Турк-Сиб. Жел. дор. Лесюкову (Алексеенко) Марию Дмитриевну.
Люся, в тот прощальный день последней нашей встречи я был немного, кажется, нетактичен и смешон. Если у тебя осталось такое впечатление, то ты прости мне это и постарайся его забыть. Я глубоко жалею, что нам так мало пришлось встречаться и узнать друг друга еще ближе и больше.
Пока, всего наилучшего! Ожидай письмо с места работы со всеми подробностями о перипетиях моей дороги и дальнейшей жизни. Передай мой горячий привет замечательной Анфисе Александровне, папе, Николаю, Але, Марии Дмитриевне и Лиде. Желаю всем вам самого наилучшего в вашей жизни. Целую тебя, Люся, денно и нощно.
Стива.
Письмо от 9 марта 1944 года
9 марта 1944 г.
Здравствуй, милая Люся!
Привет из Москвы! В ночь на 8/III с.г. приехали в Москву. Рассчитывал немедленно выехать дальше на Киев, но … «человек предполагает, а Москва располагает». Едущих на вокзал масса и выехать из Москвы раньше 12.3.44 едва ли удастся. Поэтому пока гуляем по Москве. Разыскал своих некоторых друзей по Ленинградских лучших годах жизни и вот пишу тебе эти несколько слов за столом у одного из них. Многих уже нет в Москве, двое из них закончили учебу и выехали еще в прошлом году работать в полпредствах за границу.
Москва живет нормальной жизнью. Новостей особых здесь нет. Стоит весна, синее небо. Снег тает. Девушки с синими и разного цвета другими глазами улыбаются нам, и весне…. Здесь можно гостить долго, если бы необходимость ехать дальше и не ты, Людмила!
Случайно встретились с Ярчуком. Он, видимо, сам напишет обо всем Лиде, как гостил в Москве. Договорились поехать в Солнечногорск, но я проспал и он, видимо, уехал один сегодня. Мои расчеты заехать по пути к старушке-матери срываются в связи с вынужденной задержкой в Москве, так как все сроки подходят к концу и я едва ли успею явиться к месту назначения в срок. А как хочется повидать старушку дорогую!
Следующее письмо ожидай из Киева. Пока, всего наилучшего!
Привет маме, папе, Николаю, Але, Марии Дмитриевне и Свете!
Вы уже, наверно, включились в учебу после каникул. Желаю успехов и не забывать нас хоть изредка.
Целую горячо и дружески.
Стива.
Письмо от 14 марта 1944 года
14 марта 1944 г.
Милая Люся, здравствуй!
Из Москвы я несколько слов писал тебе о своем путешествии. Пока все благополучно. В Москве встретил Ярчука и до Киева ехали вместе. Отсюда вчера он уехал один в направлении своей родной деревни разыскивать родных. У меня так дико сложились обстоятельства, что я так и не смог заглянуть к своей старушке-матери. Это для меня самая невосполнимая потеря за всю дорогу. И она давит сердце несказанной тяжестью. И вообще не легко на душе. Ты, Людмила, уже представляешь, какой у меня скверный характер, склонный к болезненному восприятию своего горя и близких. А тут еще, начиная с самой Москвы, такие картины опустошения, которые наделали фрицы-душегубы везде, на каждом шагу, что сердце кровью обливается. Самые цветущие и богатые города и уголки нашей Родины изуродованы, разрушены, осквернены поганой немчурой. Везде зияющие язвы боев и сражений, везде огромное всенародное горе. И если ко всему этому прибавить то, что моя короткая дружба к тебе физически, пространственно лишилась материальной основы, мы разлучены жестокой необходимостью и неизвестно, когда теперь мы снова встретимся, то, Люся, ты поймешь, как тяжело мне сейчас. Но хныкать и малодушничать глупо, буду привыкать к новой обстановке, буду воевать так, чтобы не стыдно было перед своим народом.
Завтра мы покидаем Киев, древнее гнездо наших великих предков, матерь нашей Отчизны – Руси. Людмила, когда я подъезжал к родному Днепру, когда из окна вагона я увидел берега этой седой величественной реки и глубокую гладь ее воды, днепровской воды, а на противоположном берегу, на дивных холмах встали купола и развалины Киево-Печерской Лавры и угрюмые израненные дома города, я пережил нечто такое, что граничит с исповедью. Эти святые места осквернили слюнявые, плаксивые, шелудивые фрицы! Знаешь, Люся, только в подобные минуты можно самому ясно ощутить то состояние чувств, которое называется любовью к Отечеству, патриотизмом.
Когда-нибудь я тебе лично расскажу обо всем, что узнаю`, вижу и слышу от очевидцев здесь про немецкую оккупацию Киева. Поеду дальше – узнаю, увижу, испытаю больше. Как только выяснится окончательно все о моей дальнейшей службе, то сразу напишу тебе обо всем на новый адрес. А пока на этом кончаю. Будь здорова и весела. Желаю наивысших успехов в учебе. Привет маме, папе, Николаю Але и Лиде с Марией Дмитриевной. При первой же возможности сфотографируюсь и вышлю тебе свой портрет. Не взыщи, что ничего не оставил тебе на память. Это исправимо в недалеком будущем. Все новости с фронта ты знаешь по радио и из газет, а остальные второстепенные.
Обнимаю тебя сердечно, моя девочка, будь еще и еще раз здорова и весела. Стива.
Почтовая открытка от 25 марта 1944 года
25 марта 1944 г.
Милая Люся, здравствуй!
Я тебе писал дорогой из разных мест. Из Киева я выехал через Коростень, Новгород-Волынский, Шепетовку в Славутич, где встретил Владимира и заехали к его родным, откуда и пишу эту открытку. Пока будем служить в Житомире. Из Житомира подробно напишу обо всем. Грущу и тоскую по тебе, хотя ты, быть может, воспринимаешь все это своеобразно. Хотелось бы, чтобы ты написала это же самое ко мне. Ты, Люся только не сердись, так как в твои лета устойчивость относительна. Пока жизнь идет отлично; вчера, сегодня и завтра пьем горилку. Желаю всем здоровья и счастья. Привет от Владимира; он говорит, что скоро приедет в Челябинск. Целую – Стива.
Письмо от 3 апреля 1944 года
3 апреля 1944 г.
Здравствуй, милая Люся!
Доехали благополучно до места назначения туда, куда я говорил при нашей последней встрече, куда было нам предписание. По дороге заехали к матери В. Ярчука и там гостили 2 суток. У Владимира умер отец год тому назад. Погостили там на славу, как дорогие гости. 28 марта прибыли на место. Поселились в хатах рядом с Володей. Определились оба в небольшие начальники. Условия точно такие здешней нашей службы, как и в Чебаркуле. Только здесь материально гораздо лучше.
