Юбилейный выпуск журнала Октябрь

И вот чужая девчонка вбежала в раздевалку, наткнулась на меня взглядом и с ходу спросила:

– Откуда дети берутся, знаешь?

– Из живота, – ответила я не задумываясь. Я гордилась своим знанием.

– А туда?

Я ее не поняла и задумалась, но девчонка, не переводя дыхания, уже излагала мне механику подселения младенцев в женский живот. И едва закончив, убежала, бросив меня в одиночестве со множеством вертевшихся на языке вопросов. В целом вся история выглядела, на мой взгляд, не вполне правдоподобно. С другой стороны, могла оказаться правдой. Мало ли на свете странного. Взять хоть историю с ведром.

Лилькин папа показывал нам всем во дворе: налив до краев ведерко водой, он одной рукой раскручивал его в «солнышко», а потом ставил на землю по-прежнему полным. Вода не выливалась. Ну то есть проливалось несколько капель. А когда я осторожно поднимала то же самое ведерко, то, еще даже не повернувшись кверху дном, оно выплескивало все содержимое мне на ноги и на платье. К счастью, дедушка меня не ругал ни за мокрое, ни за грязное. Несмотря на то что его самого ругала моя мама, приезжавшая на выходные.

– Папа! – вскрикивала она, удивляя меня этим не идущим к дедушке обращением. – Ты посмотри, в чем у тебя Лена ходит. У нее же носки уже черные. А они, между прочим, белые.

– Дурацкая идея, – отвечал дедушка, – давать ребенку на дачу белые носки, – и замолкал окончательно.

Мама продолжала говорить, но он только вздыхал. Я не стала слушать дальше: меня как раз тощая Лилька, засунув голову в двери, молча поманила на двор, и я потихоньку ускользнула. Обычно Лилька, которой было уже двенадцать, с нами, маленькими, не играла, но иногда звала того, кто оказывался под рукой, чтобы показать что-нибудь удивительное. Например, три желудя под одной шляпкой или посаженного в ведерко живого ежика.

В общем, в мире было достаточно странного, чтобы дикая история чужой девчонки могла оказаться правдой, по крайней мере частично. Надо было выяснить. Но у дедушки я спрашивать не стала, потому что не была уверена: а вдруг он больше не разрешит мне переодеваться одной в раздевалке. Даже девчонки, отлично плававшие по-собачьи, переодевались прямо на пляже. А я ходила в железную будку, самостоятельная и независимая.

Мама приехала на выходные, как всегда, с большущими сумками городских продуктов. Там были крупа и консервы, по большей части не очень интересные, мясные. Но однажды была сгущенка. И я надеялась, что такой случай повторится. На этот раз, однако, сгущенки не нашлось. Зато на мой вопрос мама сразу же ответила:

– Из маминого живота, конечно же.

Тогда я пересказала ей вкратце то, что сообщила чужая девчонка на пляже и спросила, правда ли это.

Мама задумалась ненадолго и ответила, что в общих чертах правда.

Я не уточняла насчет сроков, но прикинула, что недели после мероприятия должно хватить, чтобы получился маленький ребеночек. Дальше я рассуждала так: мама большая, а я намного меньше. Значит, мой ребеночек будет примерно настолько же меньше меня, насколько я меньше мамы. Осталось найти второго человека, и обязательно мужского пола, который бы мне помог. И надо же, чтоб мне так повезло, как раз неделю назад приехал Сережа!

Колька, Лилькин младший брат, рассказал, что Сережа до этого был на море. Меня тоже возили на море в прошлом году, но за год прошло столько времени, что море из реальности снова вернулось в область фантазий, где и существовало с самого начала. Поэтому я с Сережей пока не разговаривала. Говорить о море казалось не совсем честно, а другой темы пока не нашлось. Зато я успела рассмотреть, что глаза у Сережи были разного цвета: левый глаз серый, а правый тоже серый, но не совсем: от зрачка расходились коричневые лучи, и получался зеленый. Нос у Сережи облупился, наверно, от морской воды. Но мне это даже нравилось. И он единственный подходил мне по возрасту. Куда Сережу позвать, тоже было – тот самый чердак, о котором я знала от Лильки.

На следующий день после маминого отъезда я сидела во дворе на лавке и ждала, когда Сережа выйдет гулять. Я уже позавтракала, а до завтрака сделала все плавательные упражнения. На речку сегодня мы не шли, потому что пасмурно. У меня впереди был целый день до обеда.

Сережа показался на крыльце, неспешно спустился и дошел до калитки. «Сейчас толкнет ее и выйдет», – подумала я. Мне за калитку не разрешалось. Но Сережа вернулся, задумчиво качнул низкие качели во дворе и так же задумчиво подошел к лавке, на которой я сидела. Даже больше того, он оторвал взгляд от земли – а ходил он почти все время так, словно высматривал что-то прямо у себя под ногами, – и посмотрел на меня. Ветер шевелил его прямую, слишком длинную челку. Мне оставалось только сказать.

– А у нас в доме есть чердак, – сказала я.

– Я знаю, я там был, – ответил мальчик.

Я потом радовалась, что в последний момент решила на всякий случай поговорить для начала с Лилькой, а Сереже в ответ на его неожиданное сообщение ответила только «а!» и, спрыгнув с лавки, спешно отправилась за дом, словно меня туда позвали. Потому что Лилька объяснила мне, что для того, чтобы после «посева» получился ребенок, нужен почти год.

– Всем? – уточнила я, имея в виду, что раз я маленькая, то, может, и срок мог бы быть поменьше.

– В каком смысле «всем»? – не поняла Лилька.

– Ну… независимо от возраста?

До Лильки дошло.

– У тебя сейчас пока что вообще никаких детей не будет.

– Почему?

– Потому что сначала должна вырасти грудь, – объяснила Лилька. – Потому что детей грудью кормят!

Я поняла, что моя затея провалилась. Но не успела расстроиться, как Лилька продолжила:

– У меня уже начала расти.

– Да ну? – Я не то чтобы не поверила, скорей, не могла так сразу согласиться.

– Хочешь покажу? – неожиданно предложила Лилька.

– Давай! – с энтузиазмом откликнулась я.

Вопрос «где?» не стоял – мы, разумеется, отправились на чердак.

Мы прошмыгнули в коридор мимо кухни, на которой сразу несколько человек, включая нашу хозяйку с непроизносимым именем Варвара Варсонофьевна, что-то готовили, шкворча и помешивая. Потом поднялись на второй этаж, в это время дня он пустовал: кто был не на кухне, давно ушли в лес или на пляж. Когда мы подошли к заветной двери, Лилька протянула руку к висячему замку. Не знаю, чего я ждала, может, что у нее окажется ключ, хотя и видела, что в руках у нее ничего нет. Но ключ не понадобился. Лилька потянула – и дужка вышла из лунки: тяжелый, наполовину заржавленный замок только выглядел основательно, на самом деле ничего он не запирал.

Лилька перевесила замок на дверную проушину и поманила меня внутрь.

– Лиль, а вдруг нас закроют снаружи? – заволновалась я.

– Вряд ли. Но если что, из окна крикнем, – ответила находчивая Лилька.

И мы пошли, притворив дверь так, что она казалась закрытой, если не вглядываться. За дверью были ступеньки, ужасно высокие, приходилось изо всех сил задирать ногу. А в лицо сразу пахнуло спертым воздухом, жаром, похожим на банный, только совсем сухим, с запахом пыли и чего-то сладкого. Мне вспомнилась пудра в бумажных круглых коробочках – в нашей городской квартире мама хранила ее в верхнем ящике секретера.

Мы прошли мимо больших чемоданов, уложенных друг на друга, пары взрослых велосипедов и вешалки с неправдоподобно огромными зимними пальто – они висели в ряд, прикрытые линялой шторой, и из-под нее сверху виднелись каракулевые воротники.

Наконец мы дошли до окна – из него падал желтый треугольник солнца, но никакие звуки не доносились, и Лилька остановилась.

– Покажешь? – спросила я, и Лилька, кивнув, начала расстегивать сверху вниз мелкие белые пуговки на своем платье, по-лошадиному выгнув набок длинную шею и следя за собственными пальцами с удивлением, словно они были не ее, а чужие. Я зачарованно наблюдала. Ее рука добралась почти до пояса, потом нерешительно тронулась вверх, но замерла, так и не вернувшись к горловине, и, помедлив, осторожно отвела в сторону сатиновую полочку. Я увидела загорелый живот и ребра, выступавшие отчетливо, как на большой стиральной доске. Такая всякий раз попадалась мне на глаза в предбаннике перед тем, как настойчивая мамина рука вталкивала меня в жаркий влажный полумрак – раз в неделю мама меня мыла в хозяйской бане, оттирая намыленные колени и локти, пока они не становились розовыми, и приговаривая наставления насчет чистоты, которые потом никогда не сбывались.

У меня были такие же ребра, как у Лильки – «пересчитать можно», говорила мама, – и такие же ключицы, даже еще более загорелые. Но вот чего у меня не было точно, так это нежной округлой припухлости, приподнимавшей Лилькин сосок, он тоже был не такой, как мой, – темнее, и больше, и словно бы расплывался по краям.

– Можно потрогать? – попросила я.

Лилька важно кивнула, и я, замирая, дотронулась до того места, где приподнятая окружность заканчивалась и возвращалась к пологости. Мягкая кожа под моими пальцами была прохладной. Все это хотя и располагалось на Лилькином теле, все-таки было не совсем Лилькой. Это явление существовало само по себе, словно было здесь временно и могло в любой момент вернуться в родной ему мир, подобно бабочке, которая по ошибке залетела в окно и теперь отдыхает, изредка поводя крыльями, на спинке стула или на краю письменного стола.

На следующий день солнце светило с самого раннего утра. Хотелось купаться, а плавать не хотелось, но дедушка заставил меня сделать все упражнения. Потом мы пошли к реке. Мне уже удавалось держаться на воде несколько восхитительных мгновений. Дедушка отпускал меня, отступал на шаг и тут же приказывал:

– Давай ко мне!

И я принималась яростно растаскивать в стороны воду перед собой. Мне казалось, что я вот-вот дотронусь мокрой рукой до дедушкиного колена, но оно все время оказывалось дальше, и снова надо было толкать воду. Когда я все-таки схватила его за коленку и опустила свои ноги вглубь, вставая рядом, обнаружилось, что берег сдвинулся. Место, где играли в мяч, ушло мне за спину, а вровень оказался застеленный загорающими телами участок, который раньше был впереди. Дедушка щурил веселые глаза. Я не могла поверить: дедушка, который никогда не хитрил, как другие взрослые, – и вдруг сжульничал.

– Ты отходил! – уличила я его в обмане.

– Ты научилась плавать, Леночка, – сказал дедушка. И тут же согнал с лица остатки улыбки. – Надо еще много тренироваться.

Я входила в калитку гордая, как шамаханская царица. Я знала, что теперь я смогу разговаривать с Сережей смело, на равных, как человек с человеком.

– Я умею плавать, – сказала я сразу же, как только его увидела.

– Мы уезжаем, – ответил Сережа.

Сережина мама была совсем не похожа на мою. Моя была высокая и сильная, с сухими жилистыми ногами, обутыми осенью в добротные туфли на низком каблуке, а летом в босоножки-плетенки, которые мне особенно нравились, потому что напоминали корзиночки.

А Сережина мама походила на большую девочку с тонкими руками и ногами, которые неудобно было называть «ноги», а хотелось назвать «ножки». И было странно видеть, как она тащит в руке большой чемодан, укладывая его себе на бедро и для равновесия откидываясь на другую сторону.

– Я помогу, – шагнул ей навстречу дедушка, передавая мне нашу сумку с купальными принадлежностями.

– Спасибо, не надо, за нами приедут, – не согласилась Сережина мама, но все же отдала дедушке чемодан.

По коровьей дороге уже катил, выталкивая из-под колес фонтанчики пересохшей земли, редкий в здешних краях автомобиль.

Весь дом, особенно обитавшие в нем дети, еще долго пребывал в недоумении – что, как, почему? Кто был мужчина, убравший в багажник чемодан и снова севший за руль? Если муж, то почему он не обнял женщину, не потрепал по голове мальчика? Взрослые перебрасывались фразой «срочно вызвали в Москву», а всезнайка Лилька утверждала, что автомобиль был служебный, а значит, в Москву вызвали саму Сережину маму, которая вроде бы оказалась важным начальником. Но воспоминание о ее тоненьких ручках и ножках мешало этому поверить.

Мы устроили во дворе прятки-догонялки, и Лилька ободрала ногу о ржавый гвоздь, торчавший из лавки, вокруг которой мы бегали. Из длинной ссадины показалась кровь, и кожа начала синеть и набухать. Лилька растерялась, а я нет, я схватила ее за руку и потащила.

– Идем к нам!

– А можно?

– Конечно!

В комнате я усадила Лильку на стул, сохранивший остатки зеленой обивки, вытащила из кукольной наволочки клок ваты, гордясь находчивостью, пристроилась у Лилькиных ног на полу и принялась промокать рану.

– Что у вас тут? – Дедушка зашел в комнату.

– Лиля поранилась, а я вот… – и вдруг у меня в груди захолонуло, сжалось, мне сделалось невыносимо стыдно – от крови, от гладкой Лилькиной голени и моей руки с ватой, которую я продолжала прижимать чуть ниже ее коленки.

Но дедушка ничего не заметил.

– Давай посмотрю, – сказал он, и я отошла, а Лиля все так же сидела на стуле не шевелясь.

Дедушка соорудил ей ловкую наклейку из матерчатого пластыря, а потом взял у Варвары плоскогубцы и вытащил ржавый гвоздь из лавки. Вскоре мы уже снова носились по двору.

На выходных мама наконец привезла сгущенку, мы варили две жестяные банки в кастрюле долго, пока с них полностью не сошли голубые наклейки, потом целую вечность студили, а потом был пир, и каждому, в том числе Лильке с Колькой, досталось по нескольку больших ложек коричневой сладкой тянучки.

Мама объяснила, почему уехал Сережа: «У них бабушка умерла, и их папа прислал за ними свою служебную машину с водителем». Отчасти мне было приятно, что оправдались мои сомнения насчет того, что вряд ли женщина с тонкими руками могла быть большим начальником, но в то же время немного обидно, что созданная Лилькиным воображением история государственной важности утратила последний шанс оказаться реальностью.

Черненькая девчонка на пляже больше не появлялась. А я с каждым днем плавала все легче и дальше, пока наконец дедушка не перестал даже заходить в воду. Теперь он следил за мной с берега, лежа на полосатом полотенце и подпирая голову рукой. Правда, с плававшими по-собачьи девчонками я так и не сдружилась, теперь мне казалось глупым визжать и плескаться на крошечном пятачке, когда можно плыть и плыть, незаметно приближаясь к рубежу, где заканчивается песок и мелкий подлесок набирает силу, чтоб перейти в лес, но тут мне приходилось разворачиваться и плыть обратно.

Вернувшись в город, я начала обдумывать новую идею, суть ее состояла в том, что если для рождения детей женщинам непременно нужны мужчины, то стоило бы выбрать из них самых лучших и поместить в отдельное место, куда могла бы прийти любая женщина, которой хочется ребенка. Куда девать остальных мужчин, я не вполне решила. Может быть, они пригодились бы на строительстве дорог.

И еще долгое время мне делалось нехорошо, стоило только ненароком вспомнить Лилькину ссадину. В такие мгновения я замирала и прислушивалась к бессловесному и мучительному томлению где-то под ребрами, и мне хотелось без остатка свернуться внутрь самой себя.