О Господи! –
стенала тетка громко.
И сумка на груди ее гремела.
А в поле за окном мела поземка.
И грусти нашей не было предела.
* * *
Кинопроектор зажевал
фрагменты жизни нашей:
Елку
в Колонном зале,
школьный бал
и свеклы сахарной уборку.
Теперь следы заметены
и можно скрыть свою причастность
к истории родной страны.
Свою любовь к ней и пристрастность.
Как к женщине,
которую давно
уже не любишь, но ревнуешь,
о прежней жизни все равно
тоскуешь, Боже, как тоскуешь!
* * *
Легко ли жить с такими мыслями,
что мы живем, как жмых жуем,
и чувствовать при этом лишними
себя людьми в краю родном?
Хоть от Печорина и Чацкого
отличье наше велико,
как будто бы до принца датского,
до них нам крайне далеко,
но все же в сердце отзывается
14 декабря
недаром,
буря поднимается,
бьет в грудь и валит с ног не зря!
* * *
Отражаются в окнах вагонных
бесконечной чредой целый день
множество областных и районных
городов, городков, деревень.
Отражения смутны, нечетки,
потому и похожи они
на давно пожелтевшие фотки
нашей дальней-предальней родни.
Кто есть кто, догадаться непросто.
И приходят мне мысли на ум
про земную юдоль и сиротство,
видя синий в полоску костюм,
платье белое в черный горошек
и на скошенных чуть каблуках
пару легких совсем (без застежек)
двух сандаликов на ремешках.
Боже правый,
а где же то счастье,
где та молодость, что вдруг прошла,
что сгубило людей за напастье,
что за вьюга в полях замела?
* * *
Нас разделяют многие границы –
от климатических и часовых
до государственных,
открытых лишь для птиц,
рассеянных в пространствах мировых.
Они день ото дня – то тут, то там.
Команда голоштанная повсюду –
в лесах, в садах,
а нынче в Божий храм
вдруг залетела, что подобно чуду.
Услышать крыльев шум над головой
на Троицу в просторном светлом храме,
который убран с вечера травой
душистой, свежим лапником, цветами,
естественно,
но жутко все равно,
и потому бежит мороз по коже,
и на причастье красное вино
и впрямь на кровь становится похоже.
Подкатывает к горлу ком, когда
я думаю, что это – кровь Господня,