Есть!

Отвращение к себе – другое дело, но видеть, как тем же отвращением – возможно, даже крепче заваренным, – пропитывается единственно нужный тебе в этом мире человек… Когда он целует тебя – и ему противно, когда он звонит – и ненавидит тебя за то, что ты существуешь…

Я ковыряю ножом в ране, зато это помогает не думать о Еке.

– Вы тратите уйму времени на все эти описания, – перебил меня тогда Дориан, – я бы сказал проще. Вы ему надоели, вот и всё.

Надоела? Этого просто не может быть!

– Может, – сказал жестокий доктор. – Все друг другу надоедают. Рано или поздно.

Когда я наконец поняла, что имеет в виду Дориан, мне сразу полегчало. И я пошла на поправку с того самого дня. Собственно говоря, я продолжаю к ней идти – потому что окончательно избавиться от тени Того Человека мне пока не удалось, но я уже давно смотрю на это затемнение как на нечто, весьма условно относящееся к моей жизни.

…Сегодня спасением и не пахло.

– Встретимся через месяц, Геня, – сказал Дориан, а я, поднимаясь с кушетки, вдруг заметила на его столе новую фотографию в рамке. Это был снимок девушки в сером платье – вот всё, что я могу сказать. Потому что Дориан вдруг нетипично для себя покраснел и переставил фотографию подальше. Навек прощаясь с Дашкой (через месяц меня встретит здесь новая девушка), я думала: интересно, чья же это фотография? На ком так хорошо сидит серое платье?..

Пока я была у Дориана, день скуксился. Вокруг моей машины лежали сразу несколько собак в гордых позах уличных сфинксов, предлагающих разгадать какую-нибудь загадку. Например… загадку отсутствия в нашем городе достаточного количества урн. Потрясающая чушь лезет в голову после визита к психотерапевту – пусть и бесполезного.

Я вспомнила нашу беседу с Дорианом и подумала: надо было рассказать ему о том, что я не любила мать Того Человека. Эта женщина вполне прилично готовила, но я не могла заставить себя даже попробовать её кушанья. Помню, сидели мы с Тем Человеком за столом у его мамы, и оба ничего не ели: он – потому что вообще никогда при мне не ел, а я – потому что мне не нравилась хозяйка. Вот и Екину стряпню я ни за что не стану пробовать – не хочу глотать продукты, к которым она прикасалась.

Точно так же я не могу читать книги людей, которые мне неприятны. Не могу абстрагироваться от личности «создателя». У меня есть знакомый автор, исключительно способный ко всякого рода пакостям; раньше – до того, как узнать об этом, – я совершенно спокойно и с удовольствием его читала, но после – не смогла проглотить ни буквы.

К счастью, поваров и писателей в нашем мире – как недорезанных собак в корейской кухне… Проектировщики, например, встречаются в моей жизни значительно реже. И даже филологов, не поверите, в ней заметно поубавилось.

Кстати, о филологах, пусть даже бывших! П.Н. уже через несколько часов постучит в мою дверь, а ужином ещё и не пахнет!

Впервые за минувшие сутки мне вдруг захотелось готовить – до судорог!

И я готовила в тот вечер так, как это делала бы мать большого семейства накануне внезапного приезда двадцати гостей. Я вдавливала кунжутные семечки в сочную плоть сёмги, варила морковный суп и дикий рис, взбивала тесто для профитролей, которые распускались потом в духовке, как диковинные жёлтые розы… Я не могла остановиться: напекла булочек с черникой, сделала гуакамоле, который был уже совсем не в тему ужина, и принялась было разделывать слоёный пирог с брынзой, шпинатом и тмином, как в дверь позвонили. Довольная Шарлеманя, слизывая с усов последнюю память о сёмге, побежала навстречу, а у меня руки были в муке по локоть, словно бальные перчатки, так что я на секунду задержалась.

– Не пускаешь? – возмутился гость, с порога вручая мне громадный бумажный пакет. Я заглянула туда, догадываясь о том, что увижу, и опасаясь, что неправильно догадываюсь. Зря боялась, П.Н. своё дело знает туго! В пакете нашлось всё, чего нельзя купить в нашем городе: банка с нежной, как заря, тарамой, три блока качественной фуа-гра, бри, миндальные лепестки, тюбик марципановой массы, очищенные несолёные фисташки, шафран, лавандовая соль, чай от Фушона и – на самом дне – большая порция надежды, которая у меня уже давным-давно закончилась.

Ужин решили сервировать в кухне – так быстрее и уютнее. На канале «Есть!» в это самое время шла программа Давида Колымажского – вечерний хит-парад кулинарных провалов «Фиаско». Сегодня первое место заняла домохозяйка из городка Нижний N, представившая на суд публики картофельное пюре омерзительно-розового цвета и мини-пиццу из баранок.

Профитроли П.Н. уничтожал, как монстров в компьютерной игрушке, – последовательно и страстно, морковный суп смаковал, как долгожданную победу, а сёмгу изучал подробно, как новый договор с перспективным, но хитрым партнёром. На десерте я наконец не выдержала:

– Что будем делать, Павел?

Я имела в виду Еку, себя и канал «Есть!», но П.Н. был настроен лирически, серьёзных разговоров почему-то вести не захотел и всего лишь пробурчал какую-то банальность вроде того, что утро вечера мудренее. И что ночь мудрее обоих.

Глава десятая,

в которой Еке вновь удаётся перехватить микрофон

– Скажите, вы боитесь старости?

Журналистка лезет сразу и в лицо, и в душу – интересно, их этому обучают на факультете медийных наук, или они приобретают такие свойства естественным путём? Ека усмехнулась, задумавшись, и тут же прогнала видение.

В мечтах журналисты обычно были напористыми, но не наглыми, и задавали только те вопросы, которые Ека успела всесторонне обдумать.

– Нет, – улыбнулась бы она, – я не боюсь старости. Моя работа не зависит от возраста – я не стюардесса, и не актриса.

Вымышленная журналистка спрашивала о том, какое у Еки любимое блюдо, кем она хотела стать в детстве, и каковы её планы на будущее. Вопросы журналистам всего мира раздают распечатанными в стомиллионном количестве экземпляров. Но Ека терпеливо отвечала бы даже на самые предсказуемые. Планов – множество, она не станет ими делиться из суеверия. В детстве метила в писательницы. Любимое блюдо – апельсины с корицей.

Журналистка невозможно разочарована апельсинами. Слишком просто это звучит, но Ека непреклонна – апельсины с корицей, точка.

От досады журналистка стреляет в упор:

– Скажите, Ека, вам не скучно быть второстепенной героиней?

Ека задыхается, скребёт по одеялу скрюченными пальцами, насмерть пугая кота, а потом… просыпается. Долго приходит в себя, разглядывая стопу кулинарных книжек на тумбочке. Тут всё, что нужно, – от Огюста Эскофье до Елены Молоховец, от Александра Дюма-отца до «Организации общественного питания». Сверху, обложкой вниз, валяется роман Евгении Ермолаевой «Больное».