Пассажир без багажа

– Разве я не сказала? – вяло ответила она. – Он умер. Повесился сегодня утром. Или ночью, я не знаю.

Варя услышала короткий отчаянный выдох и повернулась к матери. Та смотрела на нее так, будто дочь неудачно, зло пошутила.

– Ты не веришь? – спросила Варя. – Я тоже… Не очень верю. Мы ехали в разных купе, а утром обнаружилось, что он повесился в туалете. В том, что рядом с проводниками, знаешь, в начале вагона…

Теперь мать поверила. Она схватила Варины руки и больно сжала их, ее глаза наполнились слезами:

– Варечка, как же так? Почему?! Он не сказал?

– Нет. Мы почти не разговаривали в последнее время.

– А где он сейчас? – Мать осеклась и тут же поправилась: – Где тело?

– Взяли на вскрытие, – автоматически, совершенно равнодушно ответила Варя. – И фотоаппарат тоже. То есть, его-то не на вскрытие, а просто забрали. Сказали, потом вернут.

Известие, что Андрей повесился на ремне от футляра, окончательно сразило ее мать. Она вскочила и ушла на кухню. Варя посидела на диване, закрыв глаза и ощущая, что вот-вот уснет. Наверное, это было ненормально – спать в такое время, всего через несколько часов после того, как скончался муж. Но она засыпала. Не в силах бороться с усталостью, Варя прилегла на диван, подложив под щеку жесткую вышитую подушечку. Эту подушечку когда-то вышивала ее бабушка. Там была изображена мельница на берегу озера, в окружении цветов. Все это было вышито с невероятной тщательностью, мелким крестиком. В детстве Варя любила спать на этой подушечке. Когда она просыпалась, у нее на щеке оставался отпечаток этих бесчисленных крестиков. Она слышала сквозь наплывающую дремоту, как мать укрывает ее пледом, как устраивается в ногах кошка. А потом наступила тьма – и это было для нее спасением.

Она проснулась уже под вечер. В комнате тихо бормотал телевизор – в кресле сидел отец и смотрел новости. Оказалось, что пока Варя спала, мать позвонила домой и вызвала мужа.

– Я звонила в Жуковский, хотела сообщить его родителям, да их дома нет, – вздохнула мать. – Наверное, на даче. Варечка, а он записки не оставил?

– Я не видела никакой записки, – Варя села и потерла онемевшую щеку. Ну конечно, опять все в крестиках. – Может, милиция найдет. Он мог сунуть записку в карман…

– А в его вещах ты смотрела? – поинтересовался отец.

– Нет. Они все перерыли и вернули мне. Наверное, если бы нашли что-то, сказали бы.

Мать принесла ей чашку чая и большой кусок остывшего пирога с капустой. Варя откусила один раз и поставила тарелку в сторону:

– Не хочу.

– Ну вот, – расстроилась мать. – Только не вздумай себя голодом морить! Ты не виновата – запомни! Это у него что-то с головой случилось, а ты не виновата! Не вешаются только потому, что жена хочет развестись! Ничего, в милиции разберутся, почему он это сделал! Слушай, а он был трезвый?

– Да оставь ты ее в покое! – неожиданно вмешался отец. – Не видишь – она и так не в себе.

Мать замолчала, взяла пульт и сделала звук погромче. Они с отцом смотрели вечерние новости, а Варя молча пила чай. «Не виновата». Эти слова она повторяла про себя весь день – и в вагоне, и в отделении милиции, где составляли протокол. И потом, когда вышла из отделения с двумя сумками и уселась на первую попавшуюся лавочку. Варя испытала смутное раздражение из-за того, что теперь весь багаж придется тащить ей. Муж от этой обязанности отстранился – впрочем, как и от всех остальных обязанностей. По прибытии в Москву он сам приобрел свойства клади – безмолвие, тяжесть, безразличие к тому, что будет с ним дальше. Женщина просидела на вокзале больше часа, будто ожидая поезда. Поезда, действительно, уходили один за другим. Рядом с Варей то и дело останавливались пассажиры. Раздавался голос в динамике, объявлявший номера поездов и правила поведения на перроне. Варя приглядывалась и прислушивалась ко всему этому со странным интересом – будто смотрела фильм, не участвуя в нем. И твердила про себя: «Я не виновата, он сам решил умереть». Но совсем не верила этим словам.

Там, на вокзале, ей удалось, в конце-концов, вспомнить, что она сказала мужу в последний раз утром в гостинице. «Ты помнишь, что в Москве мы сразу разводимся?» – спросила она. Что-то в этом роде. И не дала ему ответить… А ведь он хотел что-то сказать. Но неужели ее слова, которые он и раньше слышал не раз, произвели такое впечатление? Да нет, не может быть! Андрей хорошо ее изучил за те годы, которые они прожили вместе. Он знал, должен был знать, что ее с легкостью можно переубедить. Этот недостаток она в себе ненавидела – но так и не научилась по-настоящему отстаивать свои решения. Это все знали. И ее родители, которые считали, что у дочери золотой, бесконфликтный характер. И Кристина – она объясняла эту Варину черту особенностями гороскопа: «Ты – Весы, а Весы все такие – сами не знают, чего хотят». Если муж не хотел разводиться, то попытался бы ее отговорить. И это бы у него получилось. Он должен был это знать. Это не причина, чтобы запереться в туалете, обмотать ремень вокруг оконной ручки и затянуть на шее петлю…

Варя вздрогнула – так живо она представила эту сцену. Как будто стояла рядом и видела все это. Это было страшно, недоступно ее пониманию, противоестественно! И ее мучила какая-то деталь – в этой сцене было что-то, чего она никак не могла себе представить. И все-таки видела это. Не в воображении, а наяву. Когда заглянула в туалет…

– Варечка, может, еще чаю? – Оказывается, рядом с ней давно стояла мать. Варя подняла голову, встретила ее тревожный взгляд.

– Нет, спасибо, – пробормотала она. – Знаешь, я все-таки хочу посмотреть его вещи.

Собственно, она хотела сделать это в одиночестве, уйдя в другую комнату. Но не успела ничего сказать – отец принес в комнату обе сумки и поставил их возле дивана. Родители принялись вынимать из сумок вещи. Варя только давала указания и лично осматривала каждую тряпку, каждый пакетик. Свою сумку она сразу отставила в сторону. Мать, как будто, удивило, что она упаковала вещи мужа отдельно, но она только бегло взглянула на Варю и ничего не сказала. «Никто не верит, что я приняла решение развестись, – поняла Варя.

– Особенно мама. Думает, наверное, что я дурью маялась. Конечно, со стороны невозможно судить. Спрашивается, с чего бы я вдруг решилась на развод? Андрей стабильно зарабатывал, не пил. И в тот вечер тоже был трезвый – я видела, как он шагает по коридору. Я уверена – он ни капли не выпил. Да и денег у него почти не оставалось… Он ни разу за десять лет руки на меня не поднял. Любовниц тоже, кажется, не заводил, хотя тут приходиться опираться только на его слова. Во всяком случае, я ничего не знаю, а это все равно, что ничего и не было. С моими родителями он всегда ладил. По-своему ладил – сдержанно, без панибратства. Ну а то, что стал слишком часто отмалчиваться… Так ведь это тоже можно считать достоинством! Многие женщины так и представляют себе настоящих мужиков – молчаливыми, сдержанными… Но только он таким раньше не был. Мне лучше знать. Я уверена – что-то с ним произошло. А если он не хотел мне говорить – значит, я стала ему чужой… Ну, как я могла объяснить это в милиции?»

Впрочем, там ее об этом не спрашивали. Протокол занял полторы страницы. Прежде чем подписать его, Варя внимательно прочитала текст. Был сделан явный упор на то, что она, Кузмина Варвара Александровна, во время отпуска в Санкт-Петербурге предупредила мужа, Кузмина Андрея Петровича, что подаст на развод по приезде в Москву. Правда, не упоминалось прямо, что Андрей повесился по этой причине… Но это подразумевалось. Варя и сама не смогла бы назвать другой причины. Но и эту принять было невозможно. Она поставила подпись, не задавая вопросов, не противясь – как делала все, после того как увидела труп мужа. С этого момента ей многое стало безразлично.

На свет были извлечены аккуратно сложенные рубашки Андрея – три грязные, две чистые. Несколько маек. Шорты, которые он в каком-то кафе облил капуччино. Варя хотела их застирать, когда они вечером вернулись в гостиничный номер, но почему-то не сделала этого. Ей смутно вспомнилось, что как будто они опять выясняли отношения. Значит, стирка была исключена, и оставшиеся дни Андрей догуливал с пятном на правой штанине. Мама с удивлением рассматривала пластиковый лоток с питанием:

– А это что?

Варя объяснила, что это выдавали в поезде, и мать изумилась окончательно:

– Как в самолете стало! Господи, там же ехать всего восемь часов! Неужели все такие голодные?

– Думаю, что мало кто это ест, – заметила Варя. – Кстати, в моей сумке такой же лоток. Я тоже ничего не ела. А этот – Андрея.

Мать унесла еду на кухню. Пока она разбирала продукты и укладывала их в холодильник, отец пристально смотрел на Варю, будто ожидая, что она ему что-то скажет. Она не выдержала этого взгляда:

– Ты что, пап? Тоже меня обвиняешь?

– А кто еще тебя обвиняет? – вопросом ответил он. Варя осеклась. В самом деле, никто ее не обвинял. Она сама себя терзала.

– Ты, правда, перестала с ним разговаривать? – спросил отец.

– Да. Вчера утром перемолвились парой слов, и все.

– И днем больше не виделись?

Варя с досадой отбросила упавшие на глаза волосы, как будто они были во всем виноваты:

– Знаешь, папа, мне ничуть не хотелось его видеть! Мы уже не могли друг друга выносить. Если бы мы в последний день не расставались, еще неизвестно, может, это я бы покончила с собой.

Она напоролась на его осуждающий взгляд и это, как всегда, заставило ее замолчать. Варя опустила голову и выбросила из мужниной сумки все, что там оставалось – пакет с бельем и носками, шлепанцы, несколько носовых платков, две обертки от фотопленки «Кодак». И два черных футлярчика с отснятыми кассетами. Больше там ничего не было – на дне болталась мелочь, выпавшая из карманов, да еще завалился в угол помазок для бритья. Варя порылась в карманах сумки, извлекла оттуда гостиничный проспект, связку ключей от собственной квартиры и маленькую клизму. Появление этого предмета удивило отца. Варя улыбнулась, поймав его взгляд:

– Он ею чистил объектив фотоаппарата. Направлял на линзу наконечник и продувал. Протирать нельзя, можно что-то там стереть. Он мне объяснял, но я уже не помню точно.

Из кухни вернулась мать. Она протянула Варе сложенную розовую салфеточку:

– Варь, посмотри, тебе это нужно? А то я выброшу.

Варя взяла бумажную салфетку, развернула и увидела несколько цифр, нацарапанных карандашом. Если точнее – семь цифр. И их писала не она.

– Где ты это взяла? – спросила она, продолжая вглядываться в эти, ничего ей не говорящие цифры. Варя обратила внимание, что салфетка в нескольких местах была прорвана. Тот, кто это писал, или торопился, или нервничал. Цифры размашистые, большие, разной величины.

– В лотке. Там же, кроме всего прочего, еще и салфетки, и зубочистки, – сообщила та уже не Варе, а мужу. – Говорю же – прямо, как в Аэрофлоте. Ну что? Выбросить?

Варя аккуратно сложила салфетку и покачала головой:

– Нет, я оставлю. Мам, а в чьем лотке это было? В Андреевом?

Мать как будто рассердилась:

– Там же не написано, чьи они. Все одинаково. Ты ела что-нибудь? Может, чай или кофе пила?