Трансформация чувств
В Воскресенку Лялька должна была ехать через неделю. Маэстро очень хотел отвезти ее сам. Но высокие авторитеты возложили на него большие надежды: снарядили в Москву – вершить дела.
Маэстро ходил гордый и важный, а на самом деле им не было его жалко. Выгорит – так выгорит, а нет – и черт с ним!
– Лялечка, теперь я по карьерной лестнице вверх. Это же хорошо, маленькая! Ты давай в больничке своей практикуйся, а я приеду через недельку-другую. Может, твоя практика ой как пригодится!
– Маэстро, я маме ничего не говорила.
– Ну и правильно. Вместе скажем! Ты же не одна.
Иногда Ляльке казалось, что все это бред. Что ей показалось, и она вовсе не беременна. Ее больше не тошнило, не считая того раза. И вообще никаких иных признаков не было – не считая одного, но самого весомого… Она раздевалась и подолгу рассматривала себя в зеркале: живот как живот, грудь та же – упругая и большая, всегда такой была. Эх, если бы не отсутствие регулярных явлений, то все было бы по-прежнему! «Может, у меня сбой какой-то от стресса? Ведь я даже к врачу не ходила ни разу. Надо сходить… Но где? Здесь все быстро матери доложат. Может, Ирку подключить? – мелькнуло в голове. – Нет! Никого. Никто не должен знать. Вот в Воскресенке и проверюсь. А если нет ничего, пошлю этого Маэстро куда подальше, и все на этом закончится».
Мать собрала Ляльке сумку и проводила до станции.
– Ты у меня умничка, Ляль. Давай набирайся опыта.
Шура чмокнула дочку, и Оля запрыгнула в вагон электрички. Она еще долго махала матери вслед, пока та не превратилась в маленькую точку. «Ну и к лучшему, что практика, что Маэстро этот уехал! Да и вообще: мне одной надо побыть, вдали ото всех. Хотя четыре часа – не так уж и далеко, но все же…»
Когда Лялька сошла с перрона, у нее замерло сердце: такой сочной и свежей зелени она не видела ни разу. Казалось, что воздух можно потрогать руками – такой густой, плотный, словно им можно напиться, как водой. Лялька вздохнула полной грудью, и ей вдруг показалось, что все образуется и будет хорошо. По-другому и быть не может! Она подхватила сумку и зашагала по единственной тропинке вниз к деревне. Воскресенка – в пятнадцать домов. Маленькая кособокая церквушка, речка с одноименным названием и почта – главная достопримечательность, гордость и центр связи с миром: «Мы есть, мы здесь, нам можно звонить и даже телеграфировать». Лялька зашла отбить матери телеграмму. Две девушки за стеклянной перегородкой с нескрываемым интересом уставились на нее.
– Здравствуйте! А можно телеграмму отправить?
– Конечно, – в унисон ответили те и протянули Ляле листочек.
«Добралась все хорошо не беспокойся целую Ляля».
– А вы к нам надолго?
– Я на практику, помощницей фельдшера.
– Ой, как здорово! – обрадовались девушки. – А то у нас один пункт на две деревни. Егору Николаичу ох как трудно приходится! – И обе закачали головами.
– Я Валя.
– А я – Зоя.
– Меня Лялькой зовут…
– Какая ж вы Лялька? Вас по отчеству надо! Вы же почти врач.
– Да-а… Ольга Морозова. Но можно просто Лялька. Не привыкла еще, – и она виновато улыбнулась.
– А телеграмма – жениху? – подмигнув, захихикали девчонки.
– Нет. Телеграмма – маме. Вы мне дорогу покажите, пожалуйста, и я пойду.
– Да вот, напрямки. Тот белый домик с синей крышей.
И Валька с Зоей, очарованные гостьей, проводили ее до крыльца.
– Видишь, какая она!
– Какая?
– Умная! – и Зойка подняла палец вверх.
Егору Николаевичу было шестьдесят. Более сорока лет он работал врачом и никем другим, куда бы ни закидывала его судьба, вопреки всем переменам и веяниям. Он умел лечить тело и душу. А ведь иногда не знаешь, что важнее, что первостепеннее. Например, Егор Николаевич был глубоко убежден, что все болезни – от головы. «Надо меньше думать», – всегда заключал он.
Лялька толкнула дверь старенького домика, служившего фельдшерским пунктом и больницей одновременно, наверное, с тридцать седьмого года, и вошла. В таких учреждениях всегда одинаково пахнет, и для Ляльки сразу же установилась привычная обстановка.
– Здравствуйте, Ольга!
Лялька вздрогнула.
– Здравствуйте… Откуда вы знаете, как меня зовут? – удивилась она.
– Так вы же в деревне! – улыбнулся Егор Николаевич. – Вы пока ко мне шли, я про вас уже все узнал. Да не пугайтесь, проходите! Очень вас благодарю, что выбрали нашу Воскресенку. Да и вообще медицину. Сюда либо по призванию, либо вообще никак. Идемте, я вам все здесь покажу, расскажу, а завтра будет ваш первый приемный день. Жить будете у нас с женой. Мы с Верочкой одни и будем очень вам рады. Ну, а потом начнем работать. Познакомитесь с нашими старожилами. Люди здесь хорошие и всякие.
Верочка Ивановна приняла Ляльку радушно. Щупленькая, тоненькая, словно девочка-подросток – тоже врач, но работает в райцентре в областной больнице. Всю жизнь вместе с супругом. Детей бог не дал, но зато они есть друг у друга.
Идеальный брак делится на три этапа: первый – страстные и жгучие любовники, второй – родные, горячо любимые люди, знающие все свои привычки и слабости, а третий – просто родственники, которых не выбирают и без которых уже никак нельзя. Наверное, Егор Николаевич и Верочка плавно подошли к третьему. Быт их устоялся, позади вся жизнь, в настоящем – любимая работа. Небольшой домик у реки и они – два человека, знающие все про себя и друг про друга.
После ужина сели поиграть в карты. Верочка достала вишневую наливку. Лялька было пригубила, но к горлу подкатил комок – давно уже забытое тошнотное ощущение вновь напомнило о себе. Она быстро сглотнула слюну, но два врача вмиг заметили.
– Лялечка, тебе нехорошо?
– Нет-нет, все нормально, я просто устала.
– Пойдем, я тебе комнату приготовила.
Лялька очень обрадовалась возможности уединиться. Она настежь распахнула окно и глубоко вдохнула свежий прохладный густой туман. Полегчало. «Значит, все-таки не прошло», – подумала она.
Утро задалось сразу. Подходя к фельдшерскому пункту, Ольга и Егор Николаевич заметили нескольких человек, ожидающих их с большим нетерпением. Те топтались у порога, спорили, кто первый, и отчаянно изображали из себя больных. Увидев доктора, все встрепенулись и наперебой загалдели.
– Всем здравствуйте! Приму всех в порядке очереди.
Прием начну через пятнадцать минут. И вот, прошу любить и жаловать: Ольга Ивановна – моя помощница и ассистентка.
Очередь тут же замолчала и с любопытством уставилась на Ляльку.
– Егор Николаевич, я первая! – И, не дожидаясь ответа и просьбы подождать, старушка двинулась впереди врачей. – Я тут яичек, курочку… и вот еще сметанка домашняя, – суетилась она.
– Ну зачем вы, Клавдия Ивановна?
– Как это зачем? С того света меня спас – и «зачем»?
– Давайте я шов посмотрю…
Клавдия охотно разделась.
– Лялечка, в перевязочную. Обработать и сменить повязку.
– Хорошо, – кивнула Лялька и умело взялась за дело. Работу свою она любила.
Полдня пролетело так, что Лялька не заметила. Часам к трем в приемной образовался небольшой склад из продуктов. Несли все: молоко, кабачки, фрукты – все с благодарностью.
– Ольга Ивановна, – позвал Егор Николаевич, – сейчас обед. Пойдем передохнём, а потом – самое тяжелое. У нас сегодня аборт.
Лялька вздрогнула. Егор Николаевич вздохнул и пожал плечами.
Через час пришла Лена: бледная, худая, несчастная.
– Ну что, решилась?
– Да что тут решать? Этих бы поднять, – и Лена вздохнула. – Все равно бьет, окаянный. Так или иначе, не доношу. Раньше не был таким, а как без работы остался – словно с цепи сорвался: бьет и бьет, бьет и бьет…
– Лялечка, готовь там все. Будешь мне помогать. И повесь табличку, что приема сегодня больше не будет.
– Егор Николаевич вздохнул и пошел стерилизовать руки.
Лена села на кресло и закрыла глаза. Лялька постучала по вене и сразу попала. По щеке Лены катилась слеза – одна, большая. Ляля вытерла ее салфеткой и погладила женщину по голове.
– Поспите, поспите. Вы ничего не почувствуете.
В руках Егора Николаевича зазвенели инструменты.
– Ляля, подойди, подержи зеркало.
Ляля увидела, как вниз, в лоток, полилась струйка крови, потом – какие-то сгустки, а потом – ей показалось или вправду? – фрагмент крошечной руки, словно от пупса.
Лялька зажмурилась и выскочила во двор. Села на лавку и завыла. Минут через двадцать вышел Егор Николаевич. Вытащил сигареты и закурил.
– Обманула, бесстыжая. Сказала: два месяца, а там все пятнадцать недель… Зачем растила? Странные женщины! Ведь знала, что не хочет. Почему сразу не пришла? – Егор Николаевич прижал к себе всхлипывающую Ляльку. – Ничего, ничего, Лялечка. У нас такая профессия. Если бы я отказал ей, она бы, дурья башка, по-деревенски себе что-то учудила. Или покалечилась бы, или детей сиротами оставила, – он вздохнул. – Сейчас поспит часик и домой пойдет. Знаешь, Лялечка, – Егор Николаевич затянулся, – я после института поехал работать в ЮАР. Была у нас такая программа в СССР, вроде как помогали отстающим странам. Там я, Лялечка, такого насмотрелся, что ночью спать не мог. Там человеческая жизнь ни гроша не стоила, а дети – вообще словно мусор. Сколько их поумирало тогда, вот на этих руках! От малярии, дизентерии, оспы… Я тогда уже шесть месяцев отработал и понял, что больше не могу. Не могу! И как-то ночью я встал на самый край мыса Доброй Надежды и загадал, чтобы больше ни один ребенок не умер, хотя бы пока я здесь, пока я дорабатываю этот чертов контракт. А взамен я поклялся отказаться от счастья иметь собственных детей.
– Почему? – все еще всхлипывала Лялька.
– Потому что Богу нужна была жертва. Залог. Я дал. И ты знаешь, то ли наши вакцины стали работать, то ли Он услышал меня. И смертность прекратилась. А когда я вернулся, то женился на Верочке. Она мне, правда, перед свадьбой сразу сказала, что детей иметь не может. Диагноз – детская матка, поэтому сама стала врачом. Я даже обрадовался: значит, все работает. Значит, есть закон и там, – он поднял глаза вверх, – и здесь. Просто Господь не дает все и сразу. Кому-то он не дает родителей, а кому-то – детей. Кому-то ума, а кому-то – счастья.
– А что, разве на мысе Доброй Надежды сбываются все желания?
– Нет, я думаю, там дается надежда. А это иногда важнее. Вот так-то, Лялечка… Не грусти, и выше нос.
Ляльке хотелось похвастаться, что она спасла жизнь тонувшему мальчику, но вместо этого у нее вырвалось:
– Я беременна.
– А отец ребенка знает?
– Да, но лучше бы я не знала его. Так глупо все вышло.
Лялька заглянула в глаза Егору Николаевичу, боясь найти там разочарование или даже презрение. Но она прочла в них лишь бесконечную грусть и сострадание.
– Ничего, Лялечка, как-то все решится. Не всегда в жизни бывает так, как мы задумали. Errare humanum est – «человеку свойственно ошибаться». Непреложная истина! Как-то все будет… Главное, не бросай учебу. Ты будешь хорошим врачом, я это чувствую.
– Егор Николаевич, а можно я останусь у вас до конца августа? Мне очень надо. Мне надо побыть одной, подумать и привыкнуть.
– Конечно, девочка, оставайся. Тебе когда рожать-то? Только без обмана, – в его глазах заблестел огонек улыбки.
– В ноябре. Где-то в начале.
– Ну и славно. Мама знает?
– Нет… – с ужасом покачала головой Лялька. – Ни в коем случае! Он меня замуж позвал, вы не думайте! Просто это совсем не тот человек. И жизнь не моя. Как будто я в омут какой-то попала. Обещал приехать через месяц. Его в Москву отправили дела какие-то решать.
– В командировку, что ли?
– Нет, – и Лялька замялась.
– А-а-а… – догадался Егор Николаевич. – Значит, он из этих новых «решал»? Господи, и откуда это в нашем городе, в городе ученых, в городе интеллигентов взялась эта мразь? Это я не конкретно про него, это я в общем, Лялечка… Что, красивой жизни захотела?
– Да нет, все по-дурацки… Сама виновата. Маме решили сказать, когда он приедет. Но не про беременность, конечно. Она у меня очень строгая. Я боюсь ее. А скажем, что женимся.
– Послушай меня, Ляля, старого человека. Матери скажи. Может, и замуж не придется идти. Ведь родить ребенка без мужа – это еще не испортить себе жизнь, а возможно, даже наоборот – украсить ее. А вот выйти замуж – это не напасть, как бы замужем не пропасть. Матери не бойся, ты – ее дитя.
– Да вы ее просто не знаете! Она меня на порог не пустит. Пусть будет, как решили. А там, может, разведусь – и все.
– Эх, дети… Думаешь, так лучше? Порой бывает, что вход – рубль, а выход – два. – Егор Николаевич по-отечески приобнял ее: – Учебу не бросай. Обещай мне!
– Обещаю.
– Иногда бывает, что вход – рубль, а выход – два…
Лялька очень обрадовалась возможности остаться. Матери звонила пару раз, говорила, что много работы, что очень рада такому шансу получить бесценный опыт рядом с умным и необыкновенным наставником. Мать млела, душа ее наполнялась гордостью и счастьем. Вот ведь она – материнская радость! Вот он – результат ее труда, лишений, экономии. Вот он – плод ее мечты, воплощенный в реальность: дочь будет врачом – хорошим, умным, понимающим, вопреки всем переменам. В руках отличная профессия – настоящая и нужная. И все она, Шурка, сделала правильно. И строгость лишней не была.
Август подходил к концу. Лето было насыщенным и интересным. Вот бы так и остаться здесь – и ничего не надо! Спрятаться, затаиться: от Маэстро этого, от матери, да и вообще от людей. Лялька даже подумала, что скроется здесь, в этой деревушке, через несколько лет, как только закончит институт. Ребенка возьмет – и сбежит. Маэстро не догадается искать ее здесь.
Она боялась, что он приедет, но понимала, что он некий гарант ее чести. Каждый день с тоской в глазах смотрела на дорогу, по которой раз в неделю проезжали случайные машины. Маэстро не появлялся. Без него мать ее убьет – на порог не пустит. Выйти за него было единственным верным и возможным решением. Другое, во всяком случае, Ляльке в голову не приходило.
Наступил последний день ее безмятежного и счастливого пребывания в Воскресенке.
– Лялечка, вот твои последние анализы. Все хорошо, но обязательно, как приедешь домой, вставай на учет. Так нельзя!
– Да-да, – кивала Лялька, – мы ведь и поженимся сразу.
– Для поликлиники это не имеет никакого значения, – улыбнулась Вера. – Не затягивай, а следующим летом с малышом к нам и приезжай. Мы очень рады будем! Тут воздух… – и Вера вдохнула полной грудью.
Лялька улыбнулась. Боже, как же ей хотелось, чтобы следующее лето наступило прямо сейчас, сию минуту! Чтобы все уже было позади: все объяснения, тревоги, роды, сессии… Чтобы все как у людей, а не как у нее. Хотя у всех людей по-разному. Нельзя написать план жизни и жить по нему, переходя от одного пункта к другому. Жизнь всегда полна сюрпризов, и не всегда хороших…
Верочка и Егор Николаевич пошли провожать Ляльку на станцию. В дорогу собрали всяких гостинцев: сушеных грибов, ягод, домашние заготовки. Понемногу, чтобы Лялечке не было тяжело. Всего-то пара баночек огурцов, к которым Лялька так пристрастилась!
Верочка заботливо сложила все в сумку и напоследок закутала Ляльку в шаль, которую связала сама.
– Носи на здоровье! И как раз прикрывает тебя хорошо, пока жених не объявится. А то мама твоя сразу, с порога заметит: хоть ты и похудела, но живот на пятом месяце уже виден, тем более она медик.
– А мне казалось, что совсем не видно… – и Лялька растерянно оглядела себя. – И джинсы налезли, но с трудом. Спасибо вам за все! Я обязательно приеду.
Лялька села в электричку и понеслась в городскую жизнь. За окном тянулись пейзажи безмятежной, ровной лентой: дома, коровы, бегущие дети – и опять все с начала, как будто кто-то крутил кинопленку.
Лялька поплотнее закуталась в шаль и с бьющимся сердцем шагнула в родной подъезд. «Хоть бы мамы не было дома», – неустанно повторяла она про себя. Но мать, еще из окна заметив Ляльку, ждала ее на пороге.
– Лялечка! – с радостью кинулась она ей на шею.
Лялька было отпрянула, испугавшись, но мать не заметила.
– Господи, а худющая! Повзрослела-то как! Тебя не кормили, что ли?
– Кормили, кормили еще как! Я так устала, мам… Вот спать завалюсь, а завтра сразу в общагу надо ехать. Занятия на носу. Дел много.
– Какой спать? Я уже позвала тетю Катю, Ирку твою, стол накрыла…
– Ну, ма-а-ам… – устало протянула Лялька.
– Давай, давай раздевайся! – и мать стала стягивать с Ляльки шаль.
– Мне холодно, – дернулась та и закуталась поплотнее.
Мать пожала плечами и пошла хлопотать. Она была очень рада возвращению дочери и возможности побыть с ней. А завтра опять работа, заботы, и Лялька уедет в город.
Посидели душевно. Лялька рассказала про чудесных людей, так случайно встретившихся ей на пути. Но в основном молчала. Зато трещала Ирка, и это очень спасало ситуацию. Через несколько часов Лялька демонстративно зазевала, сославшись на усталость, и шмыгнула к себе в комнату.
Только оставшись одна, она, наконец, разделась и смогла выпустить живот, так долго зажатый в тисках джинсы. Она блаженно вытянулась на кровати и укрылась одеялом. Родной запах дома обнял ее, и Лялька улыбалась уже почти во сне. «Почему все так сложно?» – подумала она, проваливаясь в темноту.
Мать заглянула и, тихонько прокравшись в комнату на цыпочках, поцеловала засыпающую дочь.
– Мам, а меня никто не искал, не спрашивал?
– Да нет, вроде, – пожала плечами мать. – Спи, я завтра рано уеду. Позавтракай как следует и на выходные обязательно приезжай.
– Ага… – уже почти во сне буркнула Лялька.
Шура смотрела на нее и замечала еще детские черты, которые могла узнать только она.
Утром Лялька слышала, как уходила мать, как заглянула к ней в комнату и чмокнула в щеку, но Оля притворилась, что спит. Как только хлопнула дверь, Лялька побежала в душ, о котором мечтала со вчерашнего дня. Потом она долго рассматривала себя в зеркале: ноги похудели, руки – тоже, грудь у нее всегда была крупной и налитой, поэтому ничего нельзя было заметить, но живот… Живот предательски выпячивался наружу, и его невозможно было втянуть.
Лялька порылась в материнском шкафу и с большой радостью обнаружила там пояс-трусы дружественной некогда страны соцрежима. Трусы были бежевого цвета, эластичные, доходили почти до колен, а верхняя часть упиралась под грудь. Надо сказать, что они действительно немного утянули живот, и Лялька застегнула свои джинсы без особых усилий. С учетом того, что она похудела, а джинсы были изрядно поношены и растянуты, плюс пояс-трусы (аллилуйя!), все вместе работало и давало Ляльке карт-бланш. Она надела свободный свитер и подумала, что в таком виде пару недель можно нагло ездить домой на выходные. До тех пор, пока не объявится Маэстро и они не поженятся…
«Черт, где же он?» – подумала Лялька и кинулась к телефону.
– Ир, привет! Да устала вчера страшно. Слушай, а меня никто не искал? Нет? Странно… Нет-нет, я уже убегаю. Увидимся на выходных. Пока!
Учеба, как всегда, захватила. Студенты не заметили, как пробежала неделя. Второй курс да после практики – Лялька чувствовала себя на коне! Егор Николаевич действительно дал ей бесценный опыт. Теперь ей было намного легче, чем остальным.
Лялька быстрее вникала, понимала, ей удавалось все и сразу. В какой-то момент она забыла про свою беременность, пока однажды на лекции не получила неожиданный пинок изнутри. Потом – еще и еще. Лялька даже подпрыгнула. С этого дня малыш непрерывно пинался, словно протестовал, что его утягивают в специальные трусы. Он здесь, он живет и хочет, чтобы об этом все узнали!
Лялька стала мало есть – специально. Хотя очень хотелось, безумно! Всегда и много. Домой ездила, и с такой маскировкой ничего не было видно. Вот только мать перерыла шкаф в поиске своего белья и никак не могла понять, куда оно делось.
– Ну, мне-то они точно не нужны, – резонно ответила Лялька, с аппетитом грызя яблоко.
Это случилось в конце сентября. Лялька взяла у комендантши ключи от комнаты и уже пошла по коридору, как та окликнула ее, вспомнив о посылке: – Лялечка… Ляль! Тебе тут коробку принесли. Не знаю, что. Не смотрела. Запечатано, – опередила она вопрос ее в глазах.
Коробка была картонной, похожей на обувную. Заклеена скотчем очень тщательно и неоднократно. Лялька с нетерпением поднялась к себе, взяла нож и разрезала липкую ленту. На дне коробки лежало несколько зеленых иностранных купюр и записка. Лялька развернула ее трясущимися руками и прочла: «Маэстро замочили».
Всего два слова. Два слова, которые вогнали ее в ступор. Она не знала, как реагировать. Если бы не живот, она бы, наверное, до потолка прыгала от счастья. Его больше нет! Нет на этом свете! Нет в ее жизни… Но внутри нее жил его ребенок, который бился ногами и руками, который скоро всем объявит о своем существовании…
Лялька вспомнила Олега и его слова: «Я просто защищал девушку от общественности: родителей, соседей и сплетен». А кто теперь защитит ее, Олю? «Может, признаться матери? – подумала Лялька. – Да она меня убьет! Ногами забьет, как будто я животное. Возненавидит и выгонит из дома, как она говорила всю жизнь. Вот оно – “в подоле”. Аборт невозможен, признание – тоже. Никого нет, и никто не поможет. Расплачивайся за самую большую глупость. Сама виновата!»
Лялька взяла в руки зеленые бумажки – триста долларов США. Столько стоила жизнь Маэстро. Точнее, она, видимо, вообще ничего не стоила. Столько стоит ее жизнь. Триста баксов.
До родов оставалось два месяца. Как раз сейчас ребенок набирает вес, процесс необратим, и живот растет не по дням, а по часам. «Значит, домой больше не поеду, – решила Лялька. – Надо что-то придумать».
Она просто стала звонить матери каждый день и обещать, что на этих выходных точно будет, но, естественно, не приезжала. Мать верила, что много занятий, верила, что Лялечка «заболела», верила, что подтягивает однокурсников… Родители всегда верят в то, что им удобно.
Преподаватели заметили Лялькину беременность и переглядывались. Ничего не знавшая до этого Танька выпучила глаза и смотрела то на живот, то Ляльке в лицо.
– Да, да! Не показалось.
– А что делать-то будешь?
– Рожать. Другой способ знаешь?
Танька обиделась.
Лялька ни с кем не общалась. Замкнулась и просто училась. Училась, пока можно. По ее подсчетам ребенок должен был родиться до десятого ноября. Естественно, ни к каким врачам она не ходила и никаких анализов не сдавала. Сначала решила, что вызовет скорую и поедет рожать, куда повезут. Потом ясно осознала, что сообщат матери, и тогда все – конец фильма! «Всех любила, звали Лялькой». Нельзя, чтобы мать узнала…
Придумала поехать в Воскресенку. И это решение показалось ей единственно верным, разумным и правильным.
Утро первого ноября выдалось на славу. Снег уже лежал мягким ковром, пахло свежестью. Солнце слепило: светило, но совсем не грело. Впрочем, настроение это никому не портило.
В моду вошли шапки-хомуты под названием «труба». Может, дань эпохе, а может, и вправду напоминало трубу. Девочки очень полюбили эту модель за несложную вязку и возможность украсить свой скудный гардероб. Навязали всех цветов – и менялись. Тепло и недорого! То, что надо для студенчества.
У Ляльки «трубы» не было. То есть она была, но в другом смысле этого слова. А так она куталась в шаль, подаренную Верой, с головой и не расставалась с нею.
На первой паре Лялька почувствовала, как стянуло низ живота – словно тугой резинкой. Она тихонько вышла, минутку постояла за дверью. Вроде, ничего. Но в голове мелькнуло: «Это оно».
На лекцию не вернулась – пошла в общагу. Разделась и легла. Опять прислушалась: ничего. Достала сумку, положила туда брюки, свитер, пару нижнего белья. Действовала, словно кто-то диктовал. «Паспорт», – мелькнуло в голове. И тут же вспомнила про деньги, которые прислала «братва». Лялька собрала сумку, посмотрела на часы, потеплее укуталась в шаль и отправилась на вокзал. Электричка на Воскресенку уходила через час. Расписание она узнала уже давно. За четыре часа дороги Ляльку хорошенько растрясло. Схватки стали навязчивее, сильнее, но периодически прекращались. «Только бы Егор Николаевич был на месте», – как заклинание, повторяла она.
В Воскресенку приехала затемно, хотя было совсем не поздно. Лялька медленно шагала по знакомой тропинке. Вдруг неожиданно почувствовала удар: словно ножом – в самый низ живота. От неожиданности Лялька вскрикнула и осела. «Господи, только бы дойти! Только бы дойти!» Вроде, отпустило.
Боясь потерять время, Лялька засеменила быстрее. И вот уже почта. Свет не горит… Осталось совсем чуть-чуть. И снова удар! Еще сильнее, еще крепче. Лялька взвыла, как раненый зверь. В глазах помутнело. Отдышалась – вроде, опять прошло. «Надо дойти, доползти, во что бы то ни стало».
Десяти минут хватило, чтобы добраться до крыльца. Но фельдшерский пункт был заперт, свет выключен. Егора Николаевича не было. Лялька на четвереньках доползла до двери и села на ступеньку. Сил не было. На лбу выступала испарина, тошнило. Было и холодно, и жарко одновременно.