Ать-два, левой…

Валюша, я тебя очень люблю и помню всё-всё… Вернусь и крепко обниму до хруста в рёбрах. Обещаю. Твой Сашка».

В конце письма Саша в графике тонкой штриховкой изобразил Валин профиль. Валя прижала письмо к сердцу и со всех ног бросилась к тёте Тане. Но Татьяну Валя дома не застала. А ей так хотелось поделиться этой радостью, этой весточкой о Сашке. Хотелось закричать на всю улицу: «Эй, вы, послушайте! Остановитесь! Замрите! У меня есть письмо от моего любимого!» Подумав с минуту, Валька кинулась к Люсе.

Люська дома была одна, накрутилась на тряпочки и ходила почти голая, как героиня какого-то романа, восхищаясь собой в каждом отражении, будь то буфет, или зеркало, или полированная дверца шифоньера. У неё была отдельная квартира, точнее не у неё самой, а у её родителей. Родители Люси были врачами, теперь они оба дневали и ночевали в Первой Градской, попросту жили там. Валька влетела, запыхавшаяся, и плюхнулась на стуле возле трюмо.

– Что с тобой? – испугалась Люся и побежала за стаканом воды.

Валя, вмиг осушив его, протянула Люсе письмо:

– Читай!

Увидев ровный аккуратный почерк и Валькин профиль в конце, поняла, что это «письмо-счастье» и принялась читать медленно, с выражением. Валя мечтательно закатила глаза и одними только губами повторяла беззвучно каждое слово. Дочитав до конца, Люся сложила листок и протянула его Вале.

– Пойдём в кино сегодня, а то ты так с ума сойдёшь. Смотри, что у меня есть! – и она повертела двумя билетиками перед носом подруги. – А до кино обязательно в ресторан.

Начиная с января 1942-го года, жизнь в Москве и вовсе стала походить на обычную довоенную. О том, что всего в 150 километрах от города идут упорные бои, в самой Москве напоминали лишь сигналы воздушной тревоги да комендантский час, введённый ещё в октябре 1941-го. Уже в начале 1942-го рестораны первого класса открылись во всех девяти железнодорожных вокзалах столицы, там можно было хорошо и вкусно поесть, но по коммерческим ценам, наличие карточек при этом не требовалось, и Люська нередко угощала подругу, располагая свободными деньгами. Вообще, их дружба, хоть и началась так внезапно, но обеим казалось, что они знают друг друга с самого детства. И хотя детство было у них не одинаковое, но девочки этого не замечали. Ну, у Люськи наряды, конечно, были как ни у кого. Отец, профессор Сазонов, до войны часто ездил за границу на международные конференции. Люська щеголяла в привезённых «оксфордах», которых не было ни у кого. Но то ли от того, что она выросла в достатке, то ли от врождённого чувства собственного достоинства, Люська носила всё легко и просто, без показной вычурности, хвастовства и выпендрёжа, просто носила и всё. Конечно, Валя по сравнению с ней жила очень скромно, хотя и сравнивать, наверное, было бы странным. Два летних и два зимних платья, ну ещё сшитые на заказ блузки, и то по знакомству. Валя не завидовала, каждому своё: стёжки по одёжке, как говорится. Валя и Люся дружили, как дружат только в юности, искренне и горячо, доверяя самое сокровенное, шушукаясь и краснея. Единственное, что не давало покоя Вале, это то, что Люся не была такой ярой комсомолкой, всегда, не упуская возможности увильнуть от поручений или переложить свои обязанности на кого-то ещё. За это Люся выслушивала нравоучительные речи, а затем они шли с Валей в театр или на танцы, и в буфете непременно съедали по пирожному. Но всё это было до войны. Сейчас было великим счастьем позволить себе хоть на часок забыться, посмотрев великолепный фильм «Парень из нашего города», где Лидочка Смирнова такая красавица. Из кино они шли торопливо, надо было успеть до комендантского часа.

– Знаешь, Люсенька, я так тебе благодарна, что в кино вытащила, но я пошла, потому что узнала, что у Санечки всё хорошо. По-другому бы ни за что не пошла. А получив письмо, можно себе позволить. Вот только к тёте Тане непременно завтра забегу. А то вдруг мне пришло, а ей нет, и будет она волноваться.

– Но вот завтра и зайдёшь, а сейчас пошли ко мне, – и Люся умоляюще посмотрела на Валю.

Та вздохнула, одобрительно кивнула, и, подумав, что мама всё равно в ночной, взяла Люську под руку.

– Вот спасибо тебе, а то одной страшновато. Родители живут в госпитале, если приходят, то помыться и отдохнуть. Тяжёлых много.

– Слушай, меня как-то тошнит немного после этого ресторана коммерческого. И вкус этого кофе из морковки до сих пор во рту.

– Вкусный был кофе, хоть и морковный… – Люся пожала плечами. – Сейчас придём, я тебе чай настоящий заварю. И джем есть сливовый, и полбуханки чёрного, так что вылечу, – и они зашагали бодрей, придерживая друг друга.

По лестнице поднимались наощупь. Люська, погремев ключами, открыла дверь и зажгла тусклую керосинку в форме изящного фонарика. Скинув обувь и освободив уставшие ноги, Валя устроилась на диване.

– Люсь, не обидишься, если я полежу. Мне нехорошо, и впрямь.

– Может, ты заболела? Хочешь, завтра маме позвоню в госпиталь?

Пока Люся суетилась с чаем, резала хлеб и размазывала сливовый джем на бутербродах, Валя заснула. Досадно вздохнув и заботливо укрыв подругу пледом, Люся пошла пировать в одиночестве.

Утром Валя не могла выйти из уборной. Её тошнило и рвало, хотя желудок был абсолютно пустой. В минуту затишья Валя собралась пойти домой, но еле успела добежать до ванны, закрыв рот рукой.

–Так, – решительно сказала Люся. – Я звоню маме, вдруг у тебя тиф или ещё что-нибудь.

Валя со страхом посмотрела на неё. И вмиг, внезапная догадка, словно молния, пронзила её мозг. Ей даже стало хорошо, она умылась холодной водой и присела на край ванны.

– Люсь, ты только не сердись на меня, ладно…

– Чтооо?!

– Ну, обещай, что не будешь, тогда скажу.

– Валя… – внезапная догадка осенила и Люсю. – У вас было это? С Сашей?

Валя закрыла глаза и улыбнулась. «Спасибо, – прошептала она неизвестно кому, – теперь я буду ждать Санечку не одна».

– Валя, ты уверена?

– Ровно две недели и три дня, как он уехал.

– Как ты решилась, безумная? Война… И, потом....

– Что? Что потом? Я мечтала об этом, теперь у меня есть смысл, и у Саши, и у тёти Тани, и у всех!

Люся помолчала, соображала что-то в голове.

– Комсомолка, тоже мне. Вот только попробуй мне ещё свои нравоучения почитай!

Валя улыбнулась.

– И к маме всё же поедем, пусть скажет, что и как, ну и подтвердит.

В здании Городской клинической больницы им. Пирогова с первых дней войны размещался госпиталь для раненых воинов Красной армии. Больница работала в авральном режиме: принимала москвичей, раненных во время авиабомбёжек, помимо этого шёл непрерывный поток раненых бойцов, врачи работали круглые сутки. Спали один-два часа, и снова перевязки, операции, обходы. Ампутировали бесчисленное количество рук и ног, вывозили во дворы больницы, прикрыв тряпками. Главным было – спасти жизнь. В сознании людей включался некий механизм, блокирующий страх, жалость, боль, собственные желания. Надо спасать бойцов. Всё потом.

Люся всё-таки договорилась с мамой. Та велела прийти строго к двум часам дня и не позже. У неё час – всего час на личный отдых, и она сможет уделить им время. Ольга Алексеевна, мать Люси – опытный хороший врач, определить беременность – пустяк. Валя и Люся бежали на остановку, благо ходил транспорт. Самым ужасным было опоздать и подвести Ольгу, и так лишившую себя драгоценного сна. Запыхавшись, они, надев халаты поверх одежды, шли сквозь длинные коридоры больницы, заставленные койками с ранеными. Валя и Люся переглянулись – вот оно эхо, эхо войны. Окровавленные, обессиленные, отважные люди – кто-то лежит, кто-то ковыляет на костылях, тренируясь и приучая своё измученное тело, но в глазах каждого – пропасть, словно они все побывали где-то в ином мире, неведомом доселе никому. Они были там, проживали и видели ту, другую жизнь, и чтобы вернуть их сюда назад, в это временное затишье, пахнувшее болью и спиртом, надо было обязательно тронуть и позвать, иначе они не отзывались.

Валя с Люсей облегчённо вздохнули, когда вошли в кабинет Ольги Алексеевны. Та, положив голову на стол, спала, но сон был таким чутким и поверхностным, что она вмиг подняла голову и посмотрела на часы.

– Хорошо, что не опоздали, – сухо и по-деловому сказала она.

– Здравствуйте, Ольга Алексеевна, – буркнула Валя.

Люська мялась с ноги на ногу, словно это она была главной виновницей.

– Всё хорошо, Люся, дома, в институте?

– Да, мам.

– Ну и славно, – Ольга поправила волосы, подошла к рукомойнику, долго и тщательно мыла руки. – Валя, меня Люся посвятила вкратце. Если хочешь, посмотрю сама, если нет – позову другого гинеколога.

Валя опустила глаза и медлила. Ей, конечно, не хотелось кого-то постороннего, да и Ольгу она побаивалась. «И зачем только Люська придумала всё это?»

– Мне некогда, – спокойно напомнила Ольга. Люся тихонько пнула Валю сзади. – Заходи за ширму, раздевайся и на кресло. – Ольга привычным жестом надела перчатки.

Валя лежала на кресле красная и пристыженная.

– Сделай глубокий вдох.

В это же самое время она почувствовала, как рука привычно и бесцеремонно вошла в её тело. Валя зажмурилась. Ольга тем временем аккуратно пальпировала живот.

– Срок маленький, матка в тонусе, – заключила она. – Больше отдыхай и не поднимай тяжести. Остальное сделает природа. – На секунду она смягчилась, и Валя заметила едва уловимую улыбку, чуть заметную, но так мгновенно изменившую её лицо. – Круг подозреваемых известен?

– Да… Не круг вовсе, – смутилась Валя.

– Шучу, одевайся, девочка. Ты вообще-то молодец, правильно сделала. Рожать ещё долго и много придётся женщинам, чтобы восстановить последствия этого безумия, этой бойни, – она задумалась на секунду, глядя в никуда. – Одевайся.

– Так что, я беременна?

Ольга посмотрела на неё исподлобья.

– А как же? Говорю же, срок маленький. Ешь и спи.

Валя положила руку на живот, где зарождалась маленькая жизнь, их с Сашей продолжение, их любовь, их мечта. Как же это донести до дома, не разбить и не сломать эту ценность, целую жизнь, так надёжно спрятанную в теле. На все уговоры Люськи пожить с ней хотя бы пару дней Валя отказалась. Надо было сообщить эту новость обеим мамам, точнее почти уже бабушкам и, конечно, Санечке. Написать немедленно и отправить, прямо сейчас, сию минуту. Уже до конца осознав перемену, произошедшую с ней, Валя быстрым шагом шла по улице. Её больше не тошнило, видимо, было некогда. Придя домой, Валя заметила тонко нарезанный чёрный хлеб и сахарный песок в чашке. Она тут же насыпала белое на чёрное и, закатив глаза от удовольствия, с наслаждением откусила кусочек. Значит, мама ушла недавно. Видимо, отпустили на пару часов домой. Жаль, разминулись. Надо забежать к ней на работу, мелькнула мысль, но вспомнила слова Ольги «отдыхать». Вырвав пустой лист из старой тетрадки с лекциями, Валя взялась за письмо:

«Санечка, милый, любимый мой человек! Я тебе пишу сразу, как узнала. У нас будет малыш, как мы и мечтали, как задумали. Вот теперь я сильная! Я очень сильная! Ты дал мне эту силу – ждать и дождаться тебя. И будет у нас Ульяна с Ульяновской. Правда, здорово?

Как ты, мой любимый, мой муж? Ведь верно? Сбереги себя для нас.

Целую.

Твоя Валя».

Валя пошла отправлять письмо. На улице заметно похолодало. Сто раз пожалев, что так легко оделась, Валя старалась прибавить шаг. После почты она опять забежала к тёте Тане, но опять её не застала. Все работали несколько смен подряд. Валя хотела написать записку, но остановила себя. Кто о таком пишет на клочке бумаги? Написала просто: «Заходила два раза, хотела справиться, пришло ли вам письмо от Саши. Уверена, что пришло, как и мне. И ещё: очень надо увидеться. Зайду завтра». Валя сложила записку и, положив под дверь, ушла с чувством выполненного долга.

Уже смеркалось. Пронизывающий ветер гнал её по переулку. Валя зябко куталась в тонкий плащ и мечтала о чае. Казалось, что вот-вот пойдёт снег – до того стало холодно. Придя домой, она долго тёрла озябшие руки, сидя на маленьком стульчике, прижавшись к тёплой буржуйке. Затем Валю накрыл сон. Она легла на диван и, свернувшись калачиком под шерстяным пледом, стала медленно и глубоко уходить в сон. От разогретой буржуйки шло тепло, Валя улыбнулась и закрыла глаза. «Как же хорошо. Вот бы и войны не было», – с этими мыслями она провалилась в мир грёз.

Сашка Корольков письмо получить не успел. Сроки подготовки были значительно сокращены, так как Калининский фронт требовал немедленного подкрепления. Командованием было принято решение: привлечь новые поступления призывников и во что бы то ни стало освободить территорию от захватчиков. Москву защитить любой ценой. Советское командование разработало операцию, которая позволила бы преодолеть линию обороны, а затем ликвидировать немецкие войска. Операция носила название «Марс».

Сашка часто представлял себе этот первый бой. Когда давали команду «отбой», он ложился, укрывшись колючим одеялом, и рисовал в своём воображении, как он, Саня, московский студент, будет беспощадно бить врага, как он отважно на передовой разгромит фашистов, чтобы неповадно было лезть на чужие земли. И вот оно – завтра присяга, затем всем выдадут обмундирование, оружие и вперёд: за Родину, за Сталина, за Москву, за Валю и маму!

Рано утром всех построили во дворе. Вышел командир полка, всем объявил 227-й приказ и то, что отступать некуда. Затем выдали винтовки со штыками и несколько гранат Ф-1. Сашке достались английские ботинки, крепкие, но узкие. Построили и повели к эшелонам. Потом опять строем шли и шли, и казалось, нет конца и края этой дороге. Слякоть, туман, сырость и холод. Ботинки хоть и натёрли, но ноги были сухими. Подходили к месту назначения, на рубеж обороны. Приказали проверить личный состав и оружие, велели занимать оборону у заводской стены рядом с железнодорожным переездом, начали окапываться. Всё делали молча, нашли какие-то железки и кое-как выдолбили окопы. Саня не верил, что всё это происходит с ним. С ним, здесь, здесь и сейчас. Казалось, что это фильм. И он сидит в московском кинотеатре, и всё это чужое и не его: и шинель, и неудобные ботинки, и странный запах какой-то гари и вкус предчувствия беды. Но тяжёлая шинель давила на плечи и ныли руки, теперь ставшие ободранными, мозолистыми, словно крестьянскими. Едва успев окопаться, Саня услышал, как заревело небо, и тут же, вдруг, затрещала земля, словно уходила, уползала из-под ног.