Fide Sanctus 2

Грязно.

– Простите вуайериста? – Ноздри Свята были раздуты так, что греческий нос превратился в загнутый клюв. – Иди бери вещи. Мы уезжаем.

Не двигаясь, Вера исподлобья смотрела в его лицо. Когда Свят злился, его точёные черты заострялись и… замерзали. Они приобретали сходство с высеченной из гранита мордой гарпии.

– ТЫ ХОТЬ РАЗ МЕНЯ УСЛЫШИШЬ?! УШЛА В КОМНАТУ, СКАЗАЛ!

– Полегче давай!

Петренко виртуозно совместил в голосе вызов, презрение и горечь. Сощурив глаза, Свят уставился на Олега так холодно и остро, будто надеялся, что этот взгляд проткнёт его насквозь. Было пора сутулить плечи, покорно кивать и покидать балкон. Но стыд и вина добились того, на что не рассчитывали: она устала и от них тоже.

– «Хоть раз услышишь»? – глухо повторила она. – Это ты мне говоришь? Ты – мне? Я два с половиной месяца только тем и занимаюсь, что слушаю тебя. Я всё делаю, как ты хочешь.

– И что, уже устала?! – осклабившись, бросил Свят. – Вот оно – бабское «долго и счастливо»! Не сомневаюсь, ты, мать твою, баснословно рада потрепаться прямо тут: осмелела при своём защитнике! Но я буду говорить только наедине! Иди в комнату – последний раз сказал!

В глазах Петренко было написано: «Я поеду с вами».

Ни слова не говоря, она взглядом ответила: «Нет. Я знаю: он ничего мне не сделает».

«Я обязан не оставлять тебя выпутываться в одиночку».

Скрипнув зубами, она напряжённо посмотрела в ответ. «Но я – я – хочу выпутаться в одиночку. Не вздумай игнорировать моё “нет”. Ты только что просил, чтобы я чаще верила, что сама в состоянии принимать решения».

Олег сжал губы и отвёл взгляд: он явно понял, что попал в свою же ловушку. Горько посмотрев на листья каштана, Вера толкнула белую дверь и шагнула в квартиру. На этот «диалог» ушло не больше пары секунд. Но она была уверена: и её, и его глаза уловили все «фразы» правильно. Олег и правда виртуозно умел «читать». Всё верно.

Тот, кто опасается отстать, обычно обгоняет.

* * *

Входная дверь захлопнулась, и наступила тишина. Сейчас его квартира не походила на тирамису; она казалась вчерашней манкой – до того застывшим и сухим было всё вокруг.

Чёрт, зачем я здесь? Оправдываться? Умолять о прощении? Лицемерить?

Себя не обманешь – и пробовать это чересчур презренно. Пока они ехали в такси, у неё в голове сотню раз всплыла фраза «Если бы вернуть время, я…» И она каждый раз закончила её выводом, что пошла бы на балкон снова.

– Почему ты ему её не вернула?! – Свят брезгливо смотрел на книгу в её руке.

– Я не хочу возвращать, – сухо ответила она, пытаясь звучать спокойно. – С чего бы? Это подарок. Я хочу оставить её себе.

Я ни за что и никому не отдам «Искусство любить» Эриха Фромма.

– Ничего себе! – прошипел он, ухмыльнувшись. – Как ты оживилась! «Я хочу», «Я не хочу»! Щёки порозовели, голос окреп! Это он тебя… подзарядил? Так я поздно зашёл!

Не пытаясь перебивать, Вера молча смотрела в его лицо. Под сердцем колыхалась мучительная паника. Ей казалось, что она теряет его – прямо сейчас. Но вместе с тем мозгом владела до ужаса упрямая ясность. Она не желала погружаться в эту панику. Она хотела смотреть на неё со стороны.

Управлять своими словами и поступками.

– Что ты смотришь?! «Это моя зона ответственности», – говорила она!

Его губы искривились так, словно он хотел плюнуть на пол, а на лицо упало несколько прядей – и это впервые на её памяти было некрасиво: до того злобно сверкали его глаза. Страх нарастал; не поддаваться ему было сложно. Что-то внутри звало упасть на колени и умолять сжалиться… простить. Но в отношениях с Димой она крепко уяснила: делать подобное нельзя.

Потом будет только хуже.

Медленно расстегнув куртку, Вера на ощупь запихнула книгу во внутренний карман, потёрла виски и глухо сказала:

– Между нами ничего нет. И никогда не было.

Издевательски фыркнув, Свят скрестил руки на груди и демонстративно уставился в стену. Его вид говорил: «Прежде ты должна была пугаться моих слов, а теперь должна испугаться моего молчания».

– Я понимаю, как ты… увидел это объятие. Для тебя это всё выглядело иначе, да. Оно было дружеским, но я согласна: лишним. Это была ошибка, Свят. Прости меня.

Не верилось, что она сумела построить чёткую фразу: до того взволнованно шумели мысли.

– Есть ошибки, повторения которых лучше не ждать! – Он с небрежным высокомерием поправил воротник футболки. – Есть вещи, которые не прощают!

Что он имел в виду? Что всё кончено?

По шее поползли колючие мухи; она закрыла глаза. Было неслыханно, что вина и страх пока не победили; что Верность Себе ещё не мертва.

– Не мертва, нет. – Голос Верности Себе едва доносился до мыслей: таким тихим он был. – Я здесь, с тобой. Послушай. Как бы он ни был важен… Поверь, сейчас он просто издевается. Пугает, что твой поступок непростителен… Хочет, чтобы ты подольше чувствовала вину… Свят и правда всё это время жадно тянул из тебя силы. Заставлял всякий раз между тобой и им выбирать его. Ты же сама чувствовала это! Поверь этому! Осмелься!

Слова Олега подтвердили самые дерзкие и тайные опасения – и потому вбились в голову и грудь, как наколка, которую не свести. Да нет, Свят ведь не мог специально её мучить.

Он не мог быть таким жестоким. Это же мой… Санктус. Он лучше всех. Лучше…

– Если кто-то лучше Димы, – ласково произнесла Интуиция, – значит ли это, что он не может быть жестоким?

Она распахнула глаза так резко, словно к векам были привязаны верёвочки, и кто-то за них потянул. Елисеенко смотрел внимательно и холодно: будто нетерпеливо дожидаясь, пока она откроет глаза и он сможет прочитать в них сакральный ужас.

– Ты хочешь расстаться? – сухо спросила Вера. – Я правильно поняла?

Свят насмешливо поднял брови, но в глубине его глаз мелькнула острая тревога.

– Нет. Он боится этого, – твёрдо определила Интуиция. – Ему нужна только твоя вина.

– А ты и рада! – Он раздул ноздри. – Всегда согласна взять и исчезнуть! Сразу готова уйти! Побежишь к нему? Рассказал тебе, какой он охренительный? Реклама – двигатель торговли!

Ничего не говоря, Вера медленно дышала, ощущая слабость в ногах. Из глаз рвались горячие, обиженные слёзы. После всех этих недель, когда она выбирала его, а не себя… Выворачивалась наизнанку, чтобы быть ему поддержкой… Зачем он так? Он же знает, что виной её душили Дима и мать.

– И знает, что это работало! – воскликнула Верность Себе.

– Ты дал понять, что не простишь! – гаркнула Вера. – А теперь говоришь, что это я готова уйти?!

– Но он ещё не понимает, куда лезет, – с желчной усмешкой протянул Свят, сделав вид, что её фразы не звучало. – Он ещё не был с тобой день за днём! Не натыкался на стены, которые ты вокруг себя строишь! Не унижался, прося остаться на ночь, когда ты рвёшься в поганую общагу! Что-то мне подсказывает, что он такой прекрасный потому, что ещё не имел дела с твоим бараньим упрямством!

Это было… гнусным хламом. Бессердечной неправдой. Он говорил это просто чтобы причинить ей боль. И у него получалось! Со дна души вихрем поднялась решительная злость; к чёрту слёзы. К чёрту!

Они могут повременить. А польются – так не помешают.

– Мне плевать на вас обоих, ты понял?! Я хочу говорить о себе! Мне есть что сказать!

Испуганная душа изнывала от слов совсем иного толка, и было радостно, что она злится на него, а не соглашается с ним.

– Ну ещё бы! – Свят пытался звучать равнодушно, но в его мимике угадывалось растерянное беспокойство. – А то мало мы говорим о тебе! Мало я тебя умолял быть помягче, потеплее, посговорчивее?! Ты женщина или кто?!

– «Посговорчивее»?! – расширив глаза, возмутилась она. – Эти два месяца я только и делала, что подчинялась тебе! Но ты этого даже не заметил! Как не заметил и что я говорила об этом полчаса назад: на балконе! Это тебе всего и всегда мало!

– НЕ ГОВОРИ ПРИ МНЕ СЛОВО «БАЛКОН»! УЖ ПОТЕРПИ, ЕСЛИ СИЛЬНО ХОЧЕТСЯ!

– Ты постоянно говоришь мне «потерпи»! Замечаешь?! «Потерпи», «потерпи», «потерпи»! Я устала терпеть! Я…

– Не говори о нём при мне! – Его глаза бегали, а верхняя губа дрожала. – Ты устала терпеть? Ты?! Это я молчал, сколько мог, чтобы не уподобляться твоему бывшему-кретину! Только ленивый не поржал надо мной! А ТЕПЕРЬ НЕ НУЖНО МОЛЧАТЬ, ПОТОМУ ЧТО ЭТО УЖЕ Я НОВЫЙ КРЕТИН, КОТОРОМУ ТЫ НАШЛА ЗАМЕНУ!

Сорвавшись на рёв, он замолчал и задышал так сухо и жёстко, будто дышал через тряпку.

– Я никого. Не нашла. И никуда. Не ухожу, – с нажимом сказала она, пытаясь звучать бесстрастно. – Не переводи стрелки. Наоборот, я…

– Знаешь, почему я лишился машины и денег? – снова перебил он, перекосив губы так, словно в них укололи заморозку. – Рома хотел, чтобы я послал тебя к чёрту! Но я послал его бабло! Мне было жаль говорить это тебе тогда, в машине! А теперь не жаль! Потому что ты сама никого не жалеешь!

Это я никого не жалею?!

Решимость не орать таяла быстрее, чем розовые иллюзии февраля.

– СТОИЛО МНЕ НАКОНЕЦ ПОЖАЛЕТЬ СЕБЯ – И ТЫ УЖЕ ГОВОРИШЬ, ЧТО Я НИКОГО НЕ ЖАЛЕЮ?! ТЫ ЗА ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ ХОТЬ РАЗ СПРОСИЛ, КАК Я СЕБЯ ЧУВСТВУЮ?! КОГДА Я В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ РИСОВАЛА?! КАК Я СПЛЮ?! О ЧЁМ ДУМАЮ?! ЧТО ПРОИСХОДИТ У МЕНЯ НА УЧЁБЕ?! ХОТЬ РАЗ!

К подбородку сбежало две слезы – а она даже не ощутила, как они скатились из глаз. Блёклые мысли еле дышали, но в одном были поразительно ясными. Нет, она не позволит над собой издеваться.

Даже ему.

– Нет, не спросил! – продолжила она, и не думая ждать ответа. – Ты пёкся только о себе! И внушил мне, что твоё удобство – наша общая цель! Я даже не позволяю себе заплакать или пожаловаться! Мне некогда – я должна быть сильной, поддерживать тебя, да?! Как бы мне ни было плохо, тебе всегда хуже!

Свят нелепо приоткрыл рот и отшатнулся. Его недавно прищуренные глаза распахнулись и зияли на бледном лице тёмными пятнами.

Верность Ему рвала на себе волосы; её руки тряслись.

– Иди к чёрту! – кричала на неё Верность Себе. – Только попробуй тявкнуть! Пусть она говорит!

– Ты вообще замечал, как разговаривал со мной? – Сердце колотилось так, будто она бежала стометровку. – Грубил… Командовал… Позорил… Рявкал при всех! «СЕЛА, СКАЗАЛ!» «ПОШЛА, СКАЗАЛ!» Что?! Скажешь, этого не было?!

– Не скажу. – Его голос был похож на металл, который в мороз может ошпарить. – В отличие от…

– Ты вечно злился! – перебила Вера, взмахнув рукой. – Всё чаще позволял себе хамить, рыкать, гаркать! После клуба ты в последний раз попросил прощения за грубость! Но меньше её с тех пор не стало! Думаешь, если Марина это терпела, то и я буду?! Я уже говорила тебе, что со мной так нельзя! В туалете пиццерии! Какое-то время ты вытянул – да! – а потом осмелел! Думаешь, раз я стала твоей, то требование аннулировалось?! Нихрена подобного! СО МНОЙ ПО-ПРЕЖНЕМУ ТАК НЕЛЬЗЯ!

Голос сорвался, и она обхватила голову, пытаясь обуздать ярость.

Будто именно виски были кранами, из которых она льётся.

– Осмелел… – приглушённо повторил Елисеенко, словно пробуя это слово на вкус.

Казалось, он был в свирепом, растерянном шоке от того, что она себе позволила.

Но почему-то не решался положить этому конец.

– Ты никогда не могла вовремя заткнуться, – с ненавистью процедила Верность Ему, вытирая опухшие глаза. – Жестокая сука. Права твоя мать.

Верность Себе тоже плакала, но не могла сложить оружие. Она знала: если Хозяйка сейчас отступит, за это позже поплатятся все.

– Но самое страшное даже не это! – добавила Вера, стерев слёзы. – Я потеряла право существовать сама по себе! Когда мне удаётся добиться времени для себя, ты внушаешь мне, будто я немыслимо виновата! И я хожу с этой виной на плечах! Я устала бояться, что я своими чувствами и желаниями что-то безнадёжно порчу! Я твоё «единственное спасение от тяжёлой жизни» – хорошо, пускай! Ну а мне-то что делать?! Как мне самой спасаться от бессилия, в котором я теперь пребываю?! Ты для меня очень важен, да! Но и я сама для себя важна тоже! Надо было ещё на старте честно мне сказать, что выбирая тебя, я отказываюсь от всей своей жизни! Юридическая ловушка в договоре, да?! Я не спасательный круг! Тонешь – тони, ясно?! Если твоя жизнь такая кошмарная, так возьми и улучши её, чёрт!

– Что ты делаешь?.. – простонала Верность Ему, икая от рыданий. – Что ты вытворяешь…

Свят по-прежнему не издал ни звука. Его челюсти были сжаты, а кадык то и дело вздрагивал. Пауза душила; никогда. Никогда раньше она не замечала, до чего громко тикают часы на этой стене.

* * *

Прокурор и Адвокат оглушительно скандалили, швыряя друг в друга бумаги, ручки и пресс-папье; стол между ними ходил ходуном.

– Заткнитесь! – орал Судья. – Я конспектирую её слова, и из-за вас мне ничерта не слышно!

Уланова кричала и кричала, будто целиком превратившись в копьё.

Вместо того, чтобы за стыдливым щитом спрятаться от мира.

Она кричала, а он будто падал в какую-то пропасть, ударяясь о её стенки, как бесформенная марионетка; каждое её слово било по лицу хлыстом. Впервые в жизни он подумал, что боится не только темноты. Он боялся и высоты. Он боялся высоты, которую она ему показала.

И с которой столкнула сейчас.

Примечания