На Брест

Она кивнула головой и произнесла:

– Зайди ко мне потом на пару слов.

– Буду через часок! – ответил я и в последний момент увидел ее взгляд: добрый, умный, немного усталый, исполненный глубокого сожаления. Он пронзил меня насквозь.

Именно в тот момент во мне зародился страх, похожий на вирус, попавший в организм, поражающий каждую клеточку нервной системы. Я продолжил идти и почувствовал, как в ногах появилась тяжесть, словно к ним привязали огромные камни, и это чувство было ново для меня. Я гнал его, настолько сильно, насколько можно было это сделать, и на какой-то момент мне это удалось.

Мы вышли на улицу, снег кружился в воздухе и падал на землю большими хлопьями. Я обошел здание больницы, сразу за ним начинался парк, я дошел до аллеи и поставил Оле на землю, одной рукой придерживая ее, а другой поправляя ей шапку.

– Мы на улице, тебе не холодно?

– Нет, – сказала Оле и подняла руки вверх, а затем задрала голову, открыла рот и стала ловить языком снежинки, ей нравилось это.

Я взял ее за руку и повел вперед, признаться, я совсем не умел обращаться с детьми, не знал, что говорить и как правильно себя вести, Оле переваливалась с одной ноги на другую, как неваляшка. Шапка все время слезала на глаза, мы прошли еще немного вперед до стоявшей в парке лавочки. Я смахнул снег рукой и сел, Оле посадил на колено, она взяла снег в руку и сжала его в кулаке.

Это место хорошо видно из моего окна, летом я часто стою в своем кабинете и смотрю на больных, прогуливающихся по аллее, старые сосны возвышаются до самого неба, а под ними пробивается поросль, когда я только пришел работать в клинику, тут все выглядело совершенно по-другому: парка не было, был просто лес.

Комок снега в руке Оле начал таять, и из ее кулака стали выпадать крупные капли воды, похожие на слезы, глаза ее в этот момент были закрыты, я наблюдал, как непроизвольно и неосознанно она начинает учиться «заново жить», ощущать вещи на ощупь. «Удивительно, как приспосабливаются люди к ситуации, в которой находятся», – размышлял я. Снег в руке исчез, Оле распахнула ладонь и подняла вверх. Я рассказывал ей о трех состояниях воды, старался попроще, она задрала голову и слушала меня не отрываясь, возможно, она ничего и не понимала, а просто наслаждалась моим голосом.

Я потрогал ее руки и нос – пора возвращаться, да и работы еще много, две сложных операции нужно подготовить и заключение написать, так что времени почти не осталось. Половину пути обратно Оле прошла сама, держа меня за руку, а потом ей стало тяжело: устала с непривычки, да и организм еще не совсем окреп. Я взял ее на руки и быстро донес до палаты, снял одежду, посадил на кровать и дал в руки старую куклу, которую ей принесла медсестра.

– Я сейчас уйду, мне нужно, но я сегодня еще зайду к тебе, скоро принесут обед, не скучай, ладно?

Оле промолчала и улыбнулась. Я старался, не уверен, что все получалось, но я очень хотел быть рядом с ней, внести в ее жизнь положительные эмоции, радость и, может быть, даже любовь. Тогда я понял, как важно быть кому-то нужным, без этого жизнь абсолютно пуста, а для Оле это было втройне важно, она же совсем маленькая. С того момента я стал прикладывать все силы, чтобы она ощущала это, и вместе с этим меня поглотило чувство горечи за годы, прожитые впустую, стыд за свое безразличие к людям, нуждавшимся не столько в лечении, сколько в сострадании. Когда я закончил работу, поднялся к заведующей отделением, как и обещал, но ее уже не было. Я уложил Оле спать и отправился домой, во дворе дети успели накатать горку, я никогда не обращал на них внимания, всегда проходил мимо, полностью игнорируя все, что происходит вокруг, но в тот день я остановился около горки и стал смотреть на них. Дети кричали так, что закладывало уши, кувыркались в снегу, скатывались с горки. Я постоял еще немного и пошел домой.

5

Доктор замолчал, во рту пересохло от непрерывного разговора. Он повернул голову и посмотрел на своего попутчика, глаза старика были наполовину закрыты, слушал он все это или нет? Но как только наступила тишина, старик зашевелился, огляделся, но ничего не сказал.

Незаметно быстро стемнело, высокие желтые фонари склонялись над дорогой, освещая путь, будто провожали вдаль яркими полосками света.

Доктор почувствовал, как устали его глаза, хотелось закрыть их хоть на минутку, будто песка насыпали, он потер один глаз рукой и понял, что, скорее всего, придется остановиться. Свернув на обочину, мужчина заглушил мотор, приоткрыл окно, чтобы поступал свежий воздух, глубоко вздохнул и зажмурился.

«Пару часов постоим», – подумал доктор почти уже во сне.

Но очнулся он не через пару часов, а практически под утро, продолжительный сон нарушил шум проезжавшей мимо фуры. Мужчина поднял голову и посмотрел на старика, тот сидел прямо и спокойно смотрел вперед, словно мумия, которую посадили и пристегнули.

– Доброе утро, – сказал доктор.

– Доброе, – ответил старик.

Мужчина открыл дверь и вышел из машины, на заднем сидении лежал термос с чаем и черный хлеб, доктор быстро распаковал завтрак и протянул своему спутнику.

– Нет, спасибо, – послышался отказ.

Тогда он сел на свое место, глотнул чая и откусил горбушку.

«И все же очень странный этот старик, – проговорил про себя мужчина, – ему не хочется есть, и он даже не вышел, чтобы размять ноги».

– Я привык долго сидеть, – заговорил тот, будто бы услышав его мысли.

Уже не в первый раз старик отвечал на вопрос доктора, которого тот не задавал, видимо, старик часто ездил на попутках и уже привык к подобным вопросам.

Мужчина продолжал жевать, с одной стороны, ему было немного некомфортно есть одному, но, с другой, его попутчик сам отказался, и что же теперь, голодать? Потому что есть одному некрасиво, доктор старался жевать тихо и быстро, проглатывая большие куски высохшего хлеба.

Наконец, закончив трапезу, он стряхнул с одежды крошки, сел поудобнее, пристегнулся и сказал, посмотрев на старика:

– Трогаемся? – тот кивнул.

Солнце было уже высоко, дороги ожили, и жизнь забурлила в привычном для нее ритме, доктор нажал на газ, обгоняя поливочную машину, а после снова перестроился в правый ряд, чтобы не мешать движению.

На следующий день, придя на работу, я вспомнил о просьбе заведующей зайти к ней на разговор, дел было как всегда невпроворот, и все важные, не отложишь. Но важнее всего было зайти к Оле, поговорить с ней, ведь никто не нуждался в моем обществе так, как она, наконец, когда появилась свободная минутка, я поднялся на третий этаж, прошел до конца коридора и, в стотысячный раз прочитав табличку на двери: «Заведующая отделением интенсивной терапии Платонова О.В.», нажал на ручку двери.

– Можно? – спросил я, просунув голову в приоткрытую дверь, и тут же вспомнил, что забыл постучать, перед тем как войти.

Никто не ответил, я посмотрел по сторонам и хотел уже закрыть дверь, как услышал голос заведующей за спиной:

– Можно, входите.

Не успел я сделать шаг вперед, как заведующая обогнала меня и села за стол, указав рукой на стул, предложила мне сесть напротив. Ни разу не подняв глаз, она стала копаться в своих бумагах, нашла нужные, несколько раз посмотрела на снимки, потом быстро проглядела заключение и протянула все это мне, я взял и начал тщательно изучать.

– Девочку нужно будет еще раз прооперировать, – сказала она.

Руки у меня немного задрожали, и я опустил их под стол, чтобы скрыть свои чувства, я знал, что последнее обследование показало не лучшие результаты, но не думал, что настолько.

– Кто будет оперировать? – выдавил я из себя практически через силу.

– Фрамов и Вы, – ответила заведующая, – я тоже буду присутствовать.

– Хорошо, разрешите, я удалюсь, чтобы изучить снимки и начать подготовку.

– Да, конечно, операция в пятницу.

Я встал и направился к двери.

– Шансов мало, – сказала заведующая мне вслед.

– Знаю, – ответил я, даже не обернувшись.

Полнейшая опустошенность чувствовалась внутри всего организма, за несколько месяцев я так привязался к Оле, что мысли о ее шансах на жизнь просто разрушали меня изнутри. В тот день в больнице со мной никто не заговаривал: наверное, понимали, что мне этого не очень хотелось, я ведь и в обычные дни хмурый и неприветливый, а в такой – уж тем более. И только медсестра, заправляя кровать больного во время вечернего обхода, сказала:

– Надо бороться, надеяться, Бог с нами, он поможет.

От ее слов мне стало немного легче, захотелось поверить в Бога, и у меня получилось, в тот момент я понял, что в Бога начинают верить тогда, когда верить становится больше не во что. Люди создали Его – а не Он людей, в этот вечер я не зашел к Оле, прямиком направился домой. Мне было стыдно, хотя я ничего ей не обещал, стыдно за себя, за всех врачей, что оперировали ее, за людей, что окружали, но больше всего мне было стыдно за Бога, в которого я сегодня поверил и который так безразлично и бездушно смотрел на нее с небес.

Вечером дома я изучил всю историю болезни Оле, и как ни старался найти зацепку, к словам заведующей добавить было нечего. Утром я встал с головной болью и тяжестью в груди, позавтракал и отправился в больницу, по дороге я зашел в магазин и купил карандаши, чтобы развивать моторику пальцев.

Все утро Оле лежала в кровати и теребила в руках тряпочную игрушку, я уселся рядом с ней, достал карандаши и стал учить ее, Оле схватывала все на лету, но делала все равно по-своему: брала в руку карандаш, сжимала его со всей силы и втирала в бумагу. Терла, терла, а потом проводила пальцем по этому месту, пытаясь что-то обнаружить, но не получив нужного, она снова брала карандаш и начинала тереть, пока в бумаге не образовывалась дырка. Из ее действий я понял, что она пытается сделать что-то, чему ее когда-то научили, но понять, что именно, мне не удавалось.