Наследница порочного графа

– А чем здесь плохо? – Дайнека прищурилась. – И откуда вы знаете, что я из Москвы? Вам сказала Татьяна Ивановна?

– В этом я не нуждаюсь.

– Тогда откуда?

– Нетрудно догадаться.

– Любите говорить загадками?

– Постойте, – Бирюков поднял вверх карандаш. – Изворотливость в аргументах при доказательстве сомнительных или ложных идей. Слово из десяти букв.

Дайнека мгновенно выпалила:

– Казуистика!

– Неплохо… – он стал старательно вписывать слово, последовательно заполняя клетку за клеткой.

– Можно подумать, сами не знаете, – усмехнулась она.

– Знаю… – на этот раз Бирюков взглянул на нее с интересом. – Вам уже рассказали про страшные тайны дворцовых подземелий? О прикованных цепями скелетах, заживо погребенных?

– Нет… – на лице Дайнеки отразился испуг.

– Значит, еще расскажут. Пансионатские старухи любят нагнать страху.

– А это правда?

– Все вранье. Не верьте никому, – сказал Бирюков. – А еще здесь все рассуждают об искусстве. Не исключаю, вам будет интересно послушать. Но скоро вы поймете, что все персонажи повторяют одни и те же слова. Да и откуда взяться другим? Ничего нового в их старых больных головах не возникает. Все сводится к одному: театр стал не тот. Они вспоминают прошлое, хвалят друг друга, а за глаза сплетничают. И, нужно заметить, высмеивают самым низменным образом. Слуги Мельпомены ловят кураж.

Дайнека потупилась:

– Зачем вы все это мне рассказываете?

– Чтобы вы, милая барышня, знали, куда попали.

– Простите, но я сама разберусь.

– Нисколько не сомневаюсь… – Бирюков снова уткнулся в кроссворд.

Дайнека машинально взяла солонку и перевернула, словно проверяя, есть ли в ней соль. На скатерти образовалась небольшая белая горка.

– Плохая примета… – заметил Виталий Самойлович, отбросил кроссворд и произнес несколько громче: – Ну, что там? Скоро?

Из кухни вышла санитарка с подносом и направилась к ним. По мере того как на столе появлялись тарелки с едой, настроение Бирюкова менялось к лучшему.

– Грибной суп! Должен сказать, вкусная еда – самый лучший утешитель в старости.

– Не только… – осмелилась возразить Дайнека, протирая салфеткой влажную ложку. – Еще есть вера в Бога. Искусство, в конце концов…

Бирюков придвинул к себе тарелку с грибным супом. Он ел не торопясь и с удовольствием. Снова заговорил, только когда принесли чай.

– Насчет религии спорить не буду. Хотя сам атеист. – Он обвел взглядом стариков, обедавших за соседними столами, среди которых были и весьма яркие персонажи. – Артисты… Странные люди. Да и люди ли они, как сказал Антон Павлович Чехов. А уж он-то знал их лучше других. – Помолчав, Бирюков усмехнулся. – В детстве я жил в небольшом городке. У нас не было музея, цирка или чего-то еще, но был театр оперетты. Труппа в нем была маленькой: несколько солистов, хор – человек шесть – и балет, из которого мне запомнился балерун Сапожков, да и то потому, что вел в нашем классе урок ритмики. Была раньше такая дисциплина в начальной школе. Он приходил на урок расфранченный, в наглаженных брюках, с набриолиненными черными волосами и был похож на цыгана. У него были лаковые туфли на высоких каблуках. Возможно, ему не хватало роста. Хотя, по мне, так он был высоким. Но я был ребенком… В нашем пролетарском городке мужчины каблуков не носили. Увидав его в первый раз, все дети стали смеяться. Сапожков поднял штанину, задрал ногу и, взглянув на каблук, спросил: он оторвался? – Бирюков размешал сахар и отхлебнул из стакана. – Опереточных артистов всегда можно было заметить. Женщины носили яркие шляпки, модные шарфы и сильно красились. Что касается мужчин, они часто надевали на себя женские предметы одежды. По крайней мере, так мне казалось. Например, шейный платок, вязаную кофту или длинное, до пола, пальто. Они были нищими, но им хотелось выглядеть преуспевающими людьми из высшего общества. А как они говорили! Хорошо поставленными громкими голосами. Все равно где: на рынке, в бане, на автобусной остановке. Иногда мне казалось, что им неуютно в нашем затрапезном сереньком городе. Это были особые люди-павлины.

– Кажется, вы не артист? – предположила Дайнека.

Бирюков очертил рукой небольшую дугу:

– Многие из присутствующих здесь – не артисты. Среди них, между прочим, немало хороших людей. Рабочие сцены, сценографы, костюмеры…

– Вы так сказали, словно артисты хорошими людьми не бывают, – недоверчиво проговорила она.

– Точнее не скажешь.

– Это нехорошо…

– Что?

– Нехорошо так думать о людях.

– Мы говорим об артистах, – Виталий Самойлович снял очки и протер их салфеткой. – Впрочем, спорить не будем. Лучше расскажите мне, как все случилось.

– Я не понимаю…

– Не вы ли ехали в той машине?

– Вы про Безрукова? – догадалась Дайнека. – Я мало что помню.

– Странная история, – заметил Бирюков и снова надел очки. – В тот вечер вообще все было странным. Я так и знал: что-то должно случиться.

– В самом деле?

– Часов в восемь в гостиной погас свет. Я еще подумал: это специально, чтобы мы пораньше разошлись по своим комнатам.

– Вы были в гостиной?

– Да. Я не ухожу в свою комнату раньше одиннадцати.

– Бессонница?

– Проблемы со сном. Здесь невозможно спать. Да что там спать… Жить невозможно.

– Почему?

– Я слышу гул.

Дайнека с подозрением взглянула на него.

– Гул? Может быть, шум в ушах? Такое бывает.