Однажды я встретила волка

Глава 8. Лик

Двоедушие – признак веры в иного бога. Двоедушие не карается Светлейшим, но и не располагает к благословению Его. Создания с двумя душами противоречат замыслу Его, но милостью Его им дозволено ступать на земли, Им сотворенные – до тех пор, пока создания эти не несут угрозы землям и живущим на ней

Лик не позволял себе таких пробежек с тех пор, как из волчонка превратился в младшего воина клана. Когда-то у него было мало забот и много свободного времени, чтобы заниматься тем, чем хочется, и по ночам они со сверстниками частенько убегали от взрослых, чтобы порезвиться на равнине. Тогда молодой волколюд и заметил, что, если как следует погонять своего Зверя, он успокоится и обращаться в человека будет проще.

Самое время проверить, сработает ли это с Митьяной

Поначалу волчица сильно отставала: её поступи не хватало уверенности, душе – равновесия, а телу – силы. Кроме того, подопечная постоянно терялась в пространстве из-за непривычного восприятия. Лик с трудом сдерживался, чтобы не завалить её советами: новых знаний и так было слишком много, да и лучший учитель – собственные набитые шишки.

Тир летел над ними, и порой поднимался так высоко, что его запах растворялся в воздухе. Несколько раз Митьяна даже теряла его из виду, и Лик пояснил:

– Земля лучше всего сохраняет присутствие. Водой следы смывает начисто, если только она не стоячая – тогда есть еще шанс что-то учуять. А воздух непостоянный: может удерживать запах в одном месте, а может унести так далеко, что концов не сыщешь.

– В этом есть смысл, – согласилась дочь охотника. – Отец никогда не любил ходить за дичью после дождей. Такого нюха, как у вас, богами ему не дано, остается полагаться лишь на зоркие глаза.

– Гидер умен и осторожен, – нехотя признал волк. – И никогда не наводил смуты в лесу. Только поэтому наш вождь все еще позволяет ему ступать на земли клана. Как бы смешно это ни звучало, но некоторому нашему молодняку есть чему поучиться у деревенского охотника.

Наверху раздалось веселое карканье Тира.

– Филлат и Кама плохо воспитывают своих учеников?

– Стоило бы обучить младших получше, чтобы они не пугали добычу, когда не нужно.

Митьяна с интересом прислушивалась к их беседе; в её глазах зажглось любопытство.

– А у вашей охоты есть какие-то особые правила? – поинтересовалась она.

– Ой, у этих мохнатых там все сложно, – отозвался ворон. – Положение в стае, доказательство силы, ритуалы всякие… Всему этому учат с молочных клыков, но тебе пока рано – перестань хотя бы в четырех лапах путаться.

Травница было заворчала, но тут же оступилась и едва не покатилась кубарем, заставив ехидную птицу расхохотаться.

Лик был согласен с другом и надеялся, что ему никогда и не придется знакомить Митьяну с кланом и его жизнью. Знахарка не знала их обычаев и законов, что делало её легкой мишенью и могло стать поводом для междоусобиц. Люди не привыкли к жесткой иерархии, которая выстраивалась в стае – или просто Лик таких не встречал. Деревенские жители были распущены, вольны, заправлял всем один человек, староста, и помощников у него не было. Все жили верой в его ум и справедливость, но что случится, если он не оправдает их ожиданий? Сможет ли один человек защитить себя от разъяренной толпы? Волколюды не просто так ставили во главу сильнейшего – его слово подкреплялось возможностью постоять за себя и за весь клан.

– Слушай… – осторожно начала Мита, прервав его размышления. Она почти поравнялась с первым воином, но по приоткрытой пасти было нетрудно догадаться, каких усилий ей это стоило. – Ты говорил, что я обрела… Зверя… А кто он такой, этот Зверь?

– О, – каркнул ворон, и волчица едва не кувыркнулась через голову от неожиданности. – Сейчас должны последовать долгие разъяснения…

Лик шикнул на него и нехотя замедлил бег.

– Нас иногда называют двоедушниками, – начал объяснять он. – Существами, имеющими две души.

– Дурацкое прозвище, – встрял ворон. – Его зверолюдам дали священники культа единого бога Солнца, а ваш епископ из храма Светлейшего, который в столице, подхватил и понес в народ со своими проповедями.

– Никогда не слышала об этом культе бога Солнца, – призналась Митьяна.

– Не удивительно. Он распространен на востоке, в соседнем королевстве…

– Тир, – оборвал его сын вождя. – Ты отвлекаешь.

Ворон послушно умолк и взял выше.

– Как я уже сказал, – продолжил волк, – некоторые считают, что у нас две сущности уживаются в одном теле. Это не совсем правда. Душа едина, но у нее несколько ипостасей: людская – оплот разума и рассудка, и волчья – инстинкты и чутье. Это части одного целого.

– Не очень поняла… – призналась знахарка и виновато прижала уши.

Лик вздохнул и ненадолго замолк, подбирая слова.

– Мы, зверолюды, отличаемся от вас меньше, чем вы можете себе представить. Каждый из нас и человек, и зверь – и в то же время никто из них. Мы живем, как люди, общинами, или стаями, как животные. Нам ближе истинная природа вещей. Благодаря древним богам в нас живы инстинкты, которые в вас давно затухли и уснули, и они имеют свою волю, порождают желания, в которых многие люди не могут признаться даже себе. Можно сказать, у них есть свой голос. Его мы и называем Зверем.

– Это не какая-то самостоятельная сущность, не вторая душа, – снова встрял с пояснениями Тир. – Просто так проще обозвать, например, желание догнать убегающего зайца, взмыть ввысь, к самым облакам, или же напасть на обидчика, защищая своего ребенка.

– Но ведь на многое из этого способны и люди…

– Зришь в корень! – обрадовался Тир. – Зверь есть в каждом. Ты ведь слышала легенду о создании нашего мира? Когда-то давно древние боги сотворили четыре стихии и в каждую вложили частичку себя – а затем поделились ими с каждым живым существом. Эти божественные материи проявляют себя по-разному: у кого-то дремлют, в ком-то живут в виде внутреннего голоса, а кому-то позволяют творить нечто на грани человеческих возможностей. Обычно люди не знают о дарованных способностях, так как они дремлют. Но если просыпаются, рождаются маги. Со Зверем что-то похожее. Есть еще одна легенда, и согласно ей люди произошли от животных, которые, в свою очередь, были оставлены на земле древними богами. А потому в людях осталась часть их сущности – инстинкты. Нам, зверолюдам, она позволяет принимать другой облик: волчий, вороний или какой-то еще. Наверное, когда тебя укусил Лик, произошло именно это – твой внутренний Зверь проснулся.

– То есть, Зверь всегда был во мне… – Мита наморщила нос. – И поэтому я не смогу теперь от него избавиться? И всегда буду… такой?

– Теперь ты стала похожей на нас, – пробурчал Лик и снова вырвался вперед.

Травница не пыталась вновь поравняться с волком, и его это устроило. Мысль о том, что люди могут стать одними из них, сбивала с толку. Объяснение Тира звучало как бред, но правдоподобный. Может, пробудить звериные инстинкты в человеке не так просто, но что, если древние боги приложили руку к судьбе этой бесстрашной дурёхи? Получается, это и впрямь шутка Всевидящей? Невеселая, однако.

Сегодня Лик помог ей, научил пользоваться новым телом, указал, как видеть, слышать и ощущать все, что происходит вокруг. Но что делать дальше, не представлял. Мысль о том, что Митьяну, возможно, придется показать клану, до сих пор вызывала в нем смятение и даже страх. Он не знал, как отреагируют на нее сородичи. Тайра уже взбесилась, но Лик был уверен в том, что сестра поддержит его, какое бы решение он ни принял. А как поведут себя те, кто давно жаждет войны с людьми? Как все это воспримет отец, когда вернется?

Лик даже зарычал себе под нос. Поход одной девчушки в лес повлек за собой столько проблем.

Оставлять все как есть тоже было нельзя. Рано или поздно правда всплывет наружу. Среди людей знахарке не будет житья, а среди волколюдов…

– Получается, – прервал его мысли тихий голос Миты, – с людьми в деревне происходило то же самое?

Лик попытался вспомнить, о чем они говорили. Его опередил Тир.

– Поправь, если ошибаюсь: раненные волколюдами люди сходили с ума, так? Скорее всего, в них тоже просыпался Зверь. Другое дело, что принять этого они не смогли, вот и отошли к Изначальному. – Ворон навис над пока неопытной волколюдкой, зацепился когтями за холку и посмотрел сверху вниз. – Запомни и заруби себе на носу: ты и Зверь – одно целое. Его желания – это твои желания. Его чувства – твои чувства. Вы едите одну еду, спите в одной кровати, используете одну голову на двоих. Прими его как часть себя. Если начнешь разделять – возненавидишь саму себя и сойдешь с ума, как твои соплеменники.

Мита испуганно вытаращила глаза и кивнула. Тир остался доволен произведенным впечатлением и вновь поднялся в воздух.

– Значит, если бы те люди приняли Зверя, они бы тоже стали волколюдами? – тихо спросила она.

– Понятия не имею, – отозвался Лик. – Раньше такого не случалось.

– А вороны тоже так могут – будить Зверя? – Страх сменился любопытством, и теперь волчица забрасывала их вопросами. – В смысле, вранолюды.

Тир задумался.

– Не уверен, – отозвался он. – У нас с людьми немного другие отношения. Мы вполне себе перевариваем друг друга. Даже если случайно раним человека, с ним ничего не случится. Это какая-то местная волчья напасть, – он закаркал, изображая смех. – Может, Всевидящая вам подсунула такое испытание, а, Лик?

– Даже если так, нам об этом не доложили, – буркнул волк. – Хватит уже болтать, а то до утра не управимся. Тебе еще, – он кивнул Мите, – в деревню возвращаться.

– Откуда у вас только сил? – заскулила знахарка.

– Приноровишься – научишься бегать так, чтобы сберегать их. А пока – нам же лучше. Быстрее устанешь – раньше сможешь вернуть себе человеческий облик.

Над восточной кромкой леса небо начинало светлеть. По ощущениям Лика, на равнине они пробыли не один час. Мита заметно устала, пытаясь поспеть за волком, который уверенно бежал впереди и прокладывал путь в высокой траве. Она замедлилась и теперь разглядывала окружающий её мир с любопытством младенца. Лик мог её понять: все привычное отныне воспринималось иначе, многое из того, чего она никогда не замечала, стало явным. Когда он сам достиг осознанного возраста, на первых порах не переставал удивляться, как сильно отличается волчий мир от того, что предстает перед глазами человека. Но ему было дозволено познавать их постепенно. На Митьяну же все свалилось одной большой грудой открытий.

Возможно, Тир прав, и от такого вполне можно сойти с ума.

Когда у Миты совсем не осталось сил, она улеглась на землю и уронила морду на лапы. Лик для надежности сделал небольшой круг, проверяя, что посторонних не появилось – мало ли кому из клана взбредет в голову нарушить правила и пробраться на равнину, – а потом вернулся к травнице.

– В сон клонит, – отметил Тир. Он опустился другу на загривок и теперь наблюдал за волчицей. – Как ты намереваешься заставить её обернуться?

– Если захочет, обернется. Слышишь, Митьяна?

Она медленно приоткрыла один глаз.

– Я не понимаю, как.

– Сейчас тебе достаточно одного желания. Представь, что твое тело меняется и становится человеческим.

– Представить?..

Мита поморщилась и затихла. Лик почувствовал, как вороньи когти вцепились ему в загривок.

– Ты чего разнервничался? – шикнул он.

– Ничего, – отозвался Тир ровно. – За девочку переживаю – безболезненно ведь все равно не выйдет…

Мита громко охнула и скорчилась на земле.

– А по-другому никак? – жалобно отозвалась она.

– Если хочешь обратиться, придется потерпеть, – отрезал Лик.

Травница прижала и зажмурилась, а затем из её глотки вырвался сдавленный стон. Тир прикрыл глаза крылом, а вот Лик наблюдал за превращением со всем вниманием: как волчья голова стала меньше, а волосы отросли до самых ягодиц; как удлиннились пальцы, которые теперь цеплялись за землю, как постепенно исчезла шерсть, втягиваясь под кожу, обнажая руки, ноги и спину. Когда вместо серой волчицы на земле оказалось хрупкое девичье тело, первый воин невольно выдохнул и спихнул Тира с плеча, на что тот обиженно каркнул.

– Что ж, самую главную задачу мы выполнили – вернули её в человеческое тело, – подытожил волк, не сводя взгляда с голых плеч, по которым рассыпались распущенные волосы. Мита в ответ на его слова коротко вздохнула, но глаз не открыла.

Всевидящая, какой же хрупкой и беззащитной она выглядела.

– Бедная, совсем вымоталась и уснула, – вздохнул Тир. – Ну что, отнесешь её в деревню?

– Думаю, выбора у меня нет.

Глава 9. Митьяна

Цена за золотник весу:

Изумруд – от 4–5 до 20 золотых

(чистота, цвет, огранка)

Жемчуга – от 12 серебрянных до 24 золотых

(форма, цвет)

Гранат – от 4 серебряных до 10 золотых

(чистота, цвет, огранка)

Диамант – от 100 до 500 золотых

(прозрачность, огранка)

Скварец – от 2–3 серебряных до 10–15 золотых

(происхождение, чистота, цвет, огранка).

Открывая глаза, Митьяна подумала, что в последнее время слишком часто теряет сознание. И просыпается потом либо не там, где следовало, либо с какой-нибудь другой неожиданностью наготове. Сейчас ничего не изменилось: она обнаружила себя в траве, судя по росшим перед ней кустам – на заднем дворе собственного дома.

В одиночестве. Завернутую в колючую шерстяную ткань. И без одежды.

Мита пошевелила руками и едва не завыла: боль растеклась по всему телу, от нее сводило мышцы. Травница осторожно села, плотнее кутаясь в свое покрывало. Солнце уже почти поднялось, и в деревне начиналась бурная утренняя жизнь: возня гусей на лужайке рядом с домом старосты, блеяние коз и кудахтанье кур, перебранка Нита и молочницы Риваны, женские разговоры в походах к ручью за водой. Мита зажмурилась и приложила пальцы к вискам. Она думала, что хороший слух и нюх присущи только волчьей ипостаси, но теперь она, будучи человеком, продолжала слышать больше обычного человека.

Интересно, как давно она в деревне? И кто её сюда принес? Неужели Лик?

«Откуда бы он знал, где я живу… – Митьяна с трудом поднялась на ноги и зашагала к задней двери в стряпущую. – Хотя, глупый вопрос. Наверняка нашел наш дом по запаху».

Самочувствие у знахарки было отвратительное: все тело ныло и ломило так, что перетруженные мышцы после работы на огороде у деда Казира казались мелочью. С трудом удерживая на плечах покрывало, она переступила порог и уже была готова без сил рухнуть на полати отца. Добраться до своего чердака казалось подвигом.

– Соберись, – вслух одернула себя дочь охотника. – Вся одежда там…

Сердце у нее ухнуло в пятки от осознания, что наверху сейчас полнейший бардак. Проснувшись волком, Мита в испуге металась по всему чердаку, роняя травы, корзины, плошки, целые полки, и одним богам известно, осталось ли там что-нибудь целое. Заглядывать туда было страшно. Думать о том, как все исправлять и как говорить о случившемся отцу – еще страшнее.

Стук в дверь заставил травницу подскочить на месте.

– Митка! – послышался голос деда Казира. – Ты дома?

Руки у нее затряслись, и она заметалась по стряпущей – настолько, насколько позволяло её обессиленное тело. Отзываться было нельзя – она в таком виде никому в здравом уме не покажется. Молчать тоже не хорошо – дед Казир заволнуется еще, начнет её искать. Когда Мита пыталась найти какую-нибудь одежду рядом с печью, стук раздался вновь.

– Митка!

– Я дома! – Травница постаралась отозваться как можно громче, но голос её подвел, и конец слова потерялся.

– Случилось чегой у тебя? – поинтересовался сосед.

– Все хорошо. Я сейчас. – На глаза ей попалась кадка с грязным бельем, поверх который лежало платье, на днях данное Зерой. Наскоро накинув его, она поковыляла к порогу.

Дед Казир стоял на крыльце и поглаживал бороду. Когда дверь открылась, явив его взору травницу, он застыл на мгновение, а потом улыбнулся.

– Что, спала? Солнце давненько всталоть. Не помню, чтобы ты так поздно поднималась на ноги.

– Устала вчера, допоздна засиделась, – нашлась с ответом Мита. – Ты что-то хотел, деда Казир?

– Только удостовериться, что с тобой все хорошо. Этой ночью Лаба у Нита расшумелась. Подумали, может, пробрался кто, ворует аль чего… Ты что, не слышала?

– Слышала.

– Ничего не пропало?

– Нет.

– Хорошо… – Казир погладил бороду и повторил: – Хорошо… Нит говорит, Лаба так только на хищников заливается. Говорит, учуяла кого-то. Так а я ему – ну какой хищник. Волколюды сюда не сунутся и других не пустят. Да и мало ли что могло этой старой псине померещиться.

– И правда, – натянуто улыбнулась Мита. – Наверняка ошиблась. Она мне всех кур перебудила.

– Точно хорошо все?

– Я в порядке. Сами-то как?

Казир закряхтел и махнул рукой.

– А, нормально. Зерка спит еще, умаялась за вчера. Прибирала сараюху, покамест Гидер лошадку взял. Вернется ж сегодня, обещал.

– Да… – Улыбка застыла у Миты на губах. – Пойду я, деда Казир. Мне бы в доме к его приезду прибраться.

– Конечно, Митка. Конечно…

Залезть на чердак стоило Мите огромных трудов. И от увиденного ей захотелось расплакаться.

Наверху царил тот самый страшный погром, который травница боялась себе представить. Весь пол был устлан обломками коробов и травяной трухой, где-то попадали плошки и банки со сборами и настоями. Часть из них разбилась, и запахи все еще стояли в воздухе, хотя большинство выветрилось – всю ночь окно было открыто. её самодельная постель была смята, солома разбросана по всему чердаку вперемешку с обрывками тканей. Мита по нескольким кусочкам признала свою сонную рубашку, вышитую еще родной матерью – самое теплое о ней напоминание. Видимо, во время смены ипостаси одежду надевать не стоит. Травница отрешенно подумала, что придется ей теперь спать голой, а иначе одежды не напасешься.

Вид царившего вокруг беспорядка вгонял её в уныние. Она опустилась на колени и сидела так несколько долгих минут, бесцельно водя руками по полу. По щекам её текли слезы, высвобождая наружу все страхи, все смятение, горечь, отчаяние, которые до сего момента отсиживались где-то в глубине, куда их загнал Лик. Да, ночь получилась слишком насыщенная, чтобы думать о своих переживаниях. Теперь, оставшись наедине с собой, она была вольна делать что угодно, а потому разрыдалась, спрятав лицо в ладонях.

А после, вдоволь наплакавшись, она размазала слезы по щекам и принялась за уборку – и поиски того, что могло уцелеть в этом хаосе.

– За лисьи шапки недурно заплатили. Три штуки по пятьдесят серебром каждая. И заячьи хвостики детям на игрушки махом разошлись по полсеребрушки. Взял муки, как ягода пойдет, напечёшь пирогов…

Отец вернулся домой ближе к обеду. Пока он рассказывал о своей поездке в город, Мита раскладывала мокрую одежду на печи – на обратной дороге повозка попала под дождь. В ответ на вопросы она лишь натянуто улыбалась и говорила неохотно. Охотник быстро заметил, что дочь ведет себя странно – невеселая, скованная, словно деревянная кукла, и мыслями витает где-то не здесь.

– Я и тебе кое-что привез. – Гидер вытащил из складок льняных полотен деревянную шкатулку – небольшой сундучок с потертым медным замочком-петлей. Она была сделана с легкой небрежностью, но от этого менее очаровательной не становилась.

Мита замерла и невольно залюбовалась поделкой.

– Что это?

– Гляди. – Отец приподнял шершавую крышку и показал девушке содержимое. Та ахнула: внутри лежали две берестяные сережки и кулон. – Нравятся?

– Очень! – от души восхитилась травница. – Они очень красивые.

В центре кулона и каждой из сережек поблескивали овальные камни, прозрачные, с ярким бликом, будто разрезающим их на две половинки; они были похожи на маленькие глазки кота. Разглядев их, девушка насторожилась.

– За сколько ты их купил, папа?

Охотник замялся.

– Какая разница, милая? Я разве не могу порадовать свою любимую дочурку?

– Тут же камни! Они очень дорогие!

– Не так уж много они и стоят. Честно говоря, – он замялся, – здесь осколки камней, которые в хорошие украшения уже не пошли бы. Непригодные они. Ну и, чтобы не выбрасывать зря, сделали из них такие простенькие украшения. Может, по сравнению с теми, что с цельными каменьями, они и грубоваты, но зато выглядят побогаче, чем обычные деревянные. Не переживай о цене. Это подарок тебе на именины.

– Куда ж я такую красоту надену?

– Кто его знает, когда пригодится, – улыбнулся охотник. – Может, надумаешь замуж, так на смотрины принарядишься – не простую же бересту перед женихами носить. Примерь.

Травница помедлила, затем осторожно взяла в руки сережки и просунула железные застежки через мочки. Узорчатый ромб с камнем-глазом посередине был размером с половину её уха. Мита взяла в руки карманное зеркальце и покрутила перед ним головой.

– Красиво, – повторила она, смягчившись. – А что это за камень?

– Люди дали ему имя «кошачий глаз» за характерный блик. – поделился знаниями отец. – Раньше так называли определенную разновидность скварца[2]. Однако простой народ отнес сюда все камни со «зрачком».

Мита пригляделась к кулону, где камень был больше всего. И правда, как у кота. А на волчий совсем не похож – те были круглее и как будто бы мягче. Травница вспомнила Лика и поджала губы: нет, его взгляд добрым не назовешь. Слишком жёсткий и хмурый.

– Что-то случилось, милая? – спросил отец. – Ты сама не своя.

– Все хорошо, – улыбнулась Мита, но получилось невесело. Она сняла серьги и положила их обратно в шкатулку. – Спасибо за подарок.

– Тебя что-то тревожит, по глазам вижу, – не сдавался охотник.

Крышка с глухим стуком захлопнулась. Девушка прижала её к груди и вздохнула.

– Устала просто. Не выспалась. Не бери в голову. На ужин сварю похлебку с остатками вяленого гуся, будешь?

Он обнял её за плечи и прижал к себе

– Когда я отказывался?..

Его прервало испуганное блеяние за окном. Скрип и треск огласили двор, и охотник мигом отпустил дочь и рванулся к двери. Мита, все еще прижимая к груди шкатулку, подскочила следом, но все, что она успела увидеть – белое пятно, мелькнувшее по ту сторону мутного стекла. Затем раздался крик: «Вон она! Лови!” – и стук по крыше, как от копыт.