Когда солнце взойдет на западе

– Да, те… – Ясуси замолчал и нахмурился, а после нерешительно спросил: – Как мне тогда вас называть?

Аямэ хотела ответить что-то резкое, острое, чтобы ребенок запомнил это слово, а не жуткое «тетя», но попросту не смогла. Раздраженно зарычав, она резко отвернулась от Ясуси и вылетела из кабинета, напоследок заметив веселый прищур Нобуо-сенсея и слыша за спиной торопливый топот коротких детских ног.

Ей уже подготовили бодрого коня взамен взмыленной Стремительной – лошади, на которой она вернулась в Хэйан. Очевидно, кто-то из младших учеников доложил на конюшни, что она прибыла за новым поручением, поэтому скакуна ей привели быстро. Так что теперь молодой оммёдзи, один из тех немногих, кто мог призвать только одного сикигами, а потому почти всегда находился в Бюро, держал скакуна под уздцы и терпеливо ожидал Аямэ.

– Аямэ-сама. – Юноша низко поклонился, протягивая ей поводья, и Аямэ молча, с благодарным поклоном их приняла.

– Тетя…

Тихий, жалобный голос заставил Аямэ остановиться и перевести дыхание. Она не любила детей. Они откровенно ее пугали своими необоснованными криками, вечными капризами и требованием всего, чего хотели они, но чего им не могли дать взрослые.

– Ясуси… – Аямэ постаралась говорить твердо и спокойно, чтобы не казаться злой демоницей, но донести до Ясуси – с ней ехать нельзя, но мальчишка ее удивил.

Ясуси нахмурил брови, из-за чего стал походить на взъерошенного котенка, поклонился и твердо произнес:

– Тетушка, возвращайтесь в целости. Пусть Аматэрасу-сама и Сусаноо-сама берегут вас в пути и помогут с вашей задачей.

– Что ж… – Аямэ не нашлась что сказать. Мальцу недавно исполнилось шесть, а он уже говорил как взрослый, и это в очередной раз доказывало, что он сын Йосинори. Пусть не по крови, но по духу.

– Удачного пути.

Ясуси еще раз поклонился и, развернувшись, быстро побежал в сторону учебных комнат, где ему и полагалось находиться. Аямэ выдохнула. Прощание, когда она еще и вела себя столь холодно с мелким паршивцем, оставило внутри неприятный осадок, так что на коня она взбиралась с легким раздражением. Жеребец, тонко чувствуя ее настроение, взволнованно топтался на месте, но не более, уже привычный к ее нраву, как и любой конь в Бюро.

До деревни Камикитаяма Аямэ добралась к вечеру – мокрая из-за встретившего ее в дороге дождя и голодная. Скакун был в мыле, потому что она гнала его последние ри, но все равно терпеливо шел за Аямэ, которая ворвалась в деревню практически на заходе солнца, напугав местных пьянчуг.

К старосте ее отвели сразу, там же расположили на ночлег и даже дали коню свежего овса, так что животное мгновенно успокоилось. Позднее прибытие уберегло ее от лишних вопросов и любопытных глаз, и пока что, как считала сама Аямэ, все шло неплохо, но она все равно оставалась настороже.

– И давно вас мучают эти стенания из леса? – прихлебывая горячий мисо-суп, спросила она. Еда благоприятно влияла на настроение, так что Аямэ решила задать вопросы сразу, не дожидаясь утра.

– Почти месяц, – избегая ее взгляда, ответил староста. Старик не боялся Аямэ, но пронзительные голубые глаза явно заставляли его чувствовать себя неуютно.

– Что послужило причиной?

Староста нахмурился, пытаясь припомнить. Тонкие губы зашевелились, он беззвучно проговаривал все, что вспоминал, и, отыскав нужное воспоминание, наконец заговорил:

– Пару месяцев назад через нашу деревню проезжали несколько оммёдзи – чуть старше вас. Трое. Ехали в префектуру Биттю. Так они в лес наведались, проверили, нет ли там чего, оставили нам офуда и омамори[42] да и поехали дальше. А где-то месяц спустя после них все и началось. Это подходит?

Аямэ неразборчиво промычала в ответ что-то среднее между «возможно» и «вряд ли, а сама задумалась. В Биттю обнаружили целое гнездо цутигумо. И так как сама Аямэ старалась избегать всего, что хоть как-то относилось к паукам, туда отправились несколько опытных и довольно сильных оммёдзи, призывающих огненных сикигами, так что вряд ли бы они нанесли вред Камикитаяме как умышленно, так и по незнанию. Но, возможно, одно их присутствие что-то пробудило? За последние пару лет подобное уже происходило.

– Утром я отправлюсь в лес и проверю, в чем дело, – произнесла Аямэ, поблагодарила за суп и встала из-за стола.

Ей выделили старенькую изношенную соломенную циновку – лучше, чем ничего – и устроили в пустующей комнате: дочь старосты вышла замуж и теперь жила в доме супруга, а жена старика гостила в соседней деревне у больной матери. Призвав сикигами волка, чтобы он оберегал ее сон, Аямэ устроилась поудобнее и закрыла глаза, стараясь уснуть. Что-то подсказывало ей, что, несмотря на сегодняшний довольно легкий день, завтра будет к ней куда менее милосердным.

Она закрыла глаза, но, как ей показалось, почти мгновенно их распахнула, хватая воздух ртом и дрожа всем телом. Кошмары были привычным явлением в жизни оммёдзи, напоминая о неудачах и утратах. Аямэ же вновь снилась Рэн. Стояла перед ней с обвинением в мертвых глазах, и проклятые миазмы, тянущиеся от нее, заполняли воздух. Разорванное и неаккуратно соединенное обратно тело скрывалось во тьме, хотя убили ее жарким днем. Рэн из сна проклинала Аямэ, обвиняла, что та выжила, а ей пришлось погибнуть. И неотрывно смотрела с несвойственным настоящей Рэн осуждением – сон лишь отражал собственные терзания и домыслы Аямэ, не более.

По крайней мере, она хотела в это верить.

Каждый раз, стоило Аямэ побывать в родном доме, кошмары возвращались. Они не беспокоили ее в Сакаи, но стоило покинуть город – начинали преследовать с упорством хищника, почуявшего добычу.

Сквозь сёдзи нерешительно пробивались первые солнечные лучи. Аямэ поднялась и погладила приблизившегося к ней волка. Он ласково уткнулся мордой в ладонь и тихо растворился в воздухе, когда она отозвала его. Аямэ встала на ноги и принялась приводить себя в порядок. Нагадзюбан Аямэ поправила с дотошной тщательностью, а вот косодэ[43] натянула уже более небрежно, после привычно надела хакама и короткий хаори[44]. Простой мешочек, в котором хранились бумажные сикигами и офуда, прикрепленный к поясу рядом с ножнами, знакомо и почти невесомо ударился о бедро. Аямэ наконец почувствовала себя полностью готовой разобраться с проблемой, с которой столкнулись жители Камикитаямы.

Баку[45], неожиданно выглянувший из-за ширмы в углу комнаты, тут же попытался скрыться, опасаясь оммёдзи, но Аямэ только смотрела на него в ответ и не предпринимала ничего, чтобы изгнать ёкая. Порой она все еще хотела убить каждого ёкая, которого видела, все же старые привычки так просто не искоренялись, но с вот такими мелкими и довольно безобидными уже почти научилась мириться.

– Ты паршиво справляешься со своей работой, – негромко произнесла она в итоге и могла поклясться, что баку стал выглядеть несчастным. Его длинный нос и уши поникли, а взгляд виновато уткнулся в пол. Аямэ раздраженно закатила глаза и отмахнулась от ёкая. Баку бесшумно исчез, оставив после себя легкий шлейф своей ки. Пожиратель кошмаров… А выглядел как провинившийся ребенок.

Завтрак – простой рис, несколько маринованных овощей да пара яиц – заполнил желудок, но не дал насладиться вкусом, способным сгладить паршивое пробуждение. Напоследок расспросив, с какой стороны особенно сильны звуки, и получив ответ, Аямэ поблагодарила старосту и вышла во двор. Большинство деревенских уже не спали и теперь откровенно пялились на Аямэ, но отводили взгляды, как только видели необычные голубые глаза. Очевидно, они уже знали, кто она, поэтому не лезли с расспросами, но начинали перешептываться между собой сразу, как только Аямэ проходила мимо.

Лес постепенно становился все более густым и непролазным. Кусты то и дело цеплялись за одежду, ветки деревьев норовили выколоть глаза, и Аямэ с каждым мгновением все больше раздражалась. Если окажется, что в этом проклятом лесу живет какой-то несчастный юрэй[46], она не только изгонит его, но и снесет половину деревьев, только бы избавиться от раздражения и расчистить себе обратный путь.

Чаща, которая прежде отказывалась пускать Аямэ вперед, почти выплюнула ее на поляну. Аямэ споткнулась, но устояла на ногах и только недовольно фыркнула себе под нос. Она не ощущала чужого присутствия и позволила себе спокойно выпрямиться, оправить одежду и только потом оглядеться по сторонам.

Небольшую прогалину со всех сторон окружал непролазный лес. Высокие деревья сплелись густыми ветвями так плотно, что солнечный свет едва пробивался сквозь пожелтевшие листья. Неподалеку слышался едва различимый плеск воды, и Аямэ не могла понять, протекает ли где-то здесь река, или рядом просто бьет источник, – приглушенный звук с трудом прорывался сквозь скрип деревьев. В остальном же прогалину окружала пугающая тишина, и, хотя никакого присутствия ёкаев не ощущалось, именно она заставила Аямэ насторожиться и внимательно всмотреться в стоящий на краю поляны дом.

Строение не походило на дом в привычном понимании. Оно выглядело как смесь храма, святилища и обычной горной минка[47]. Точно перед строением стояли поваленные столбы. Низкий забор, ограждающий священную землю, поредел. Соломенная крыша минка прохудилась, так что в некоторых местах виднелись деревянные стропила. Стены выпирали наружу, как если бы изнутри их постоянно толкали и пытались придать дому форму кувшина. И по какой-то удивительной причине все сёдзи были наглухо запечатаны – на каждом виднелся пожелтевший офуда.

И без того плохой свет заслонила массивная тень в вышине. Аямэ перевела взгляд с покосившегося дома на небо, но тень уже исчезла. Вместо нее совсем рядом раздалось хлопанье крыльев, и Аямэ сразу поняла, кто это.

– И чем обязана встрече? – вместо приветствия спросила она, поджимая губы и невольно стискивая рукоять меча. Не из-за неожиданного спутника, а от самого его присутствия, которое означало только одно – ничего хорошего ждать не стоит, а легкая работа, видимо, окажется не такой уж и легкой.

– Да осветит твой день Аматэрасу-сама, Аямэ-сан, – поклонился ей Карасу-тэнгу[48], и Аямэ от досады скрипнула зубами. Какой правильный. – Этот дом когда-то принадлежал богу.

– Что? – Раздражение испарилось, словно его и не было. – Какому еще богу?

– Одному из тех, кто предал Небеса, – спокойно ответил Карасу-тэнгу и снял наконец свою маску – красную, с тонким резным узором вокруг глаз и украшенную черными перьями. – Теперь этот дом – тюрьма, и никто с божественным благословением не должен входить внутрь, если не желает освободить пленника.

Взгляд разноцветных глаз внимательно прошелся по Аямэ. Не напряженно или с любопытством, которое она порой ловила на себе, а оценивающе, будто Карасу-тэнгу пытался понять, не пострадала ли Аямэ и способна ли защитить себя в случае необходимости. И она не знала, как ей следует реагировать на этот взгляд.

– Почему вы просто не уничтожили бога? – в итоге поинтересовалась Аямэ, решив пока оставить попытки понять его.

– Потому что только люди могут убить того, кем он стал. И к сожалению, большинство обычных людей не могут этого сделать.

Аямэ задумчиво промычала, размышляя над словами Карасу-тэнгу. Это в целом подходило под ее более ранние умозаключения, но теперь она знала чуть больше. Плененный бог ощутил силу оммёдзи, что останавливались в Камикитаяме, воспользовался оставшейся от их присутствия благодатью и попытался вырваться на свободу. А так как ничего не вышло, он принялся завывать и крушить все, что его окружало, – стены собственной темницы. Наверняка именно его стенания и слышали деревенские.

– Ты сказал, – начала Аямэ и заметила, как Карасу-тэнгу напрягся, – что только люди могут убить того, кем стал этот бог. Я бы смогла его одолеть?

Он еще одним оценивающим взглядом осмотрел ее с ног до головы, остановившись на клинке, прикрепленном к поясу, и мешочку с бумажными сикигами. После короткого молчания Карасу-тэнгу нехотя, словно за это время мысленно попросил прощения у богов, которые наверняка оставили его стеречь такие темницы и отгонять оммёдзи подальше, произнес:

– Ты – могла бы. – И прежде чем Аямэ победоносно улыбнулась, добавил: – Но только с моей помощью.

Лицо Аямэ тут же искривилось, выражая сперва досаду, а после облегчение. Она помнила, как сложно одолеть проклятого бога, и не желала выступать в одиночку против еще одного.

– Что мне нужно сделать? – постаралась отмахнуться от дурных воспоминаний Аямэ.

– В тебе сильна божественная благодать, – начал Карасу-тэнгу. – Так что просто освободи свою энергию.

Аямэ выгнула бровь, недоверчиво покосившись на него. Так просто? В таком случае любой бы смог освободить пленника, только бы благословение бога-покровителя было с ним.

Карасу-тэнгу больше ничего не сказал, и Аямэ решила довериться ему, хотя голову заполонили вопросы. Чего ей ждать? Как именно Карасу-тэнгу намерен ей помогать? Почему никто не освободил бога раньше? Но собственная гордость умело и привычно заткнула рот разуму, не дав ни одному слову вырваться на свободу, и Аямэ позволила своей ки растечься по поляне.

Почти сразу стало чуть светлее, словно солнце устремилось на зов энергии. А внутри дома неожиданно раздался такой оглушительный грохот, что Аямэ незамедлительно достала танто[49] и призвала сикигами. Волк и тигр стали по обе стороны от нее, скаля зубы и рыча, но шум из минка перекрывал их голоса. И как только ки достигла дома…

Соломенная крыша взмыла в воздух, стены, которые не могли больше сдерживать клокочущую ярость, развалились, выпуская не бога – чудовище. Раздутое и склизкое тело вывалилось наружу сплетением жирных лоснящихся конечностей, испуская туманные миазмы проклятий, которые уничтожали все на своем пути. Аямэ почти слышала, как стонет земля под ногами того, что прежде было богом.

– Это еще что за мерзость?! – в ужасе спросила она, забыв про собственные принципы помалкивать и скосив взгляд на не менее удивленного Карасу-тэнгу.

– Бог… это был хранитель леса. Он решил, что почитателей из ближайшей деревни ему мало, и поэтому присоединился к предателям, – ответил он, отступая от тумана – густого и темного, стремящегося к нему с завидным упорством.

– И почему его не казнили за предательство? – делая шаг назад, тут же задала новый вопрос Аямэ. Теперь проклятая энергия бога тянулась и к ней.

– Оммёдзи, каннуси и мико только вернулись с битвы против ёкаев – никто из вас не был в состоянии разбираться с предателями Небес. По этой причине бога и заточили, надеясь, что он подумает о своих ошибках и исправится.

– Не очень помогло, – колко заметила Аямэ, прыжком уходя от метнувшегося в нее тумана. Чудовище либо решило, что она более доступная жертва, либо его привлекла сила Сусаноо-но-Микото, сокрытая в ее теле.

Бог взревел и с неожиданной для столь громоздкого тела прытью бросился на Аямэ. С трудом увернувшись от скользких пальцев, которые едва не ухватили ее за руку, она в ужасе смотрела на то, как мгновенно умирает от одного только присутствия дерево, что стояло как раз позади Аямэ.

– Осторожнее! – Ее обхватили за талию и дернули вверх, словно она ничего не весила, и Аямэ испытала смутное ощущение узнавания – прежде он точно так же спасал ее от другого бога.

С высоты тело бывшего бога выглядело еще более ужасно – необъятная черная масса металась по лесной прогалине, не в состоянии выйти за установленные границы. То, что некогда было руками, впивалось в деревья, сдерживающие его, заставляло их гнить изнутри, но лес, словно живой, напирал, загоняя бога обратно в темницу.

– И как с этим бороться? – прокричала Аямэ, потому что треск ветвей внизу и свист ветра в вышине заглушал голоса.

– Сикигами и мечом. – Карасу-тэнгу увернулся от метнувшегося в них тумана.

Аямэ зашипела, когда из-за резкого рывка ее дернуло и бок прошило тянущей, короткой болью. Жаловаться она не смела – он спасал их жизни, и обвинять его в неаккуратности было по меньшей мере грубо.

Бог продолжал бушевать. Его рев отдавался в сердце, и дрожь проходила сквозь все тело – не из-за страха, но напряжения и тревоги, которые ощущались даже хуже. Аямэ ухитрилась достать из рукава нескольких бумажных сикигами и отправила их точно в бога. Листки сгорели, стоило им коснуться проклятого тела, но чудовище закричало еще сильнее – задрожали деревья, а листва тут же осыпалась с ветвей, мешая видеть происходящее внизу. Бумажные сикигами работали, но своих духов-защитников Аямэ опасалась отправлять в атаку. Восемь старших сикигами были едва ли не ее плотью и кровью, сильнейшие из всех, кого она знала, если не учитывать двенадцать генералов Йосинори.

Но, может, именно они и нужны?

Черная рука рванула к ним, вытянувшись на неожиданно большое расстояние, что казалось невозможным. Карасу-тэнгу вновь увернулся, но в этот раз Аямэ, заранее заметившая атаку, приобняла его за плечи, так что новый рывок перенесла легче. Вот только сам Карасу-тэнгу пострадал – она услышала над ухом сдавленное ругательство. Земля становилась все ближе, они заваливались влево, грозя рухнуть точно в распростертые объятия дико ухмыляющегося бога, и если раньше Аямэ считала, что его тело, гниющее изнутри от проклятой энергии, уродливо, то теперь могла сказать однозначно: прежде она не видела ничего ужаснее его лица.

Когда-то наверняка прекрасное, как и у каждого бога, лицо растеклось, словно краска под воздействием воды. Выпученные глаза едва не выпадали из глазниц, нос отсутствовал, и на его месте виднелись лишь два темных провала. Но хуже всего оказался рот – черная дыра с острыми и частыми, как иглы, зубами щелкала не умолкая и скалилась. Кончики губ растянулись почти от уха до уха, а вывалившийся, как у висельника, язык, по которому стекала маслянистая болотно-зеленая слюна, распух и посинел.

Пожалуй, впервые Аямэ испытывала что-то схожее с тошнотой, глядя на чудовище.

– Ястреб!

С агрессивным клекотом сикигами возник точно между ними и ками. Одним крылом оттолкнув бога, ястреб вторым подтолкнул падающих Аямэ с Карасу-тэнгу в сторону завядших деревьев, так что они рухнули на сухие ветки, расцарапали кожу, но остались относительно целыми.

Взгляд Аямэ метнулся к раненому крылу. Рука и плечо Карасу-тэнгу в этот раз не пострадали, но перья быстро из иссиня-черных становились тусклыми и тлели, осыпаясь блеклым пеплом.

Болезнь – или что бы это ни было – распространялась так стремительно, что уже почти половина крыла иссохла, истончилась, как выгоревшая трава; коснись перьев – и они тут же исчезнут.

Гримаса боли исказила лицо Карасу-тэнгу, за их спинами раздались одновременно крик ястреба и рев бога, и Аямэ реагировала мгновенно, не давая себе ни минуты на рассуждения.

– Разберись со своим плечом, а я позабочусь о боге.

Ки хлынула наружу единым потоком, когда Аямэ резко обернулась, встречая своим танто вытянувшуюся руку бога. Лезвие на удивление легко отсекло пальцы, касание которых ранило Карасу-тэнгу. Божественная благодать в ее теле пела. Аямэ не видела себя со стороны, но знала – сейчас ее глаза пылали голубым пламенем, как происходило со всеми членами клана, когда они встречали особо опасных противников и отдавались битве без остатка.

Тигр, волк, медведь и песчаная змея рванули на чудовище, следуя мысленному приказу своей госпожи. Аямэ видела, что каждая атака оставляла на сикигами след – черное пятно, как ожог, впивалось в тело духа, раня его, но не поглощая, как это произошло с крылом Карасу-тэнгу. Вместо этого рана замирала, и чем больше энергии оммёдзи распространялось по земле, тем быстрее рана затягивалась.

Бог, точно понимающий, кто освободил его из минка, но при этом не дает выбраться за пределы поляны, направил на Аямэ туман, от которого она увернулась, скользнув в сторону. Затылок обдало жаром и холодом одновременно, так что кожа тут же болезненно стянулась и лопнула, – Аямэ ощутила, как за ворот хаори стекает струйка крови. Учуяв ее, чудовище завопило сильнее, подавшись вперед с еще большим рвением.

Песчаная змея бросилась ему в ноги, стягивая их в тугое кольцо своего тела, а медведь принялся рвать туловище бога на куски. Темные части не кожи и плоти, а какой-то склизкой дряни разлетались во все стороны и, к удивлению Аямэ, таяли в воздухе, стоило только им соприкоснуться с ее ки. Божественная благодать, соединенная с внутренней энергией человеческого тела, сжигала скверну и бога, наполненного ей.

Поборов отвращение и сглотнув вязкую слюну, Аямэ покрепче взялась за клинок и бросилась в атаку. Стелющийся вокруг бога туман неожиданно словно обрел собственное сознание и принялся распространяться во все стороны. Сталкиваясь с энергией Аямэ, туман шипел, как попавшая на раскаленный металл вода, и рассеивал вокруг себя искры – светло-голубые, будто огоньки цурубэ-би[50]. Воздух наполнился болотной вонью, так что хотелось зажать нос, но Аямэ заставила себя двигаться дальше.

Уклоняться от все более агрессивных нападений тумана становилось сложнее. Благодать уничтожала его, но не настолько быстро, чтобы это было безопасно для Аямэ. Туман напирал настойчиво, становясь гуще. Аямэ же размахивала танто, но это казалось бесполезным – черная дымка огибала лезвие и дальше мчалась на нее. Бога же крепко держала змея и разрывали на части медведь и присоединившийся к нему тигр.

Notes