Грехи отцов. За ревность и верность

До роскошного каменного дворца на набережной Васильевского острова, где располагался кадетский корпус, Филипп добрался быстро и без приключений. Но на том везение закончилось.

В бывшей кордегардии князя Меншикова он долго объяснял караульному офицеру, сидевшему за столом под сенью скрещенных бердышей20, что хочет видеть капитана фон Поленса и юнкера Чихачова из второй роты. Тот слушал рассеянно, то и дело отвлекаясь на заходивших в караулку офицеров, а потом и вовсе досадливо махнул рукой.

Пробегавший мимо молодой человек в кадетском мундире покосился на Филиппа, и тот, переборов смущение, окликнул его:

– Сударь, не могли бы вы мне помочь!

Услышав фамилию Чихачова, кадет замялся, забормотал невнятное и явно обрадовался, когда Филипп упомянул имя фон Поленса. И тут же вызвался проводить до комнаты капитана.

Жилые каморы офицеров и кадет находились в западном крыле Меншиковского дворца. Филипп вслед за провожатым прошёл через внутренний двор, служивший кадетам плацем, и поднялся на второй этаж галереи. Он с интересом смотрел по сторонам, порядок вокруг царил прямо-таки идеальный. Армейский.

Заглянув в одну из комнат, сопровождавший его юноша прикрыл дверь.

– У господина капитана посетитель, – сообщил он и поспешно ретировался, оставив Филиппа дожидаться в галерее.

Через неплотно прикрытую дверь и впрямь доносились голоса. Размышляя, как вести разговор с капитаном, Филипп не прислушивался к происходящему за дверью, пока знакомое имя не заставило насторожиться. И через секунду он позабыл обо всём.

– Так вы не знаете, где обретается ваш кадет Ладыженский?

– Я уже устал повторять вам это! – В голосе отвечающего слышался довольно сильный акцент.

– Ничего, лучше устать от разговора, чем блох в остроге кормить, – фыркнул его собеседник.

– Это неописуемо! Вы угрожаете мне? С какой стати?!

– Вы командир роты, в которой учился Ладыженский, и вы не знаете, где он сейчас?

– Я уже говорил вам, сударь: сей кадет пропал два дня назад накануне экзамена, и я имею все резоны полагать, что с ним произошло несчастье! Это очень серьёзный юноша, никогда не нарушавший дисциплину! Как раз нынче я известил об исчезновении генерал-директора, его сиятельство графа фон Миниха. Собирался уведомить также и генерал-полицмейстера, но из-за экзаменаций и предстоящего смотра позабыл…

– Его сиятельство графа Салтыкова тревожить ни к чему. Кадетом вашим не полиции, а Тайной канцелярии надлежит заниматься… – проговорили за дверью. – Папенька сего кадета арестован, как смутьян и заговорщик, а сынок, до́лжно, оказался проворнее и сбежал… Так вы точно не знаете, где искать этого недоросля?

Филипп услышал звук, средний между стоном и рычанием.

– Нет! – рявкнул капитан свирепо.

– Что ж, сударь, воля ваша… Но я упреждаю: вьюнош сей – государев преступник, и коли мы вызнаем, что вы к его укрывательству касательство имели…

– Я не знаю, где находится Алексей Ладыженский, – чётко, почти по слогам произнёс голос с немецким акцентом.

– Ну так коли узнаете про самого ли Ладыженского или ежели кто интересоваться тем кадетом станет, то надлежит вам немедленно сообщить сие в Тайную канцелярию. И о разговоре этом лясничать не стоит…

Филипп понял, что фискал сейчас выйдет из комнаты, и бросился к лестнице, по которой поднимался на галерею.

Свернув за угол, с разгону налетел на рослого светловолосого молодого человека, шедшего навстречу.

– Полегче, сударь! Что вы несётесь, будто за вами сарацины21 гонятся?! – сердито рявкнул тот.

– Простите, сударь, я искал Игнатия Чихачова из второй роты…

– Поищите в Галерной гавани, – фыркнул кадет и повернулся, чтобы идти.

Филипп шагнул следом:

– Что вы хотите сказать?

– Что приятель ваш отчислен и списан в матросы, где ему самое место.

Белобрысый зло хохотнул и, задев Филиппа плечом, пошёл прочь.

Адмиралтейский луг был заставлен экипажами, и чем ближе карета подъезжала к театру, тем медленнее двигалась, пока, наконец, не остановилась вовсе. Приподняв занавески, Лиза с интересом глядела в окно. Зрелище и впрямь того стоило – дворец, раскинувшийся вдоль набережной, поразил её. Лизе, что бо́льшую часть жизни провела в деревне, и обычные каменные дома в два жилья казались роскошными, а тут такое великолепство! Лестницы из белого камня, увенчанные скульптурными львами, балконы с резными балюстрадами, водостоки в виде причудливых драконовых морд и золочёные фигуры на фронтоне22.

Наконец, карета в череде других экипажей подкатила к южному торцу, где располагался театр. И Лиза, сопровождаемая Элен, матушкой и воспитателем Петром Матвеевичем, вступила в Мельпоменовы владения.

В сиянии сотен свечей, пламя которых дробилось в гранях хрустальных подвесок огромного паникадила23, оперный дом ослеплял роскошью. Громадный овальный зал с двумя галереями лож и партера украшали статуи, картины, и позолота столь изобильная, что Лизе показалось, будто она находится внутри огромной сияющей табакерки.

Ложа, где разместились Тормасовы, тоже пленяла убранством – на обитых китайским шёлком стенах висели полотна Буше24, бархатные портьеры спадали красивыми причудливыми волнами и складками. Лиза не удержалась – погладила украдкой шелковистую ткань.

Пока гости размещались, усаживаясь в мягких креслах, она с интересом рассматривала картину, на которой пышнотелая полуобнажённая прелестница плыла на спине златорогого белого быка в цветочных гирляндах. Женщина протягивала руки, но в лице её не было испуга, скорее лукавство.

Начался спектакль. Давали «Абиазара»25. Лиза, затаив дыхание, наблюдала за действом: такого зрелища она себе и вообразить не могла! Наряды, в которых прохаживались по сцене актёры, певшие на непонятном, но очень приятном для слуха языке, пришлись бы и государыне. Во всяком случае, так казалось Лизе. Одно было плохо – никак не удавалось понять, отчего полный человек в сверкающей каменьями чалме гневно потрясал кулаками над головой коленопреклонённой девы в струящихся шелках. Чем она ему не угодила?..

Неожиданно Элен сжала Лизин локоть и тихо шепнула, касаясь уха губами:

– Посмотри в ложу напротив.

Проследив за взглядом сестры, Лиза увидела статного пожилого господина и молодую красавицу в платье из переливчатой парчи. За спиной дамы сидел ещё один мужчина, но лицо его скрывала тень портьеры. С ревнивым восхищением Лиза разглядывала даму – встречается же подобное совершенство! Казалось, лицо её было творением гениального ваятеля, а не живой плотью – им хотелось любоваться, и странно было представить, что оно может разговаривать, или жевать.

– Какая красавица… – прошептала она.

– Ты не туда смотришь, – с досадой отозвалась Элен. – Сзади. Видишь его?

Лиза вгляделась в сидевшего за плечом дамы господина. В этот момент, увлечённый происходящим на сцене, он чуть подался вперёд, и Лиза прикусила губу, чтобы сдержать возглас изумления. В модно и дорого одетом молодом человеке она узнала их давешнего попутчика.

– Князь Порецкий!

Матушка строго взглянула, привлечённая перешёптыванием дочерей, и Лиза примолкла, вновь обратившись к сцене, где разворачивалось грандиозное зрелище: штурм города Безиера индийским царём.

Искоса поглядывая на сестру, Лиза видела, что Элен сияющими глазами смотрит на князя, но тот, захваченный ярким великолепием спектакля, не отводил взгляда от актёров.

Раскрыв веер, Лиза чуть повернулась в кресле, стараясь заслонить опахалом Элен.

Когда объявили перерыв и слуга зажёг в ложе свечи, матушка удивлённо спросила:

– Елена, ты здорова ли?

Лиза быстро взглянула: Элен была очень бледна, глаза же, наоборот, лихорадочно блестели.

– Здесь так душно, матушка, – пролепетала она. – У меня кружится голова, и тяжело дышать…

Губы графини дрогнули в лёгкой улыбке:

– Это всё шнурование26, моя милая – ты ещё не привыкла к нему. Пожалуй, будет лучше, если мы пройдёмся по галерее. Вы составите нам компанию, Пётр Матвеевич?

Пётр Матвеевич предпочёл остаться в ложе, и сёстры вслед за матерью вышли в просторный зал, где прогуливалось множество людей.

Но едва ли сделав десяток шагов, они лицом к лицу столкнулись с князем Порецким, который медленно шёл рядом с высоким господином средних лет и давешней красавицей из ложи напротив.

После антракта Филипп напрочь утратил интерес к спектаклю и сразу же нашёл глазами сестёр Тормасовых. Теперь он знал имена барышень – Елена и Елизавета. Впрочем, интересовала его только одна. Жаль, что, представляя дочерей, графиня не пояснила, кто есть кто.

Тогда, в дорожной карете, в простом тёмном платье и строгом чепце без украшений, она показалась ему милой и нежной. Филипп помнил глаза, блестевшие в сумраке, выбившийся из-под чепца золотистый локон и выражение горячего сострадания, когда взгляд её обращался к раненому Алексею.

Теперь, в пышном платье, с замысловатой причёской и веером в тонких пальчиках, она казалась прекрасной и недоступной, как Артемида27. В первый миг, увидев его лицом к лицу, барышня вспыхнула, глаза засияли. Она потупила взор и больше взгляда не поднимала. Более искушённый человек заметил бы, какой радостью засветилось при этом её лицо, но Филипп был неопытен в подобных материях и лишь огорчился, что барышня на него не смотрит.

Сейчас, в полумраке театральной ложи, он издали видел, как она сидит, опустив глаза. Даже на расстоянии заметно, какие длинные и густые у неё ресницы – косые тени от них лежали на скулах изящно очерченного лица; какая тонкая, ровная и нежная у неё кожа. Должно быть, на ощупь она похожа на атлас, такая же шелковистая и прохладная.

Барышня подняла глаза, и Филиппу почудилось, что полумрак театрального зала прорезал сияющий искрящийся луч. Точно в детстве, когда в тёмной комнате из-за неплотно прикрытых портьер пробивается солнечный свет, в котором пляшут, переливаясь, волшебные искорки пылинок. Она опустила глаза, и луч погас, а Филиппу показалось, что зал погрузился во мрак.

«Посмотри на меня!» – мысленно попросил он, и – о чудо! – барышня взглянула на него и улыбнулась.

Казалось, зрение приобрело необычайную остроту, позволявшую видеть в сумраке зала на расстоянии каждую чёрточку её лица, каждый завиток волос, дрожание пышных страусовых перьев, лёгкое движение тонких кружев в вырезе платья.

Когда дамы и пожилой господин в ложе напротив поднялись и вышли, он не сразу понял, что спектакль закончился.

Уже на обратном пути из театра Пётр Матвеевич Либерцев заметил неладное. Все три его дамы вели себя необычно.

Всегда непосредственная, восторженная и открытая Элен, которая должна бы бурно восхищаться театром, дворцом, спектаклем, едва ли за время пути произнесла десяток слов. А вдумчивая и молчаливая обычно Лиза не переставая делилась впечатлениями.

Евдокия Фёдоровна тоже отмалчивалась, внимательно поглядывая на дочерей. Лоб прорезала лёгкая морщинка между бровей, а сами брови, изящные, точно горностаевые хвостики, чуть сдвинулись.

За ужином положение усугубилось – Элен впала в ещё большую задумчивость, Лиза не закрывала рта, а графиня хмурилась всё отчётливее.

Когда барышни отправились в свою комнату, Евдокия Фёдоровна подняла на Либерцева озабоченный взгляд.

– Ты заметил, как Елена смотрела на князя Порецкого? – Она всегда говорила без экивоков.

Извечная женская повадка выписывать словесные вензеля ей претила. Евдокия Фёдоровна вообще была дамой удивительной: овдовев в двадцать с небольшим, замуж снова не пошла, хоть от желающих отбоя не было. Выгнала вороватого бурмистра, взяла в свои руки хозяйство и состояние мужа, и без того изрядное, значительно преумножила. Всегда и со всеми она была пряма, никогда не лукавила и говорила в глаза, что думает. Странно, но светское общество отчего-то прощало ей столь несвойственную дамам черту характера.

– Князя Порецкого? – Либерцев удивился.

– Ах да… Ты же не выходил из ложи.

Евдокия Фёдоровна кратко рассказала о встрече с Порецкими и своих наблюдениях за Элен и юным князем в третьем акте спектакля.

– И что вас тревожит?

– Похоже, князь произвёл на Елену сильное впечатление…

– Что ж в том дурного? Он хорошего рода, единственный сын богатого и влиятельного человека, вхожего в придворные круги. Кроме того, вы сами сказали: красив, образован – завидный жених, одним словом…

– Ну, во-первых, вряд ли ему достанется большое состояние. Не думаю, что Мария Платоновна выпустит хоть копейку из своих цепких ручек. Князь ещё не стар, и она вполне успеет нарожать ему роту наследников. А во-вторых, юноша слишком молод – кажется, и двадцати ещё нет. Для крепкого устойчивого брака мужчина должен быть старше жены, не вертопрах, не зелёный мальчишка, из коего ещё незнамо что получится. И потом, что сие за моды такие, чтоб девицы себе сами женихов высматривали?! Чай, на то родители есть!

– Ну а если любовь?

– Любовь! Любовь в браке ни к чему! Вон сестрица моя, сбежала с поручиком драгунским по любви. Где нынче? Бог весть… Пропала… Может, бросил он её через месяц… а вышла бы за графа Головина, жила бы припеваючи. Нет, я не хочу такой судьбы для своих девочек.

– Так она сбежала, потому как родители против были, а не отказали бы ему от дома, и бежать бы ей не пришлось, жили бы себе в любви и согласии.

– Что ты всё заладил про любовь! – Евдокия Фёдоровна скривила красивые губы в презрительной усмешке. – Что за новость такая – любовь? Отродясь про неё не слыхали. Меня муж на тридцать два года старше был, замуж шла – мне семнадцать, ему сорок девять. Я при нём слова молвить не решалась, глаз поднять не смела, и ничего, жили. Любовь, Пётр Матвеич, это для вас, для мужчин. А наше бабье дело – послушание. Сперва родителям, после мужу, вот и вся любовь.

– Однако замуж по своей воле вы больше не пошли, – вздохнул Либерцев, но, видя, что она хмурится, добавил: – По́лно, Евдокия Фёдоровна, не сердитесь. Да только подумайте хорошенько, не решайте в горячах. Не ломайте судьбу девочкам.

Ужинать по возвращении было поздно, и Филипп, поднявшись к себе, лёг спать.

Однако сон не шёл. Юная графиня Тормасова всецело завладела его воображением. Стоило закрыть глаза, как мысленный взор тут же рисовал её образ во всех подробностях.

Он обратил на неё внимание ещё тогда, в карете, просто вихрь событий, последовавших за этим, сгладил впечатление. Вот ведь странность! Он ничего о ней не знал, даже имени, между ними была сказана лишь пара слов и брошено всего несколько взглядов, но девушка эта вдруг показалась Филиппу самым близким и дорогим человеком.

Безуспешно проворочавшись в постели больше часа, он встал, надел панталоны, рубашку и спустился в библиотеку. Подумалось, что чтение какого-нибудь трактата вернёт мысли и чувства на место, и он сможет, наконец, заснуть.

Филипп зажёг свечу, выбрал трактат «О задачах механики» Аристотеля и попытался сосредоточиться на чтении. Но спустя четверть часа вдруг осознал, что ни единого слова из прочитанного не понял. Отложив книгу, он потушил свечу и вновь погрузился в грёзы.

Очнулся, услышав рядом голос:

– Друг мой, вы опять ещё не ложились… Вы совсем не бережёте себя.

Тонкие руки обняли его сзади, погладили плечи и грудь, а губы легко, будто крыло бабочки, коснулись щеки.

– Вы обознались, сударыня. – Филипп осторожно отвёл обнимавшие его руки и поспешно поднялся, чувствуя, как от напряжения каменеют мышцы.

– Боже мой, – вздохнула мачеха, – как вы на него похожи… Отчего вы не спите?

– Сам не знаю. Не спится…

Она тихо рассмеялась:

– Когда юноша ваших лет после первого выхода в общество, где встретил множество прелестниц, говорит, будто ему не спится, это значит, что он влюблён.

Филипп слегка поклонился, хотя во мраке она вряд ли могла видеть его поклон:

– Доброй ночи, сударыня.

Неожиданно она взяла его за руку.

– Подождите, Филипп. Мне надо поговорить с вами.

– К вашим услугам, сударыня.

Она потянула его за собой и, опустившись на диван, усадила рядом.

– Я хочу просить… вашей дружбы.

Филипп подумал, что ослышался, но княгиня повторила:

– Будьте моим другом, Филипп.

– Зачем вам это? – Он растерянно смотрел на тёмный силуэт рядом.

– Ради вашего отца.

Княгиня смолкла. И было слышно, как мерно тикают часы в углу.

– Думаю, вы заметили, как он постарел за эти годы… Я знаю, – она вздохнула, – вы считаете меня врагом. Но поверьте, я не причинила зла вашей матери. Вы молоды, и многого не разумеете. В жизни всё очень непросто…

В голосе её на миг зазвучала пронзительная тоска.

– Часто родители совершают браки своих детей ради связей, амбиций, ради приданого, титула, положения в свете. Им безынтересно, хотят ли те вступать в такой брак. Если ваш отец не любил вашу матушку, это не оттого, что он бездушный или порочный, просто его родители всё решили за него. И если бы князю не встретилась я, он полюбил бы другую женщину. Поверьте, я ничем не поощряла чувств Андрея Львовича.

Мария Платоновна замолчала, и Филиппу показалось, что она пытается сдержать слёзы.

– Вы его любите? – Прикосновение пальцев, отчего-то совершенно ледяных, нервировало, но он не решался отнять руку.

– Люблю. Он и теперь красив, а десять лет назад, когда мы встретились, он показался мне царевичем из нянюшкиной сказки. И потом, меня ведь тоже никто не спрашивал, хочу ли я замуж. Меня просто выдали за первого, кто за меня посватался, и им оказался ваш отец.

Тишина библиотеки, только что такая уютная, вдруг навалилась мягкой и душной тяжестью, как подушка в руках душителя. И когда голос княгини зазвучал вновь, Филипп почувствовал облегчение.

– Вы не представляете, что такое была наша семья. Родители владели худой деревенькой из трёх изб и десятком дворовых, а детей у них было шестеро, из коих пятеро – дочери. Мы ели то же, что наши крепостные, иногда не досыта, спали по трое на одной кровати, на заплатанных простынях. Маменька в юности жила воспитанницей в семье Ромодановских. По сути, прислугой при их дочери, Екатерине Ивановне. Поэтому нас милости ради иногда звали на балы.

По мере рассказа тон её делался всё жёстче.

– Выезжали мы по одной, ведь у нас на всех было только одно приличное платье. Обычно брали кого-то из старших сестёр. Обеим перевалило за двадцать, и надежды выдать их замуж уже почти не оставалось. Сёстры были толстушками, и платье шили по самой крупной из нас, на мне оно висело, как на ярмарочном шесте.

В голосе княгини послышалось ожесточение, словно она вспомнила старую, так и не отболевшую обиду.

– Светские щеголихи над нами откровенно потешались, ведь все замечали, что мы надеваем одни и те же уборы. Когда родители поняли, что Андрей Львович влюблён, они сказали, что выдадут меня только когда пристроят старших сестёр. Это казалось невозможным: мало того что все мы были бесприданницами, так обе сестрицы ещё и страшны, как чума с проказой. И Андрей Львович совершил невозможное: дал им приданое и нашёл женихов.

Она всхлипнула. В темноте Филипп не видел её лица, но слышал звеневшие в голосе слёзы.

– Если мы с вами начнём враждовать, это убьёт Андрея Львовича. – Голос вдруг стал тусклым, словно она сильно устала. – Он очень трудно переживает смерть детей. Почему-то взял себе в голову, что это его вина.

– Отчего умерли ваши дети?

– Они рождались слабыми. – Она судорожно вздохнула. – И Андрей Львович решил, будто это Бог наказывает его за былые грехи. Знаете: грехи отцов падут на головы детей их… – Она отпустила руку Филиппа, и он ощутил невольное облегчение. – Он не желает больше иметь детей и беспрестанно твердит, что скоро умрёт и я смогу устроить свою жизнь с молодым мужем. Он потерял интерес ко всему и тает на глазах. Если бы родился ещё ребёнок, он воспрянул бы духом, но он решил, что детей больше не будет, и тихо гаснет, как свеча.

Княгиня вдруг разрыдалась, уткнувшись лицом ему в грудь. Привычный сонм чувств – обида, боль, ревность и тоска, внезапно отступил, и Филипп увидел рядом с собой молодую, милую и не слишком счастливую женщину. Он осторожно обнял её за плечи, аккуратно гладя по волосам, как ребёнка.

Когда рыдания стихли, он сказал мягко:

– Не тревожьтесь, сударыня. Вы можете считать меня своим другом, если вам угодно. Я не собираюсь враждовать с вами.

Всё утро Филипп метался между чувством долга, твердившим, что он должен немедленно возвращаться к Алексею, и новым, названия которому не знал. Это, последнее, вслух убеждало заняться поисками Чихачова в Галерной гавани, говорило, что было бы неплохо разузнать хоть что-то о Фёдоре Ладыженском, а шёпотом добавляло, что на балу у Миниха наверняка будут Тормасовы…

К завтраку Филипп вышел последним. Отец и Мария Платоновна уже заканчивали трапезу. Мачеха бросила на него быстрый и, как показалось, тревожный взгляд, и вернулась к прерванному разговору. Кажется, речь шла о полученном утром письме.

– Анастасия Николаевна интересуется, будем ли мы в четверг у Минихов. – Княгиня налила себе сливок в серебряную кофейную чашечку.

– Думаю, дорогая, это лишь повод, чтобы написать тебе, – улыбнулся князь и, обернувшись к Филиппу, пояснил: – Госпожа Суворцева в курсе всех дел, интриг и сплетен. Иной мне кажется, что по её сказкам куранты28 составляют. Что ещё она пишет?

– В свете обсуждают девиц Тормасовых, большинство видело их вчера впервые.

– И как же их нашли наши кумушки? – усмехнулся отец, а Филипп, потянувшийся за молочником, неловко коснулся горячего кофейника. Рука дрогнула, и на вышитой скатерти расплылось молочное пятно.

– Все сошлись, что девочки прелестны, да к тому же завидные невесты. Я чаю, на завтрашнем балу вокруг них будет виться рой кавалеров. А вы, мой друг? Как вы их находите? Не правда ли, милы?

– Милы, – подтвердил отец с улыбкой. – Да только нелегко, поди, им живётся. Больно уж сурова маменька. Я порой думаю, что не всякой женщине надобно иметь дочерей. Графине Тормасовой больше пришлись бы сыновья… – Он хмыкнул. – Вообрази, Маша: Евдокия Фёдоровна наняла им какого-то учёного червя, который школит барышень – учит математике, истории, географии и даже, прости господи, астрономии! Я, конечно, не ретроград и не ратую за то, чтобы всех дам сызнова запереть в теремах, но к чему засорять прелестные головки тем, что никогда девицам не пригодится? Ладно бы танцы да языки – это вещи для дамского ума весьма полезные, но астрономия! Ведь женская голова устроена иначе, она просто не в состоянии вмещать такие мудрёные материи! Ну, да ладно… что там ещё любопытного у Анастасии Николаевны?

– В Петербург возвратился принц Антон. Поговаривают, что, наконец, сыграют свадьбу.