Небесная музыка. Луна

– Говорят, что прежде чем сыграть главную роль в «Беглеце», Лестерс полгода готовился. Занимался физической подготовкой, изучал полицейские нравы, часто бывал в участке, даже ездил с патрульными на вызовы.

– Даже так? Забавно.

– Есть такое, что актеры забывают выйти из образа, – кивает Лилит, оглядывается и шепчет весело: – Слушай, а та девушка все еще идет за нами. Что ей нужно?

– Просто идет той же дорогой, – отмахиваюсь я.

Начинается солнечный дождь – он редкий, но крупный, и я надеваю капюшон. Незнакомка – тоже.

– Если ты наденешь маску, как она, вас будет не отличить, – хихикает Лилит, и я шутки ради делаю это.

Когда мы выходим на шумную 111-ю улицу, я оглядываюсь и понимаю, что девушка все еще идет за нами, но стараюсь не брать это в голову – может быть, ей просто по пути. А подруга шутит, что она – моя ненормальная сталкерша.

А потом меня вдруг хватают чужие сильные руки, и я слышу, как испуганно кричит рядом Лилит. Не понимая, что происходит, я изо всех сил пытаюсь сопротивляться, отбиваюсь, кричу как ненормальная, машу руками и ногами, понимая, что, если не вырвусь сейчас, не вырвусь никогда. Но не успеваю я опомниться, как оказываюсь в какой-то машине. По обе стороны от меня – крепкие мужчины в черных костюмах. Они держат меня, не давая вырваться, и я кусаю одного из них до крови. На лицо мне набрасывают платок с какой-то пахучей жидкостью, и мои глаза сами собой закрываются. Я теряю сознание.

Свет меркнет, тьма заполняет разум.

Я тону в пустоте.

Падая, я успеваю стать белым светом,

Взлетая – собираю всю тьму в ладони.

А растворяясь в пространстве безбрежном где-то,

Прошу – мои чувства на век запомни.

Глава 4. Пепел погасшей луны

– Небо – это свобода. И я хотела бы быть как небо.

Делать то, что хочет мое сердце, а не чужой разум.

Жаль, я больше не ребенок, чтобы просить у неба помощи.

(К горизонту падает звезда, оставляя за собой тонкий шлейф света)

Диана не может понять себя.

Она стоит перед огромным зеркалом в одной футболке с широким воротом и смотрит на свое отражение. Сначала ее немигающий взгляд направлен на лицо: фарфоровая кожа, прямые брови, уставшие пепельные глаза с поволокой, окаймленные серыми ресницами, аккуратный нос, пухлые бледно-розовые губы (посредине нижней – тонкая трещинка). Затем взгляд скользит вниз, по хрупкой гибкой фигуре, которую она считает неженственной. Он останавливается на солнечном сплетении, а после опускается к тонким ногам с выпирающими коленками, чтобы вновь – уже резко – подняться к груди.

Во взгляде Дианы нет любви. И у ее отражения – тоже.

Она задирает футболку, обнажая плоский живот и частично грудь. Под грудью видна черная затейливая татуировка в форме расцветающего лотоса, от лепестков которого в обе стороны отходит нежное кружево. Над лотосом восходит полумесяц, а вниз по бледной коже тянутся изящные ажурные цепочки. Узор подчеркивает изгибы груди.

Татуировке всего пару дней – кожа вокруг все еще покрасневшая, и Диана чувствует зуд. До сих пор слабо кружится от чуть повышенной температуры голова, как будто бы она выпила коктейль, но Диане все равно. Она безразлична к боли и недомоганию. И бесконечно рада, что сделала татуировку втайне от всех и в таком почти интимном месте. Она считает, что это – ее главное украшение, скрытое от чужих глаз.

Диана смотрит на татуировку, касается ее кончиками тонких пальцев, проводит по кружеву и цепочкам, улыбается. Ей безумно нравится то, что она набила на себе в салоне тату-мастера, сделав вид, будто поехала на девичник к Джоэлле. И пусть мастер работал с ней несколько часов подряд и боль была такая, что из глаз катились слезы, – но это того стоило! Диана давно мечтала об этом.

Никто никогда не узнает, что она сделала со своим телом.

Отец не узнает.

А ведь он так не любит «разукрашенных вульгарных девок», как часто говорит.

Теперь его дочь – тоже разукрашенная вульгарная девка. Когда в очередной раз он начнет рассуждать о том, как пали нравы современных девушек, то не поймет, почему Диана едва заметно ухмыляется. А если спросит, она ответит, что ему показалось.

Это в его стиле – рассуждать о падении нравов, о том, как убоги эти наколки, цветные волосы, пирсинг и прочая молодежная дрянь, а потом лететь на личном самолете в Дрейденбург вместе с загорелыми моделями в коротких шортиках и обтягивающих майках, из-под которых видны татуировки, и проигрывать в казино целые состояния.

Двуличие – семейная черта.

Диана ненавидит это в своих родственниках и в самой себе. Отец, мать, обе мачехи и братья – все лицемеры. Всем чужда искренность.

И ей.

Она хотела бы покрасить волосы в красный или розовый, проколоть нос или губу, одеться дерзко, в стиле глэм-рок, закинуть за плечи гитару и пойти тусоваться. Искать себя, искать любовь, искать музыку, но ей нельзя. Ничего нельзя. Все нашли за нее.

Диана хотела бы быть свободной, но ей не дают расправить крылья. Закрывают рот бумажными купюрами, заставляют быть послушной девочкой. Овцой на привязи.

Вспоминая об этом, Диана уже не кончиками пальцев, а ногтями проводит по татуировке. Боль становится ощутимее.

Она – пятый ребенок в семье одного из основателей «Крейн Груп». Дочь баснословно богатого человека. У нее всегда было все и не было ничего одновременно. Диана могла получить любую игрушку, любую шмотку, любой гаджет, но самого главного – свободы – у нее никогда не было. Она вынуждена подчиняться семье – вернее, делать вид, что подчиняется. Диана ненавидит двуличие, но чувствует себя самым двуличным человеком на свете.

Она продолжает изучать свое отражение. Татуировка кажется ей совершенством, несмотря на красноту и жжение. Этого узора недоставало ее телу. На следующем концерте она останется в одном лифчике, чтобы все видели настоящую красоту.

Диана достает из шкафа маску черного цвета, на которой изображен чей-то угрожающий оскал, парик – на этот раз медно-красный. Примеряет привычным жестом. Снова смотрится в зеркало. Теперь в ее глазах удовлетворение. Татуировка отлично подходит под ее образ таинственной девушки на сцене клубов, в которых они играют. Жаль, что до следующего выступления много времени и… А Дастин бы оценил?..

Настойчивый стук обрывает ее мысли, девушка спешно одергивает майку и бросает в шкаф маску и парик. Дверь в ее спальню пытаются открыть, но не выходит – она заперта на замок.

– Диана! Немедленно открывай! – слышится приглушенный голос матери. И Диана, чуткая к звукам и их оттенкам, улавливает предостережение.

«Если не откроешь – тебе будет плохо».

Девушка кидает в огромное, почти в полстены зеркало последний взгляд и идет к двери. Едва только она отпирает ее, как в спальню залетает мать, а следом за ней – холодный шлейф духов.

Как всегда, Эмма безукоризненна: молочно-платиновые волосы стильно подстрижены и уложены, макияж, несмотря на тонну различных средств, кажется легким и естественным, малахитовые брюки и мятная блузка – все из последней коллекции француженки Элиан – отлично сидят на женственной фигуре. Серьги с изумрудами – единственное украшение, но сколько в них достоинства! Не меньше чем во взгляде серых, как и у Дианы, глаз. Пронициательных и цепких.

Ее мать крайняя в списке жен отца, великого грозного финансиста Мунлайта. Крайняя – значит, не последняя, как повторяет Эмма в порыве чувств в те редкие моменты, когда у них с Дианой случаются задушевные разговоры. Вернее, она думает, что разговоры задушевные, а Диана точно знает, что не может открыться матери больше, чем на десять процентов. Эмма находится в постоянной борьбе с двумя предыдущими женами отца: светской леди и бывшей актрисой, а еще – со следующими возможными претендентками, которых достаточное количество. Эмма – любимая дочь сенатора от правящей партии, и даже Диана понимает, что пока у деда есть влияние, отец не расстанется с матерью. Но их брак уже шаток.

Взгляд матери встревоженный и злой одновременно. Он портит всю безукоризненность образа.

– Что случилось? – тихо спрашивает Диана. Она всегда говорит тихо – по крайней мере, дома.

– Где ты была? – задает свой вопрос мать, словно не слыша ее.

– Нигде, – пожимает плечами девушка. Она действительно нигде не была уже два дня, с тех пор как сделала татуировку. Во-первых, температура, во-вторых, весенняя сессия закончилась на прошлой неделе, и ей пришлось переехать из студенческого кампуса обратно домой. Диана хотела бы поступить в другое место – ее с детства влекла Школа музыки Фэрланд, но ей пришлось изучать искусство в частном Университете Бейли[9 – Университет Бейли – один из самых известных и старейших университетов страны, находится в городе Бейли, который входит в состав Нью-Корвенской агломерации. Входит в «Союз пяти» – группу пяти элитных университетов.], а не петь. Так хотел отец. Разве могла она пойти против его воли? Тогда, почти три года назад, ей ясно дали понять, что высшая школа искусств – большая поблажка для девушки из такой семьи. Она должна была изучать право или бизнес, а ей разрешили изучать искусство – никому не нужную дрянь. Блажь. Разве искусство поможет принести деньги? Нет, если только ты не умерший сто лет назад художник, картины которого стоят десятки миллионов долларов.

Мать говорила, что если Диана будет слушать отца, то после окончания Бейли тот доверит ей создание фонда современного искусства. А разве было ей дело до какого-то там фонда, через который, скорее всего, будут частично отмывать деньги?