Здесь все рядом

– Зря смеёшься. Весьма солидное заведение, не зря носит имя Андреева.

– Ну и прекрасно, – махнула я рукой. – Вот завтра поговорю с этим Будаковым, уволит он меня, и я переберусь в Бежицы. Буду работать в той школе, а в свободное время искать могилу прадеда.

В тот момент мне показалось, что это смешно.

– Так, мне пора, – Андрей взглянул на часы.

– Погоди, я же с тобой посоветоваться хотела! – вспомнила я. – Вот погляди, что ты об этом думаешь?

В фото на экране телефона он вглядывался долго, потом покачал головой.

– О русских народных инструментах я мало что знаю. Если хочешь, могу спросить у приятеля, он, правда, не по балалайке, а по домре спец, но это всё-таки ближе к теме. Только картинки мне перебрось.

– Спроси.

Андрей ушёл, попрощавшись до завтра.

– Дай посмотреть, – Эсфирь тоже долго разглядывала фотографии, потом покачала головой. – Знаешь, я бы в музей Глинки сходила. Они, по крайней мере, если не сами оценят, то подскажут, куда обратиться.

– Я и сама туда собиралась, вот прямо сейчас и пойду. Хочешь – пойдём вместе, там сегодня ещё и концерт обещали занятный. Им вернули из реставрации клавесин семнадцатого века, мастерских Бланше, и, пока его не убрали в витрину, выпустят поиграть.

– Да? – она с сомнением себя оглядела. – Вид у меня не концертный…

– Да ладно, джинсы шикарные, блузка красивая, ты хороша собой необыкновенно, чего ещё надо?

– А! – она махнула рукой. – Идём!

– Тогда план такой: заходим ко мне, обедаем и отправляемся в музей.

Так мы и сделали.

В музее от вида моих сокровищ не слишком возбудились, но всё-таки заинтересовались. Предложили передать в дар музею для научной и выставочной деятельности, я пообещала подумать. Координат своих оставлять не стала, и вообще сбежала, воспользовавшись тем, что у разговаривавшей со мной сотрудницы зазвонили сразу два телефона.

Эсфирь мои сомнения разделяла.

– Нет, понятно, что это не супер-раритет, но тётка с тобой разговаривала так, будто ты у неё пришла просить денег на чашку кофе! Надо поискать, кто ещё интересуется этой темой. Вроде бы была какая-то ассоциация музыкальных музеев?

– Поищу…

Тут вышел исполнитель, зазвучала музыка, и я выкинула из головы непонятное наследство.

Что бы там ни было, где бы ни пропадала мама поздними вечерами, но я точно знала, что на её поддержку могу рассчитывать. Поэтому утром за завтраком я рассказала её обо всём, что было вчера на педсовете – а заодно о содержимом банковской ячейки и походе в музей.

Слушала она внимательно, на предположения коллег о грядущем моём увольнении только хмыкнула:

– Ну и что? Ты собиралась в этой школе до старости сидеть, что ли? Уволят – замечательно! Пусть выплачивают всё, что положено, заберём деньги, которые нам со счёта Александры Михайловны положены, и поедем отдыхать.

– Куда? – спросила я, несколько ошеломлённая напором.

– Да какая разница? Главное, чтобы был лес и удобства в номере…

– Ладно, мам, я подумаю!

Она посмотрела на часы, охнула и убежала краситься и одеваться. Мне, в общем, тоже было пора, так что вопрос об отдыхе остался открытым. Да и чего тут обдумывать, может, я зря нервничала, и никто меня не уволит?

Вблизи господин Будаков выглядел ничуть не приятнее, чем издалека. Одна радость, что, когда он говорил тихо, его голос был всё-таки не столь противным. Впрочем, это не имело никакого значения, потому что вчерашние предположения оказались справедливыми: мне было предложено подать заявление по собственному желанию.

– С какой стати? – я подняла бровь. – У меня пока такого желания не возникло. А если оно есть у вас, увольняйте по сокращению штатов.

– А по статье не хотите? За нарушение трудового договора, например? – господин директор не стал миндальничать. – Или неисполнение трудовых обязанностей?

– Замучаетесь судиться, – я улыбнулась так сладко, что захотелось прополоскать рот. – Вы же не думаете, что я сама по себе, и за моей спиной никого нет?

– Ну, а вы понимаете, что у меня масса возможностей вынудить вас уйти, – он отзеркалил мою улыбку. – Максимально неудобное расписание, самые тяжёлые ученики, жалобы от родителей…

В ответ я показала телефон с пишущим диктофоном.

– Адвокату моей семьи будет очень интересно послушать эту беседу. Ксенофонт Карлович, не надо. Увольняйте по сокращению штатов, и я немедленно освобожу вас от своего присутствия. А иначе буду цепляться за своё место всеми когтями, и вам долго-долго придётся тратить фонд заработной платы на трёх преподавателей сольфеджио.

В общем, в семь минут, отведённых на беседу с сотрудниками, господин Будаков не уложился. Увольнять меня по сокращению он не хотел, и это можно было понять – зачем новому директору связываться со сложной процедурой? «Собственного желания» не имела я. Мы препирались довольно долго, но кабинет его я покинула, свободная как ветер. В сумочке лежал мой экземпляр документа об увольнении по соглашению сторон с выплатой выходного пособия в размере двух месячных окладов.

Дорога была ровненькой, свежеуложенной. Совсем недавно я ехала по ней – пара недель прошла, не больше! – и трясло меня нещадно, так что из автобуса я тогда не вышла, а выпала. А сейчас не дорога, а платок шёлковый.

То есть, всё понятно, две недели назад старое покрытие сняли, новое ещё не положили, и ехали мы, как в старые времена, почти по грунтовке. За это время ремонт закончился, и дорога снова стала привычной, гладкой.

Но я предпочитаю думать, что это вот так, шёлковыми платками, выстелен мой путь в новую жизнь.

За окном автобуса мелькали деревни – новые кирпичные особняки и совсем старые, просевшие, серые деревянные избушки; несколько раз попадались остовы сгоревших домов. Потом проскакивала табличка с перечёркнутым названием, и снова начинался лес.

Я посмотрела на часы: половина первого, ещё минут двадцать-тридцать, и приедем.

Розалия Львовна ждёт меня, ждёт и пустующая половина того самого дома, и директор бежицкой музыкальной школы, по словам той же Розалии, «потирает лапки от радости». Ни разу в жизни я так круто не меняла… всё. Почти всё. Город, окружение, образ жизни… Получится ли?

За прошедшее время я успела довольно многое.

Для начала созвонилась с Розалией и спросила, что она думает о перспективе принять меня в коллеги по работе и соседи по дому. Та похмыкала и ответила, мол, выяснит, свободна ли вакансия и перезвонит.

Как оказалось, желающие преподавать сольфеджио и музлитературу в бежицкой музыкальной школе в очередь не выстраивались. Место было свободно, зарплата, по предварительным сведениям, должна была быть ненамного меньше московской, и половина дома, предназначенная для сотрудника школы, всё ещё пустовала.

С этой стороны всё складывалось отлично. Но сторон в нашем неправильном многоугольнике было ещё достаточно…

Во-первых, мама. Когда они с отцом поженились, ей было девятнадцать, и в его дом она пришла прямо от родителей; через год они погибли в автокатастрофе, мне тогда только-только исполнилось два месяца. Всю мою жизнь за нашими спинами стояла бабушка. Александра Михайловна. Организовывала, направляла, решала, находила деньги и возможности, нанимала домработниц, составляла меню, успевая при этом работать и подниматься вверх по карьерной лестнице. Сможет ли мама жить сама, без подпорки?

Я утешала себя тем, что уезжаю не на другой конец света, если что – стоит свистнуть. Утешалось плохо.

Во-вторых, я ведь тоже не сказать, чтобы была очень уж самостоятельной. Конечно, два года замужества приучили меня хоть к какой-то независимости, но не уверена, что эти уроки я хорошо выучила.

В-третьих, вопрос с бабушкиными сокровищами так и остался нерешённым. Сама не знаю, отчего меня так заботила собственная неосведомленность в их истории и ценности, но вот дёргало, точно больной зуб.

Увы, ни бывшие коллеги-народники, ни музей определённости в этом вопросе не добавили.

Кстати, коллеги во мгновение ока стали именно вот бывшими. Меня исключили из школьного чата, не позвали на вечеринку, устроенную по случаю начала учебного года и даже по телефону разговаривали… не то, чтобы сухо, но отстранённо. Как с чужой.

Я ужасно огорчилась – мы восемь лет вместе проработали! С Эсфирью были лучшими подругами, она меня подменяла, когда я с гриппом свалилась, я ей жилеткой служила, пока она разводилась! Я Андрею самого крутого остеопата в Москве нашла, когда он в каком-то своём походе спину свернул! Поплакала даже минут пять, а потом поняла внезапно: так ведь чужие и есть. Отрезанный ломоть, вот как это называется.

Ладно, переживём. Уже пережили.

Вот бабушка – это потеря, настоящая, горькая, а бывшие коллеги – это всего-навсего бывшие коллеги.

Автобус в последний раз повернул, и моим глазам предстала площадь со старинными торговыми рядами, ремонтирующимся храмом и стелой в память погибших. Городской парк уже подёрнулся золотом осени, в листве пряталась красная крыша музыкальной школы, и огромная лужа у крыльца магазина тканей за прошедшее время нимало не уменьшилась.

Приехали.

Бежицы.

Накормив меня поздним обедом или ранним ужином, Розалия Львовна строго сказала:

– Сложи посуду в раковину и сядь, есть разговор.

– Что там той посуды, две тарелки, – пробурчала я, но послушно сунула всё в раковину и села напротив тётушки.

– Теперь рассказывай в подробностях, что произошло, – велела она.

Н-да, похоже, на смену бабушке пришла другая командирша. Ну да ладно, могу и рассказать. Кратко – чего там рассусоливать – я описала памятное собрание, нового директора и беседу с ним. Розалия покивала и спросила:

– И почему ты не позвонила прежней директрисе?

– Не знаю, – пожала я плечами. – А смысл? Этот… Ксенофонт уже назначен, разговор с Анастасией Леонидовной ничего не изменит. Предположим, я узнаю, что её перевели в министерство или наоборот, ушли на пенсию – и что?

– Будешь знать, куда ветер дует.

– Точно не в мои паруса, – отрезала я. – Моё дело – преподавать, раз уж это у меня получается.

– Кстати, а почему сольфеджио? Почему не инструмент?

Тут я поморщилась: не люблю эту историю, но, наверное, придётся рассказать. Положила на стол левую руку, которую обычно держу на коленях, и показала безымянный палец и мизинец, согнутые и испещрённые мелкими красными шрамами.

– Мне было шесть с половиной, и мы поехали на Селигер. На машине. Бабушка была за рулём. Ну и попала в аварию. Ничего катастрофического не случилось, но разбилось боковое стекло, как раз рядом со мной, и осколками вот тут перерезало сухожилия, – я шевельнула скрюченным пальцем. – Поскольку мне достался от отца абсолютный слух, я в конце концов стала преподавать сольфеджио. Как-то так.

– Понятно…

Розалия поднялась из-за стола, налила в чайник воды, включила его и стала доставать чашки и какие-то банки с вареньем. Я подошла к раковине и начала мыть посуду. Говорить в самом деле было не о чем, ведь так?

Об одной вещи я умолчала – о содержимом банковской ячейки. Не потому, чтобы не доверяла тётушке, просто… мы ведь мало знакомы. Вот Эсфирь я вроде бы знала куда лучше и дольше, а оказалось, что вовсе и нет. Не знала.

Накануне отъезда мне позвонили с незнакомого номера, я ответила. Мужской голос обратился по имени и отчеству и попросил встретиться за чашкой кофе. Мол, есть вопрос, обсуждение которого может быть интересно нам обоим. Мне не трудно было спуститься в кофейню. Так что через час я уже сидела за столиком напротив средних лет господина в дорогом костюме, с отличной стрижкой и «ролексом» на запястье.

Ладно, даже если «ролекс» поддельный, всё равно любопытно.

Как оказалось, господин этот представлял некоего коллекционера, заинтересовавшегося моей собственностью. Поскольку из всяких видов собственности, помимо души и тела, мне принадлежала только унаследованная от бабушки часть квартиры и содержимое банковской ячейки, даже не пришлось переспрашивать, что конкретно привлекло этого собирателя.

Вежливо поулыбавшись, я обещала подумать, взяла у господина с «ролексом» визитку и ушла.

И скажите мне, как это информация о моем наследстве так быстро добежала до неведомого коллекционера? Знали о самоучителе и балалайке только Эсфирь и Андрей, у обоих были фотографии, так что выбор оказался невелик.

Почему я почти уверена, что информация протекла именно от Эсфири? По двум причинам.

Во-первых, Андрей невообразимо далёк от коллекционирования. Походы, палатки, альпинизм, сплавы по горным рекам, мотогонки – вот где можно хватануть адреналина, туда его и тянет. А раскладывать по альбомам марки или кисточкой смахивать пыль с мейсенских статуэток он не станет. Значит, в этих кругах у него знакомства могут быть только совсем уж случайные.

Во-вторых, бывшая свекровь Эсфири работает секретарём у какого-то крупного бизнесмена, и вот он-то как раз из числа собирателей. Кажется, букинист. Впрочем, это не так важно, существеннее другое – со свекровью моя дорогая подруга сохранила прекрасные отношения, так что вполне могла рассказать о том, что видела своими глазами.

С другой стороны, может быть, и стоит сказать спасибо за переданные сведения, по крайней мере, теперь понятно, что это странное наследство чего-то стоит. Ну и хорошо. Полежит в банковской ячейке, всяко уж до конца года она оплачена, а дальше видно будет.

Когда чай был допит, Розалия спросила:

– Ты как, очень устала?

– Да нет, нисколько. От чего было уставать, сидела в поезде, потом в автобусе… А что?

– Пойдём, погуляем. Погода хорошая, золотая осень во всей красе. Покажу тебе, что у нас где, заодно с соседями познакомлю.

И мы пошли гулять.

Городок и в самом деле был весь в золотом и красном. В городском парке даже росли какие-то особые клёны, чуть ли не японские, с особенно яркой листвой. Палисадники цвели флоксами и георгинами, яблони в изнеможении склоняли ветви под грузом плодов. Почти у каждой калитки стояло ведро, наполненное яблоками.

– А у нашего дома сад есть, я не заметила?

– Конечно, есть! Какой смысл жить в частном доме, если без сада?

– И яблони?

– Три – антоновка, коричное и мельба. И что с яблоками делать, ума не приложу! – Розалия искоса глянула на меня и рассмеялась. – Нет, пока это не катастрофа. Мы с соседями вскладчину купили сушилку для фруктов, так что мельбу я уже насушила. Для антоновки время не пришло, сейчас надо коричными заниматься. Варенье буду варить.

– Можно ещё чатни сделать, – вспомнила я.

– Это что такое?

Тут уже настала моя очередь смеяться.

– Такая индийская приправа. Бабушка фыркала, называла её «солёное варенье», а мы с мамой любим. Яблоки, имбирь, острый перец, сахар…

Розалия заинтересовалась, выслушала рецепт и задумчиво кивнула.

– Надо будет попробовать и соседям показать. Яблочный год, что ж тут поделаешь, у всех завал, варенье и компоты уже девать некуда. А в прошлом году хоть бы одно яблочко для смеху висело!

Как и в прошлый мой приезд, идти по улицам рядом с Розалией Львовной было затруднительно. Правда, теперь прогулка осложнялась ещё и тем, что примерно трети встреченных горожан она меня представляла. Ещё трети просто кивала, остальные оставались за бортом этого праздника жизни.

Так меня познакомили с четырьмя соседками, продавщицами из мясной и рыбной лавки, водителем молочного фургона, начальником пожарной части, участковым и, наконец, концертмейстером музыкальной школы. Остальных я просто не запомнила…

Встретились нам и монахини, которым Розалия просто сухо кивнула. Когда они отошли от нас довольно далеко, я поинтересовалась:

– Тётушка, а что это вы с ними так суровы?

– А! – она махнула рукой. – Это ж не наши, опять гости приехали.

– И в прошлый раз вы говорили, что та женщина… как же её… А, сестра Агафья! Что её в здешний монастырь прислали.

– Ну да… Оказывается, наша матушка Евпраксия придумала тут школу вышивальщиц открыть. Вот и приезжает то одна, то другая, она преподавательниц подбирает.

– А что, так можно? – удивилась я.

В ответ Розалия лишь пожала плечами, явно не желая продолжать этот разговор.