– Справлюсь.
– Может, нам всё-таки уйти в машину? – спросил Марк в удивительном спокойствии. Казалось, ничего не могло потревожить даже самые чувствительные, живые его невидимые струны.
– Останьтесь. Я расскажу папе, как живу и о чём думаю, когда откопаю. Вот покажется он весь.
Я снова взялся за лопату, а как только полностью увидел гравировку, покрывавшую чёрный гладкий камень, то разволновался. Марк забрал лопату и передал её владельцу, стоявшему под высоким страшным крестом. Сергей отвернулся от папы с честными доброжелательными глазами и бритым пухлым подбородком с круглой ямочкой.
– Мама не приехала. Какая у нас вредная мама, – рассмеялся я нервно и упал на колени. – У неё скользкие сапоги, так что я понимаю, почему она отказалась. Ты же видел? Видишь, как мы живём? Живём мы очень неплохо. Если бы я только не упомянул Теней! Мама и Алина их не видят, словно они слепые. Трудно мне приходится со своим жутким эгоизмом. Нет! Я не эгоист! Я плохо помню тебя в одном из видений. Всё вокруг вертелось и плыло. Туман клубился под ногами. А ты справился с моими ранами и стал вдруг другим человеком… Ты обнимал меня крепко, когда я лежал в кровати, а я хотел, чтобы никто не разлучил нас, потому что мы лучшие друзья. У меня была весна в груди. Какой всё же я весенний мальчик! Когда весна? Устал я от стужи. А тебе легко спать под колючим одеялом?
Я потянулся к папиной щеке. Лёгкий поцелуй крепко обжёг невыразительные сжатые губы. Нас прервала громкая ворона.
– Не каркай мне тут! Пап, да ты замёрз! Хотя, чего уж тут, я такой же. Мама говорит, что Тени покинут меня. А отчего им покидать, если я хороший и сладкий для них? Не думаю, что у меня отменный вкус. Им-то известнее, кто я. Вот-вот, и лягу рядом с тобой. Боже, о чём я говорю? Я схожу с ума! Маму я теперь люблю по-особенному, почти как прежде, хотя я не простил её до конца. Мы скоро выедем, но ты не скучай и не грусти сильно. Мне не очень нравится думать о смерти. Но она неизбежна, папа, ведь дело во мне, а не в ком-то ещё… Я люблю тебя, – произнёс я, вспыхнув румянцем. – В общем-то, для этого мы и ехали. Я должен был тебе сказать… А ты, наверное, знаешь? Мне легко, легко, весело. Ну, прощай! Поцелуй был и от мамы. Она скучает не меньше.
Я поднялся и, сбросив снег, выскочил за калитку слышными шагами.
Сергей был безмолвен. Мы встретились глазами, он тотчас их отвёл.
Возле деревянного распятия с болтливым рябинником смущался необыкновенно Марк. Он подбежал и спросил:
– Точно всё? Мы ведь не торопимся.
– Я устал, сам не знаю из-за чего. Останемся в городе?
– Вы хотите чуть-чуть побродить? А тут есть где? – спросил Сергей с мягким укором. – Одно большое захолустье.
– Не знаю, что можно называть захолустьем. Наверное, Забвеннослав, но мне всё равно. Поедем в центр?
– Тогда встретимся там же в шесть часов. Я пока куда-нибудь съезжу, куплю попить, – сказал Сергей и направился к машине.
Он высадил нас с Марком возле бронзового памятника неизвестному герою в полный рост и, уехав с включённым радио, скрылся за стенами облезлых домов, вручную разрисованных уличными художниками. С фонарей, стоявших вдоль дороги, свисали праздничные матовые гирлянды.
Вливаясь в толпу, точно объединённую в один маленький сияющий мир, Марк в бодром самочувствии шагал к серьёзным, хмурым, ласковым и простым лицам и без стеснения и природной робости улыбался, подмигивал всякому, как не мог, к огорчению, подмигнуть приветливо я.
Мы купили луковых крекеров, через час свернули на вымощенную крупным булыжником аллею.
Марк перепугал трепыхавшихся голубей и присел на лавочку, расписанную ромашками и апельсинами.
Закат потухал. Всходили первые звёзды.
– О, смотри! Их больше, чем у нас, – заметил я.
– Умеешь читать созвездия?
– Нет, а ты?
– Угадываю, но редко. Мама однажды купила телескоп, и я часто наблюдал за небом. Вон там, Персей. – Он указал на зенит. – Неподалёку Кассиопея. Я слышу, как звёзды перешёптываются, словно беседуют друг с другом.
– Навряд ли. Они не умеют говорить. Звёзды всего лишь газовые шары, которые испускают свет.
– А ты любишь факты, не правда ли? Прислушайся. Так звучат родные голоса. Там твой папа. Интересно, в каком он созвездии?
– Фантазии! – прервал я рассерженно. – Ты не понимаешь. Как ты не понимаешь!
– Ай, не будь таким серьёзным!
– А ты не относись ко всему легкомысленно.
– Что за идиот! Ну же, улыбнись, – воскликнул Марк и всплеснул руками. – Когда тебе ещё удастся побывать в зимнем парке под звёздами?
– Не скоро.
– К тому же, пока нет папы, я хочу кое-что рассказать.
– Заведёшь шарманку о жизни и смерти? Не стоит. Я пас.
– Это важно.
Моё выражение смягчилось, и я сказал с явной симпатией:
– Валяй, мечтатель.
Он собрался с духом, но в парке, засаженном несуразными тополями и липами, объявился как некстати Сергей. Он прошёл мимо крытых пустых павильонов, набитого мусорного ведра; возле прыгал воробей и клевал шелуху.
– Вас будто след простыл!
– Мы задумались.
– Пап, оставишь нас ненадолго?
– А что? Ещё не наговорились?
– Дни зимой слишком короткие.
– Конечно, я так и понял. Но не ездить же нам по темноте? Ладно, я отойду к машине. Чтобы через десять минут пришли, – отчеканил он повелительным, грозным тоном.
Как только Сергей скрылся из вида, Марк выждал минуту и начал откровенничать по поводу моего папы.
Абсолютно сбитый с толку, я углубился в извилистую аллею и побрёл к мраморному фонтану, точно построенному из прочного стекла.
Голова кружилась бешено. Воробей заскучал и, встрепенувшись, взмыл над деревьями.
Я был поражён тем, как спокойно и бесстрастно Марк говорил о произошедшем. Он шёл медленно следом.
Вдруг он зачем-то пустился в бег и, ненамного обогнав меня, встал под хмурой тёмно-серой тучей, приплывшей издалека, засмущался. Я замер в нерешительности и злости.
– Лил сильный дождь, он потерял управление. Мы переехали. Мне надоели слухи, которые ходили по школе. Папу обвинили в том, что он не среагировал, хотя у него была возможность избежать столкновения, и по его вине умер человек. Как ты?
– Как! – потрясённо выкрикнул я. – Пусть бы не мой папа погиб, а твой проклятый папаша! Он выжил, как назло мне и маме, семья его не распалась. Сейчас просто живётся одной обеспеченной скотине! Твой папаша трус!