Человек внутри

Глава шестнадцатая.

Ожившие воспоминания

Когда же я всё-таки вышел на улицу и последовал за Бросовой, меня вполголоса окликнул Виктор. Он остановился у каменной дорожки, ведущей прямиком к цветнику из лилий, и попросил об одной услуге, которую я ему должен был оказать на праздничном вечере.

– Видишь ли, для меня помощница сто тысяч настолько ценна по одной простой причине… по причине, о которой ты не догадываешься. Я не стану хитрить и что-то доказывать, но мне страшно об этом говорить вслух.

Виктор замялся и замолчал, я подтолкнул его дружески в плечо, но он никак не отреагировал, а только встал как вкопанный. Я сжалился над ним и не шутил, но мне страшно хотелось. Он вынул ярко-жёлтый браслетик из кармана с крупно выведенными буквами «В.Б.» и сунул его мне под нос, как собаке. Я отодвинулся в сторону, потому что заболели глаза и помутнел тёплый цвет.

– Для кого? А, для помощницы сто тысяч! Но что они значат?

– Я назвал помощницу сто тысяч в честь Виктории Бросовой, – произнёс необыкновенно ласково Виктор. – Она и есть Витуша.

– Неужели вы влюбились в неё? Боже, сколько вам лет? Не говорите, я знаю сколько, это просто выражение!

– Мне не важно, что ты думаешь теперь обо мне, и меня мало интересует твоё мнение. Раз уж у тебя есть предрассудки, то мне тебя жаль. Из-за подобных взглядов легко пренебречь действительно важным, а я не хочу наступать на одни и те же грабли. Я дам помощнице имя при всех гостях, которые будут присутствовать в центре, и нас снимут и покажут в новостях. Ты разве не устал видеть, за кого их принимают? Я устал, потому что они мои творения, и я люблю их, как собственных детей, которых, к сожалению, у меня никогда не получится.

– Вас могут возненавидеть, а в первую очередь не понять.

– Ты же понял.

– Я ваш работник, не более того, а вы мой директор. У меня нет выбора, приходится соглашаться во всём, чтобы не вылететь отсюда.

По лицу его промелькнула тень огорчения, но он скрыл её и сразу оживился, сорвав осторожно лилию и поднеся её к носу.

– Тем более хорошо, если каждый человек в центре, думающий об отношениях работника и директора так же, как ты, будет за меня. Я очень надеюсь, что ты за, чтобы у помощников было имя и были права, как у простых людей.

– Плевать, я ни за кого. Ни за вас и ни за помощников. Мне скорее безразлично, что с ними будет, как сложится их жизнь в будущем. Но что от меня требуется-то?

– Я подготовил одну прекрасную речь. – Виктор задержал в одной руке лилию, а другой вытащил из нагрудного кармана потрёпанный лист, который отражал все его старания и расстроенные нервы. – Не мог бы ты выступить с нею под конец?

– И всё? Её прочесть или выучить наизусть?

– Как всегда возмущаешься! – порозовел Виктор и умудрился обидеться. – Мне очень не нравится, когда ты ведёшь себя настолько своенравно и не чувствуешь, насколько значим центр.

– Ничего, я так, по привычке. Лучше я выучу, давно ничего наизусть не заучивал.

Я скомкал лист, хотел было уйти, но Виктор издал престранный смешок, и мне пришлось обернуться.

– А что значимо для вас, Александр? Вы отстранённый всегда. Может, вам не нравится центр или людей не любите? Бывает такое, бывает, если человек уж очень одинокий и не видит никакой другой радости в жизни, кроме затворничества и книжек.

На вы он обращался лишь в крайних случаях, когда сильно беспокоился или переживал перед масштабными событиями, на каких ему случалось давать интервью или распространяться насчёт дальнейших планов, связанных с помощниками.

– Наверное, у меня и впрямь нет значимого, как, например, у вас. Если бы мне был дан шанс увидеть мир во всех оттенках, побывать в новых местах и впервые полюбить по-настоящему, то я непременно им воспользовался, – произнёс я и убежал в беседку.

Выучить текст оказалось сложнее, чем я предполагал. Первую, можно сказать, вступительную часть было запомнить проще всего, середина же давалась с трудом, в отличие от простого конца, который меня совсем не задевал. Переделав его по своему вкусу, я предупредил Виктора о небольших изменениях в речи и отправил их по электронной почте. Он одобрил, но со скрипом, вероятно, раздосадованный тем, что я проявил самовольность.

На вечере я был в старом костюме, оставшемся после выпускного.

Виктор произнёс речь с большой гордостью, и гости тотчас ринулись к закускам. На сцене без украшений играла фолк-группа, и некоторые люди становились ближе, чтобы послушать красивую музыку, и неуклюже пританцовывали в такт без всякого стеснения. Одна из женщин подозвала меня, так как подумала, что я раздаю напитки, а затем кинулась навстречу пожилому мужчине с густой бородой и поцеловала его в пьяные губы. Перед заключением вечера меня отыскала Виктория. Кирилл Михайлович беспардонно кружился рядом с нею в чёрном парике и просил выпить на брудершафт.

– Ну, как тебе?

– Скучно. Не люблю я мероприятия, где много жрут и любезничают.

– Так ведь ты тоже уплетал сыр за обе щеки! – рассмеялась она звонко и перестала выглядеть плохо, как раньше.

– Он в сырах знает толк, – сказал Кирилл Михайлович, жадно облизываясь.

– Жрать не значит уплетать. Тем более, у меня сырная зависимость, и мне можно.

– У меня есть зависимость от шоколада, но я же не бегу к шоколадному фонтану с бутылкой, принесённой из дому.

– Она у тебя в сумке, что ли, лежит? И чего ты с ней потащилась? Вроде бы, не на вокзал пришла.

– Подумаешь, не успела заехать домой!

– Ну да, засмотрелась на симпатичного мальчика? – встрял Кирилл Михайлович, пробуя тарталетки с креветками и авокадо.

– Он не собака! Но я действительно думаю над тем, чтобы взять ребёнка. Я бы его кормила, купала, книжки перед сном читала. Что за наслаждение чувствовать себя матерью!

Виктория приложила указательный палец к губам и хохотнула, и у меня по спине побежали мурашки. Вряд ли она в самом деле представляла, что значит воспитывать маленького человека.

Больше я не разговаривал ни с кем, кроме Виктора. Я спросил, за что он полюбил Бросову.

– Да ни за что, – отозвался он. – Если я люблю, то без причины. Витуша мне была дорога с самого начала, когда появилась в центре. Она проявляла ко мне доброту, терпение, да и за помощниками ухаживала неплохо. Мы подходим друг другу, потому что имеем общие цели.

– Но вы точно не знаете! Как же вы можете утверждать?

– Я не утверждаю, а чувствую. Она бывает несносной, странной немножко, но разве плохо отличаться от других?

– Вы клоните снова к помощникам? Нет, давайте не будем сейчас о них! Как скоро заканчиваем?

– Ты подожди, не торопись, – прошептал с предвкушением Виктор и выглянул в зал. – Лучше посмотри, сколько народу собралось!

– Большая часть здесь ради бесплатной еды и шампанского. Я хочу выступить и поехать домой.

Помощница сто тысяч сидела в отдалении ото всех в тёмном углу и, плача, как дитя, перебирала лохматые пряди. Виктор нежно взял её за подбородок и поцеловал в щёку.

– Отведёте в кровать? – спросила она мягко и чуть не завалилась на столик с пустыми бокалами.

– Нам пора показать тебя всем-всем! Какой уж тут сон?

Он вдруг поднял её осторожно на руки и понёс к сцене, но перед лестницей опустил на пол, чтобы она не стыдилась своей слабости.

– Я обещаю, что скоро отведу тебя в комнату, где ты будешь отдыхать. Ну, ну, не грусти, милая! Как только всё закончится, ты снимешь платье и бусы.

С позволения Виктора я вышел к микрофону и обратил внимание скучающей толпы на музыку симфонического оркестра, звучащего из колонок. Шёпот гостей перерос в мушиное жужжание. Я повысил голос, и они все разом замолчали, поджав губы.

– Виктор, создатель помощников, которыми мы все активно пользуемся, желает показать вам самую качественную, не похожую ни на что работу. Она была создана в непростое для компании время, когда каждый неосторожный шаг мог привести к краху, но риск оправдался. Помощница сто тысяч, без сомнения, останется в памяти и в сердцах и запомнится каждому из нас, как совершенное творение и безусловный идеал, к которому мы стремимся с неутомимым упорством. Поприветствуем же творца и его создание!

Зал потонул в бурных аплодисментах. Виктор повёл за руку помощницу сто тысяч в центр сцены и остановился вместе с нею в полупрозрачном круге, на который был направлен свет прожектора. Я отошёл чуть поодаль, чтобы не мешаться.

Виктория хорошенько пригляделась к платью, в которое была облачена модель, и, кажется, облегчённо выдохнула. Она знать не знала, что Виктор испытывал к ней сильные чувства и собирался предложить выйти замуж после того, как разойдутся гости. Я пообещал следить за ситуацией в случае непредвиденных задержек.

Через половину часа нудной презентации (от стихотворения, посвящённого освоению ресурсов Луны, и до откровенного разглагольствования насчёт живучести помощницы и неожиданной проверки её костей на прочность увесистым молотком) Виктор, наконец, позволил вновь обратиться к залу. Кто-то сопел, пуская слюни, а некоторые и вовсе были увлечены подвыпившими собеседниками, и лишь репортёрам приходилось не спать, а работать.

– Вижу, что вы заскучали…

На этих словах Виктория закивала головой и сказала что-то Кириллу Михайловичу. Тот прихватил сумку и выскользнул из зала.

– Ну так ничего, ведь сейчас начнётся самое любопытное!

Виктор взял микрофон и приобнял измученную помощницу за плечи.

– Я бы хотел сделать одно заявление. Как вы уже знаете, при создании помощников я полностью доверял мнению простых и честных тружеников, которые нуждались в поддержке общества и государства. Я решил заниматься тем, что мне удавалось лучше всего, а позже озаботился судьбами тысяч людей. Но я до сих пор не могу смириться с тем, что помощников используют в качестве рабов и беспощадно эксплуатируют. Думаю, вы понимаете, к чему может привести наша лень и что означает, когда жестокость берёт вверх над справедливостью. Мы отбираем возможность у помощников распоряжаться своей жизнью и создавать вместе с нами новый мир.

Тут воскликнул работник центра, который ухаживал за садом:

– Но браслеты на них не просто так? Как понять, что они думают, что, так сказать, чувствуют?

– Хороший вопрос, – улыбнулся слабо Виктор. – Возможно, помощники несколько наивны, но браслеты им действительно не нужны. С самого начала, когда я только начал их создавать, для меня они казались пришельцами из другого мира, но после того, как мы пообщались, я стал их лучше понимать. Когда, например, вы знакомитесь с человеком, вы же не всегда чувствуете его раздражение или возбуждение? Но после наблюдения, а впоследствии сближения с ним вы можете предугадать его действия и научитесь читать мысли. Между особенно близкими людьми создаётся особая связь, которая также возникает и у помощников.

Работника устроил ответ, он смягчился и продолжил внимательнее слушать Виктора.

– И сегодня я бы хотел надеть браслет помощнице сто тысяч не потому, что я не понимаю её, а потому что люблю, и назвать именем родного человека. Прошу любить и жаловать, Виктория Бросова!

Настоящая Виктория застыла и не смогла вымолвить ни слова. Зал был растерян, ведь никто не ожидал, что помощнику дадут имя.

– Витуша, выйди, пожалуйста, на сцену, – попросил Виктор с застывшими слезами.

Виктория в недоумении шагнула по ступеням, остановилась на мгновение, словно передумала подниматься. Зал зашумел, с моей стороны раздался одобрительный свист. Виктория сделала шаг и вдвое ускорилась.

Виктор надел помощнице браслет, она подняла на него лицо с потёкшей тушью и прошептала:

– Я пойду? Уведите меня отсюда, прошу! Мне так страшно, что они пялятся на меня, так страшно! Я не выдержу!

– Ещё немножечко, совсем чуть-чуть! Постой с нами минуту.

– У меня ступни стёрты в кровь.

– Хорошенькая, хватит жаловаться. Я ведь тоже не люблю разговаривать, а приходится. Вот, улыбнись Витуше, она так рада тебя видеть!

– Ну, ну, рада она видеть.

– Конечно. А ты сомневаешься?

Помощница незаметно коснулась шеи, и её всю передёрнуло от жгучей боли.

Виктория сказала Виктору громко-громко, чтобы все услышали:

– Вы же не обещаете, что будете любить, пока смерть не разлучит нас? Я планировала погулять, перед тем как строить семью, но вы добрый человек, и если я вам откажу, то вскоре очень сильно пожалею об этом.

– Я не намного старше тебя, – рассмеялся Виктор громко сквозь слёзы.

– На целых восемнадцать лет, – подчеркнула Виктория и добавила игриво: – Вы мне нравитесь. Что уж тут таить, сильно нравитесь! Но я не готова дать ответ. Чуть позже и не при камерах.

– Меня устраивает уже сам факт того, что я тебе небезразличен. Раздумывай сколько угодно, я подожду.

Помощница стала никому ненужной, а потому потускнела совершенно. Я подозвал её и предложил довести до комнаты, и она согласилась.

Еле как она брела рядом со мной, то и дело проверяя шею. Перед комнатой помощница спросила меня заговорщицким тоном:

– Вы верите, что она настолько хорошо относится к Виктору, сколько говорит о нём?

– Не знаю, я не задумывался. А тебе какое дело?

– Самое что ни на есть понятное! Он обещал, что не забудет обо мне, а сам отвлёкся на девушку.

– Почему бы тебе не спросить Викторию напрямую? Она не ужалит.

– Руку по локоть откусит зато! Не буду ничего спрашивать.

– Тогда не ной и не плачься. Я чужой человек.

– Но ведь вы зашли в гардероб зачем-то.

Помощница скривилась, со злости рванула бусы, и они рассыпались по полу.

– Были единственным, кто спросил, что у меня болит.

– Ты хныкала громче младенца, а я не особо отношусь к малышам. И вообще, глупый у нас получается разговор, и ты глупая и трусливая, раз боишься спрашивать о том, что тебя гложет.

– Сами вы такой!

– Как скажешь, – отозвался я кисло и ушёл к Виктору без всякого желания что-либо делать.

Я с лёгким волнением договорил речь, и вечер закончился. Виктория сумела украсть Виктора, и они уединились в его кабинете на шестом этаже.

Гости разошлись, а вместе с ними куда-то подевались и работники, которые должны были остаться убирать зал.

Водопад по стеклу не давал наступить оглушительной тишине.

Я позвал людей, но мне не ответили. Тогда я вышел на улицу и обогнул пустынный центр.

Из раскрытого окна на этаже, полностью занятого помощниками, донёсся дикий крик. Мне было жутко от мысли, что с кем-то случилась беда, и я ринулся по лестнице через чёрный вход, а как только добежал, то увидел помощницу сто тысяч, ползущую на четвереньках по коридору в разорванном платье. За нею медленно вышагивала Виктория с железным ломом в крови.

– Что ты творишь, дура? Остановись!

У меня временно помутился рассудок, и я выхватил лом Бросовой и встал между нею и помощницей, у которой вырывались хриплые стоны из груди. Она умирала, и было неважно человек она или нет. Я страшился холодного гнева Виктории и её лица, которое ничего не выражало. Как только она приблизилась, я инстинктивно махнул ломом, но рассёк только воздух, а затем взвалил отяжелевшую помощницу на плечи.

– Сдался ты мне! Я тебя не убью. Просто решила припугнуть, как и Виктора, чтобы он перестал нести чушь о правах помощников и их именах, – сообщила Виктория без сожаления. – Но с ним я перестаралась.

– Зачем же ты это сделала?

– Для того, чтобы доказать, что человек был, есть и будет выше всякого другого живого существа. Я лишь за то, чтобы наши же создания видели в нас, в первую очередь, хозяев, а не друзей или врагов. Как и говорил Виктор, мы жестоки и бываем грубы по отношению к помощникам, но мы имеем право пользоваться ими, как захочется, потому что мы их творцы, а они наши творения.

– Ты не создавала помощницу сто тысяч и ни тебе её убивать.

– Я человек, а значит у меня есть права и свобода, и я поступаю так, как считаю нужным.

– Разве это не эгоизм?

– Вовсе нет. Проявление силы, если тебя так устроит. Могущество подкрепляется действиями, а не словами о мире и дружбе.

– Гадина! Я доберусь до тебя, обещаю, дрянь! – крикнул я ей и побежал к выходу.

По коридорам слонялись работники, как призраки. Они вываливались из каждого угла и пугали меня протяжными криками и шептали, что я не спасу помощницу и что уже всё решено. Но я не сдавался и продолжал бежать, пока не оказался в саду, где с фонариком гулял престранный юный помощник. Он сразу заметил, что я бегу по клумбам, а не по дорожке, и кинулся следом, грозясь рассказать о неосторожности работникам. Несмотря на то, что я плохо его слушал, некоторые фразы мне накрепко запомнились, и я не мог выбросить их из головы.

– Вот встречу я тебя однажды, и ты не будешь помнить. Да, да! Украду твои цветы, чтобы знал, как тяжело заботиться о них! Украду, а потом ты побегаешь за мной также, как я сегодня бегаю! Устанешь, ой как устанешь!

И я выскочил из центра на тихую дорогу и спросил еле дышащую помощницу:

– Жива?

– Пока… пока да. Помоги, спаси меня! – произнесла она и прикрыла глаза от яркого света приближающейся машины.

Женщина с платком высунулась из приоткрывшейся двери с ошалелым видом.

– Где девчонку так потрепало? – спросила она, перепугавшись крови.

– Да так, попала в небольшую передрягу.

– Хорошо, что я всё-таки живу далеко, а то в городе совсем не безопасно, столько разборок случается!.. Она ведь помощница, не так ли? Садитесь, я довезу вас до больницы.

– Мы так испачкаем всю обивку, – извинился я смущённо, когда мы тронулись с места.

– Уж лучше она поправится, а кусок ткани я почищу. И пятнышка не останется. Кстати, откуда у вас железка?

– Отобрал у одной особы.

– Значит, бились девушки? С ума, что ли, сошли? Надеюсь, не из-за какой-нибудь мелочи.

– Я подробностей не знаю. Помощница мне не особо знакомая.

– Даже если и так, то вы поступили правильно. Ведь нет такого конфликта, который нельзя решить словами. Оружие, как по мне, придумали те, у кого нет весомых аргументов, а железка, без сомнения, очень серьёзное оружие.

– Не железка, а лом.

– Да, я так и сказала. Лом, – с уверенностью произнесла женщина. – Учтите, что носить его всюду плохая идея. Мало ли, что подумается.

Она была болтлива до тошноты, но необычайно мила и внимательна. За недолгий путь она успела высказать своё мнение по поводу создания новых помощников и похвастаться тем, что её дом стоит на холме.

– Они живут там как кильки в бочке. Домики стоят впритык друг к другу. Эх, не повезло же им, как мне! – улыбнулась она впервые счастливо. – Как говорится, дом, милый дом.

Помощница не отвечала, когда я к ней обращался. Мы подъехали к больнице, но она уже была мертва.

Как в бреду я вынес её на руках и последовал за женщиной по зловонным улочкам, пересекая тенистые скверы бесшумно, как мышь, уносящая лапы от хищной птицы. Я задыхался и обливался потом, изнемогал от усталости и тяжкого бремени, которое на меня возложили. Не чувствуя ног, я спрятался в позабытом женщиной сарае и, подождав, пока она уснёт, включил фонарик на телефоне и осветил пол, который скрипел подо мной. Вдруг пришла мысль спрятать помощницу, чтобы о ней не знал никто, кроме меня. Женщине, если она увидит, как я крадусь мимо дома, конечно же, солгал бы.

Отодрав доски ломом, я скинул помощницу вниз и, залатав дыру, умылся ледяной водой прямо из бочек. Затем свалился на мешки, а утром выбрался из сарая с адской головной болью и вышел к дому, удивляясь, как меня к нему занесло.

Вышедшая на крыльцо женщина предложила компоту. Она с нездоровым дружелюбием расспрашивала о вчерашней помощнице и о том, что с ней сталось.

– Она жива хоть? Ты намекни, чтобы я не мучилась!

Я уходил от темы и молчал, опустошая помаленьку сладкую кружку.

– Умерла, – воскликнула она и всплакнула.

– Знаете, я ведь приехал по другому поводу. Вчерашним вечером я ушёл от матери, и теперь мне некуда пойти. У меня есть кое-какие деньги, отложенные на чёрный день. Если бы вы сдали комнату…

– Парень, притормози-ка! Я давно живу одна и не терплю, когда ко мне лезут всякие оболтусы.

– Не оболтус, а хороший человек, – возразил я решительно. – Устроюсь на работу и буду вам помогать по дому, чем смогу, конечно же. Знаете, у меня есть один план по открытию цветочного магазина. Так что я не ленивый, продуманный.

– И как тебя зовут, продуманный мой?

– Владимир Беркутов! Показать паспорт?

– Давай.

– У меня его сейчас, к сожалению, нет, но я приеду с вещами чуть позже и покажу, что он на самом деле есть.

Глава семнадцатая.

В редакции