Донжуанский список Ксюши Кораблёвой

С Валей все было по-другому. Они с Ксюшей учились в одной группе. Валя был на год старше, и, безусловно, умнее всех остальных одногруппников – двадцати девиц-пигалиц, не до конца понимавших, где они учатся, и двух молодых людей, из которых один был родственником заведующего кафедрой, а другой – посланцем братской южной республики – то есть, тоже с серьезной поддержкой за спиной. Валя в институт поступал сам, учился сам, разбирался и доходил до всего сам. Он был невысокий, худой, бледнолицый и большеглазый, с растерянным взглядом из-под вечно взъерошенных бровей. Он был безотказный – помочь, подсказать. Одевался более чем скромно: носил тряпичные синие джинсы, клетчатую рубашку и коричневый джемпер. Собственный внешний вид не очень его волновал. И напрасно. Кроме учебы Валя интересовался девушками, а девушек интересовало все, и внешний вид тоже.

Позже, когда Ксюша вспоминала о нем, она всегда, даже про себя, называла его не иначе, как «Валентин Михалыч», по имени отчеству, и искренне надеялась, что уж его-то ожидает гладкая дорога и замечательная жизнь.

Валя был поздним ребенком, его старшая сестра жила своей семьей, отдельно.

Родители обожали его. Отца он едва терпел, а к матери относился любовно-снисходительно. Она наполняла мир компьютерных программ и железа, в который он был погружен с головой, теплом и уютом. Они жили на окраине города в своем доме с огородом, подвалом и чердачным помещением, забитым множеством Валиных вещей. В подвале дома хранилась большая коллекция собранных им превосходных вин, которые в те времена были большой редкостью. Сам Валя не пил, потому что программирование требовало кристальной чистоты мысли, но друзей угощал. В гости к нему, порой, заруливали всей группой, и устраивали шумные вечеринки. Никто не знал, что думали в бессонные ночи его родители, слушая топот пятнадцати пар ног, пьяные вопли и музыку до утра. Да никого это и не интересовало.

Отец иногда выходил из спальни и что-то говорил сыну. Ксюша помнила лицо Вали в эти моменты. Что-то смущало ее в его упрямом и отстраненном взгляде куда-то в сторону, мимо глаз отца.

Периодически Валя оказывал Ксюше недвусмысленные знаки внимания, но она шугалась его в такие моменты, как черт ладана, – друг ведь! Он был упорен и предпринимал попытку за попыткой. Это было в его характере – не сдаваться.

Он понял, что не сможет достичь желаемого, только когда Ксюша собралась и укатила по распределению на Дальний Восток. И тут Валя не столько расстроился, сколько удивился: до сих пор он всегда, рано или поздно, добивался желаемого.

– Я что-то делал не так? – спросил он у матери.

Мать, глядя на его недоуменное лицо, чуть не расплакалась.

– Просто это не твоя девушка. Все еще будет, сынок, – сказала она, словно по голове погладила.

Юра

Юра нарисовался перед Ксюшиным взором, слегка затуманенным советским шампанским, в новогоднюю ночь. Ксюша уже полгода работала по распределению после окончания института в далеком дальневосточном городе и немного скучала по ушедшим веселым студенческим временам.

Их отдел программирования, как и весь большой завод, встречал Новый год во дворце культуры. В большом зале были накрыты длинные столы, и сотни нарядных людей ели, пили, танцевали, играли и смеялись, как и положено в новогоднюю ночь.

Юра пригласил Ксюшу на танец сразу после новогодних поздравлений с боем часов, шампанским и хлопушками. Он высмотрел ее с другого конца стола, где сидел их сборочный цех: яркое бордовое платье, тонкие руки, подвижное лицо. Она была цаца, конечно, – из технического отдела, но и Юра знал себе цену. Вокруг нее увивался толстый хмырь с отвисшей губой. Явно не местный, городской. Лицо было знакомым и противным до тошноты.

Весь танец Юра держал Ксюшу крепко за руку и за талию, потом за талию, потом обняв, прижимал плотно к себе, ощущая каждый изгиб тела под тонким платьем. От этих прикосновений голова становилась пустой и звонкой, как барабан. А музыка звучала и звучала, все крепче соединяя их. И он мечтал, чтобы танец никогда не заканчивался, а радость и блаженство, которое он ощущал, длились бы бесконечно.

Иногда Ксюша отстранялась, бросала короткий взгляд на партнера и улыбалась, ощущая его готовность откликнуться на каждое ее движение и слово.

После первого танца и бокала шампанского Юра пригласил ее снова, опередив других претендентов, и хмыря, в том числе.

– Спасибо, – шепнула Ксюша ему на ухо, – Спасибо, что спасли меня от этого медведя. Он ужасно танцует.

Через три танца они вышли подышать на улицу и потом долго целовались в вестибюле, возле темного гардероба, прячась за могучую колонну. Когда кто-то выходил из зала, Ксюша не могла удержаться от смеха, и Юра еще крепче обнимал ее, буквально впечатывая в себя, и закрывал ее губы своими губами.

Юра был красив, добр, весел и заботлив. Он был сложен, как бог, смугл, черноволос и черноглаз – в Ксюшином вкусе. Новогодняя ночь разрешала все. Когда у обоих не осталось сил терпеть телесную разобщенность, они, наспех накинув пальто, добежали до близстоящего Ксюшиного общежития, пронеслись ураганом через вахту и ввалились в темную пустую комнату, благодаря небеса за то, что Ксюшина соседка еще не вернулась с праздника.

В следующую субботу, в десять часов утра, Юра уже стучал в дверь Ксюшиной комнаты.

– Мы собрались пойти на лыжах, – сказал он, вглядываясь в Ксюшино лицо, будто выискивал в нем что-то жизненно важное для себя. – Пойдем с нами! Сопки! Солнце! Снег скрипит! Сделаем шашлыки. Будет весело.

– Холодно! – поежилась Ксюша.

– На лыжах не замерзнешь! – обрадовался, что ему не отказали, Юра.

Все получилось, как нельзя лучше. Ксюша позвала Лену, соседку по комнате. Та уговорила подругу Надю, а Надя – Иру с семьей. Через час они вывалились из общежития большой, шумной толпой. Внизу их ждали ребята – Юра с друзьями.

Отдохнули хорошо. Мороз жег щеки, но бежать на лыжах было легко и радостно, как в детстве, среди сказочной красоты, между поросших пушистыми соснами сопок. Тишина завораживала. Только скрипел снег, да перекликались и смеялись растянувшиеся длинной вереницей лыжники.

Ребята и впрямь оказались веселыми. Шашлык вкусным. Юра не отходил от Ксюши ни на шаг, держался рядом. Ей было с ним легко и просто, как будто они знали друг друга тысячу лет.

Как он управлялся с беговыми лыжами! Как разжигал костер! Как вертел шампуры с мясом над огнем! Когда он брал ее за руку или обнимал, Ксюша понимала, что мир устроен правильно и стопроцентно надежно.

Девчонки – соседки по общежитию завидовали ей. Но что-то было не так, чего-то не хватало в их отношениях. Ксюша пыталась разобраться, но каждый раз останавливалась где-то на середине рассуждений, и – ни с места.

Юра был отправлен в отставку в солнечный апрельский день. Сразу и навсегда. Он понуро выслушал ее вердикт, повернулся и ушел. И больше не объявился ни разу. Он знал себе цену и не собирался выпрашивать любовь.

Ксюшу это удивило. Она даже подумала, что, возможно, поторопилась, и парень не так прост, как казалось. Но проверить ей это не удалось, потому что гордый Юра ушел безвозвратно.

Через неделю после разрыва с Юрой Ксюше выпало нежданное испытание, о сложности которого она поначалу и не догадывалась. Начальник отдела вызвал ее в свой кабинет, был ласков, долго рассказывал о красотах дальневосточной природы, богатствах Амура, о заводской базе отдыха, куда летом выезжает весь завод и которую нужно подготовить к сезону, потом спросил:

– Поедешь?

Она пожала плечами и кивнула: почему нет? Весна и солнечные деньки уже манили из кабинета на улицу. Снег оплывал на солнцепеке, а с крыш так музыкально капало. Почему не окунуться в эту красоту?

Так оказалась Ксюша на правом берегу Амура, на заводской базе отдыха, раскинувшейся среди деревьев – десяток домиков, банька, столовая-кафе и директорский флигель. Красота невозможная – река, лес, рыба какая хочешь. Тишина! И небо весеннее, высокое. И начинающий подтаивать на солнечных местах снежок! Только человек такую гармонию может нарушить.

В бригаде подобралось пятнадцать человек строителей, да пятидесятилетняя повариха, кругленькая и улыбчивая тетя Зина, да Ксюша – ее помощница: почистить, помыть, принести-унести. Народ разношерстный.

Тетя Зина при встрече улыбнулась широко, во все лицо и сказала загадочно:

– Ничего не бойся.

Смысл этой фразы Ксюша поняла уже на второй день пребывания на базе. К вечеру народ наработался, в баньке намылся, разомлел после ужина и возжаждал развлечений. Неожиданно для себя Ксюша – дурья башка обнаружила вдруг повышенный и настойчивый интерес к собственной персоне. Кругом – лес – сколько хватает взгляда, город далеко, за широкой и могучей рекой. Ни моста нет поблизости, ни катера. Только весельная лодка лежит перевернутая вверх дном на берегу, Без весел. В лесу – зверье, а в деревянном доме на базе – те же хищники, только пострашнее будут.

В подобной щекотливой ситуации Ксюша еще не бывала. Когда осознала она свое неприглядное положение в полной мере, пробил ее озноб. Мир притаился и ждал случая, чтобы напасть. И она была одна, один на один с этим миром, и никто не мог ей помочь. Да никто и не собирался – ни улыбчивая тетя Зина, ни директор базы, Григорий Наумович. Они знали местные законы – каждый сам за себя.

Все ждали драмы или фарса.

Ксюша напряглась и сделала некое внутреннее душевное усилие. Это была не агрессия, это было похоже на отстраненную доброжелательность и твердое намерение сохранить дистанцию. Этот маневр дал неплохой результат. Большинство претендентов отпало, перейдя из категории потенциальных ухажеров в категорию знакомых людей, которым ничего от тебя не нужно, которым ты не нужна тоже. Уже хорошо.

Осталось трое, привыкших властвовать, знающих свою силу, уверенных в правоте этой силы. Эта троица, каждый сам за себя, а вместе – стая – в ней, Ксюше, человеческое не признавали. Они видели в ней женское, слабое, податливое, которое надо взять, взять, использовать любой ценой.

На третий день пребывания в полевых условиях она, намывая тарелки после ужина, думала, как ее угораздило согласиться на такое безрассудство, а эти трое, в соседней комнате, приспособленной под спальню, лежа на кроватях, громко обсуждали ее стати и посвистывали, будто зазывали. Она слышала не все, но и обрывков фраз было достаточно.

И тут Ксюшу сорвало. Не было ни страха, ни предусмотрительной осторожности. Кровь ударила в голову. Она шваркнула тарелкой об пол и под звон разлетающегося на осколки фаянса вознесла свой крик до таких высот, что весь дом замер, оглушенный. Не услышать ее было невозможно.

– Я тут убираю за ними! – орала она не своим голосом. – А они лежат, матерятся и всякую дрянь обо мне несут! Что сидите там? Выходите сюда, скажите мне все это в лицо! Кто первый? – кричала она – как ножом резала вмиг установившуюся во всем большом доме тишину.

Свист стих. Никто не вышел. Только тетя Зина прибежала из кухни, притворно округляя глаза:

– Что? Что случилось, Ксюшенька?

Ксюша села на деревянную скамью у стола, где обычно сидели за обедом мужики, и заплакала. Никто не мог бы ей помочь. Только она сама. И она это сделала. Она победила.

– Хорошо, что так, – спустя много лет выдохнула мать, выслушав ее давнюю историю, пальцы ее, стиснутые крепко-крепко, побелели от напряжения. – Хорошо, что в тебе это есть. Эта сила и смелость. А то подмяли бы тебя эти звери. Они, может быть, и неплохие сами по себе, но порой из людей лезет все самое подлое, потому что они чувствуют свою силу. Кого-то чужая слабость подталкивает встать на защиту, а кого-то – воспользоваться этой слабостью. Ты ж моя девочка!