Нулевой пациент. Адвокат

Глава вторая. Рисунки мальчишки

Треверберг

Весна 1967 года

Томас перекинул рюкзак на левое плечо и толкнул дверь в дом. Та скрипнула. Гребаный отчим, уважаемый и серьезный человек, уже год не мог починить петли. И каждый раз, когда четырнадцатилетний пасынок пытался это сделать самостоятельно, пускал в ход кулаки с криками «Щенок, сначала вырасти, а потом делай взрослые дела, я сам». Попытки Томас прекратил, отчим забил на дверь, и та так и скрипела, жалобно и тонко, когда кто-то входил и выходил. Мама Севилия говорила, что так хотя бы не надо вешать ветерок. И не надо включать звонок, который всегда так противно оповещал о приходе гостей. Теперь это делает дверь.

В доме было привычно мрачно (родители экономили электричество изо всех сил) и тихо. Юноша переступил порог, не осознавая, что задерживает дыхание. Он всегда старался не дышать, чтобы ничем не выдать своего появления. Нужно было проскользнуть по лестнице, перепрыгнуть через вторую и третью ступеньку (они тоже скрипели) и скрыться в своей комнате под крышей. Любой другой бы назвал ее чердаком, но Томас считал себя самым удачливым из подростков, ведь ему отдали все огромное пространство от потолка до крыши. Отчим лет девять назад его утеплил, сколотил стеллажи, большую крепкую кровать, стол для учебы и отдельный большой и шершавый стол для поделок. Тогда они еще хоть как-то ладили. Мальчику было пять, а мужчина старался понравиться его матери. Севилия, которая рано лишилась мужа и истосковалась, как сейчас понимал Томас, по мужскому теплу, считала, что наконец ее жизнь наладилась. А заодно и его, сына, жизнь тоже. Чуда не произошло. Отчим разорился. Начал пить. Пьяному ты можешь простить все, ведь он не осознает, что творит, не может себя контролировать. А трезвому ты не простишь даже неосторожного слова. Но Томми не мог простить отчиму ни дня, который тот превратил в ад.

Томас жил в беспроглядном мраке своего чердака, ночами рисуя страшные рисунки, с которых на него смотрели демоны, вампиры и оборотни, сверкая красными и синими глазами. Ведь даже ребенку известно, что все синеглазые – не люди. Порой ему казалось, что жители портретов приходили и вставали у кровати, когда он спит. Охраняли его сон и боролись с чужими демонами. А потом они вошли в него и поселились в душе, нашептывая странные мысли, подсказывая странные действия.

Томас закрыл за собой дверь. Из родительской спальни не доносилось ни звука. Отчим должен был быть еще на работе, а мама в такое время обычно возилась в саду. Он научился возвращаться из школы в такой момент, когда его никто не замечал. Иногда пренебрегал обедом и даже ужином. Учился выживать на том, что получал в столовой. Столовая ему нравилась. В отличие от всего остального. От тупых предметов, чьего практического применения он не понимал. От тупых одноклассников, которые щеголяли в американских шмотках и рассказывали про поездки по Европе. От надменных учителей, которые выходили из себя от одного его существования. Томас ненавидел школу.

Он скользнул по лестнице четко заученными, выверенными движениями обходя препятствия. Нескладный мальчик с узкими плечами и скуластым лицом превращался в танцора балета на этой лестнице. В нем просыпалась чуждая ему грация, взгляд из стеклянного и пустого превращался в сконцентрированный и острый, губы поджимались. В нем проявлялась странная красота. И он становился особенно похож на мать.

– Томми?

Рюкзак выпал из вытянутой руки. Мальчик обернулся и встретился взглядом с некогда ясным взором матери. Севилия стояла у входа в кухню. Ее тонкую талию опоясывал фартук. Волосы собраны в немодный пучок. На лице румянец. Но не тот румянец, который так любил отчим еще пять лет назад. Другой. Томас читал книги и знал, как это называется. Он уже видел пятнышки крови на полотенцах. Врачи говорили, ей стоит пролечиться, но Севилия считала, что они не способны ей помочь. Все женщины в ее роду умирали от чахотки. Пришел ее черед. И пусть в госпитале имени Люси Тревер умели лечить болезни, даже названия которых было сложно произнести, Севилия туда не обратилась.

Томас отвел глаза, заметив темно-коричневое пятнышко в уголке сухих губ матери.

– Тебе надо лечь.

– Я лежала весь день, – мягко возразила она, привалившись плечом к двери. – Отца нет дома, он работает. Ты хочешь есть?

– Нет, – буркнул мальчик. – Мне нужно наверх. Учиться.

Наверх. Туда, где лежит его маленький секрет.

– Ты все время учишься.

– Я должен поступить в колледж. Вы же не сможете оплатить обучение.

Севилия отвела глаза.

– Ты врешь мне.

Неужели она заходила в комнату и все нашла? Все письма и рисунки, его мечты и планы? Нашла? Он удержался от того, чтобы броситься вверх по лестнице и развернулся к ней. Всем корпусом. Так, будто заинтересован в разговоре. Взгляд его кристально-серых глаз померк. В них проступила пустота. А еще через мгновение из лица ушла жизнь. Привычное выражение, обычное состояние. Бессмысленное и глупое существование очередного подростка в большом городе. Заметив эту перемену, Севилия замкнулась.

– Ты винишь меня в том, что я не иду в больницу, но и сам ничего не делаешь с этим, – круговым движением вытянутого пальца она показала на его лицо.

Оставь меня в покое.

Мальчик медленно наклонился. Поднял рюкзак, надеясь, что там ничего не звякнет. Повернулся к ней спиной и медленно, слишком медленно пошел вверх.

– Томми?

Оставьте все меня в покое.

Оказавшись в темноте своего чердака, подросток закрыл дверь. Повернул замок. Задвинул щеколду. Опустил рюкзак на пол и закрыл глаза.

Скоро все это закончится.

Они все замолчат.

Они все оставят его в покое.

Он раскрыл рюкзак, бережно достал оттуда желтоватый смятый конверт. Из него – бумагу. Раскрыл ее и замер, силясь прочесть в свете, который пробивался через грязное окно, что там написано. Прочесть не так жадно, как в школьном туалете час назад, а медленно. С недоверием и надеждой. Там не было слов или указаний. Только дата.

6 марта 1967 года.

Глава Третья. Школа

6 марта 1967, понедельник

Андреас Ли любил начинать рабочий день с сигареты и кофе. Он не пил чай и на дух не выносил минеральную воду, не завтракал. Кофе и сигарета – отменное топливо, которого стабильно хватало до обеденного часа. Если вызовы срывали его и нарушали распорядок, Ли покупал хот-дог. Сегодня день обещал быть спокойным. В отличие от субботы, когда его рабочий телефон разорвали звонки. Больница, Эверетт, прокуратура. Все стояли на ушах из-за смерти Анри Беарда, главного свидетеля удачливого (по меньшей мере, раньше) адвоката в текущем деле. Ли радовало только то, что начальство не спустит шкуру с него лично: охрану свидетеля доверили Интерполу, а они, как всегда, все провалили. Дело было громким, Эверетту почти удалось вытащить клиента (крупного работорговца) с электрического стула, который в Треверберге пока не отменили, Беард должен был забить ржавый гвоздь в крышку гроба обвинения. А вместо этого ржавый гвоздь забьют в крышку его собственного гроба.

В субботу вечером Ли пришлось вступиться за Лоусон и выпроводить разгневанного адвоката, с которым они довольно близко дружили уже несколько лет, из больницы. Эверетт добился созыва консилиума, который должен перепроверить каждый шаг операции доктора Лоусон и выяснить, допустила ли она где-то ошибку. Дональд Астер, главный врач клиники, упирался до последнего, но под дьявольским нажимом адвоката дал добро на эту неприятную процедуру. Лоусон подписала согласие на проверку, Ричарду она не сказала ни слова, но Ли, который находился в одном помещении с ними, чувствовал, что оба в бешенстве. Лоусон – из-за того, что в ее работу опять вмешиваются (ее отстранили от операций), Ричард – от того, что потерял свидетеля. Выпроводив адвоката вон, капитан уехал, оставив Астера разбираться с хирургом и бюрократической волокитой, а по дороге в управление остановился и купил для Офелии цветы. Он давно никому не дарил букеты. А как иначе поддержать Лоусон, оказавшуюся меж молотом и наковальней, не знал.

Вот и сейчас, выкурив свою законную утреннюю сигарету, полицейский думал о том, что Ричард перегнул палку, а доктор Лоусон нуждается в поддержке. Но в его ли поддержке? С Офелией он пересекался каждую смену, когда она стажировалась в травме, а он работал на улицах. Потом доктор сосредоточилась на торакальной хирургии, Ли ушел с улиц и стал видеть ее реже. А она не менялась. Также независимо и дерзко держала себя в сложных ситуациях, также бесчувственно и профессионально проводила операции. Очередь к ней в интернатуру и ординатуру можно было обернуть дважды вокруг экватора. Он давно ничего не чувствовал, встречаясь с разными существами по работе. Когда каждый день видишь боль и потери, зверства и жестокость, сам начинаешь мертветь. Но что-то в этой странной женщине, совсем молодой Незнакомке было такое, что Ли расчувствовался. Дурак.

Он усмехнулся, выбросил бычок в урну, взял со стола чашку с кофе и посмотрел в окно. Он злился на руководство за то, что его время тратили на дурацкую административную работу. Как еще назвать то, что он делал с этим мертвым свидетелем? Доехать до больницы, проверить, что все меры безопасности приняты правильно. Вернуться, получив сообщение о смерти свидетеля. Опечатать палату. Подумать, и опечатать в этаж. Вызвать криминалистов. Удерживать участников процесса от скандала. Дождаться, пока криминалисты закончат работу, снять оцепление и позволить забрать тело. Снова вмешаться в скандал. Это не то, ради чего он заканчивал полицейскую академию. И явно не то, за что получил ранг капитана полиции.

Ли допил кофе, аккуратно поставил чашку в идеально белую раковину и медленно выдохнул весь воздух из себя. Задержавшись в нижней точке, он позволил организму глотнуть кислорода и глянул на себя в зеркало, висевшее справа от холодильника. Как любой темный эльф, с возрастом он практически не менялся. Андреас вошел в состояние зрелости лет восемьдесят назад. В Треверберг переехал пятнадцать лет назад, прикинулся подростком, поступил в недавно открытую полицейскую академию, которую закончил и был принят в управление без долгих собеседований. Сотрудников было мало, толковых – еще меньше. Он стал первым темным эльфом в толпе людей и быстро поднялся по карьерной лестнице. Конечно, сейчас с ним служили и эльфы, и люди, даже парочка вампиров. Конкуренция стала выше, а интересных дел не прибавилось. В итоге Ли объявил монополию на все нестандартное, но за слишком откровенное неприятие всего стандартного его отправили в суд, где обязали выполнять функцию наблюдателя от управления. Почетная миссия, говорили они.

Лютый треш, решил Ли.

Из зеркала на него смотрел молодой мужчина с гладко выбритым подбородком, внимательным темно-карим взглядом и черными волосами, расчесанными на косой пробор. На вид ему можно было дать как тридцать, так и сорок, но взгляд выдавал. Ведь темный эльф уже давно разменял свою первую сотню лет. Мудрец для людей, юнец для своих, он решил влиться в дикую жизнь Треверберга до того, как родители положили лапу на его судьбу. И что в итоге? Побег сразу после достижения темного совершеннолетия. Другая фамилия. Оторванность от своих. Управление полицией. Если бы он понимал, как это правильно описать, то сказал бы, что по-своему счастлив. Его счастье заключалось в свободе.

Немного подумав, Ли взглянул на часы. Восемь утра. Смена у Лоусон начиналась в семь. Подойдя к телефону, он набрал номер кардиологии и принялся ждать. Гудок. Второй. Третий. Может, она занята? Может, ее допустили к операциям? Конечно же нет. Прошла всего ночь, а подобные дела быстро не решаются. Может, она взяла выходной?

– Доктор Офелия Лоусон, – неожиданно ожила трубка.

Андреас выдохнул.

– Это капитан Ли, доктор.

– Здравствуйте, капитан, – ему показалось, или голос ее потеплел? – Спасибо вам за цветы. Не стоило усилий.

– После субботы мне захотелось вас поддержать.

Она что-то буркнула в сторону.

– Вы сделали все, что могли.

– Так врачи говорят, когда больше нечего сказать.

Лоусон тихо рассмеялась. От ее смеха стало тепло. Ли провел рукой по волосам и посмотрел в зеркало, отмечая, как меняется его взгляд во время разговора с ней.

– Я забрала их домой и поставила на кухне.

– Но сейчас вы в больнице.

– Да. Разбираю старые истории болезни, заполняю карты. Словом, занимаюсь той ерундой, до которой не доходили руки.

Она медленно выдохнула. Стало грустно.

– Я уверен, что вы сделали все, что могли.

– Операции похожи на расследование, капитан, – тихо ответила Лоусон. – Перед вами чистый лист. Вы знаете, к чему должны прийти, что должны найти, устранить или спасти. Вы знаете маршрутную карту, понимаете, как к этой точке приблизиться в теории. Но на практике каждая операция уникальна. Даже те, на которых учатся интерны. Может открыться кровотечение, у пациента могут оказаться слишком хрупкими ткани или сосуды, он может нарушить запрет врача и выпить или съесть что-то запрещенное. Его сердце может не выдержать. Я заставила сердце пациента биться. Дважды. Когда его увозили в палату, он был стабилен. Я провела еще две операции и поехала домой. Другие пациенты живы, и им ничего не угрожает. А ночью мне сообщили, что Беард умер.

– Это тяжело, – сказал Ли, потому что просто не знал, что еще можно сказать.

– Спасибо вам, капитан. Мне нужно работать.

– Не хотите со мной поужинать?

В трубке повисло тягостное молчание. Идиот. Зачем ему это? Зачем ему связываться с Незнакомкой? Подобный союз никому не принесет счастья. Да, он старше нее, опытнее и понимает ее лучше, чем она может представить. Но все же, хватит ли ему сил? Она не похожа на тех психопатов, о которых слагают легенды и страшилки для маленьких эльфят. Не похожа на эмоционального вампира, который раскачивает тебя, выдирает из твоей души остатки светлого и чистого, чтобы осушить и выбросить. Она работает врачом, от нее не пахнет угрозой. Только печалью, светом и обещанием. Как от любого обращенного. Ли не чувствовал к ней ничего до этого момента. До момента, когда зачем-то принял на себя роль защитника.

– Почему бы и нет, – наконец ответила Офелия. – Сегодня вечером?

– Я заеду за вами в восемь.

Она продиктовала домашний адрес и отключилась. Андреас замер, не отводя глаз от окна. Что ж. Теперь можно ехать в управление.

Несколько часов спустя

Управление Полицией Треверберга

Харри Хикс смотрел на друга, сощурив серо-голубые глаза. На его морщинистом лице читалось одновременно презрение ко всему живому и интерес к рассказу Ли. Хикс уже двадцать пять лет служил руководителем отдела криминалистической экспертизы, частенько выезжал на место преступления и преподавал в академии. Он прошел войну, потерял спокойный сон, но приобрел удивительное чутье относительно поиска и интерпретации найденных улик. Хикс совмещал в себе повадки следователя и криминалиста, и это делало это бесценным сотрудником и отличным другом.

Они познакомились с Ли лет десять назад, подружились почти сразу. Полукровка и темный эльф, оторванный от семьи, чувствовали свою схожесть перед лицом огромного мегаполиса. И тот и другой не понимал, где его место, как раскрываться и стоит ли раскрываться, как жить эту жизнь и в чем ее смысл. Любовь к правде объединила, изрядная толика занудства сделала чуть ли не братьями. Полукровка старел, эльф – нет, но это не мешало им отрываться в недавно отстроенном Ночном квартале и сейчас. И давать фору послевоенной молодежи.

– Прям взял и пригласил на ужин?

– Не знаю, что на меня нашло, – стушевался Андреас. – Я не могу сказать, что чувствую что-то определенное.

– В тебе просто проснулся защитник.

Ли передернуло. Он привык, что друг озвучивает то, что он говорил сам себе мысленно, не решался произнести вслух, но сейчас эта обнаженная правда резанула. Некоторое время назад Андреас увлекся работами психоаналитиков и пытался примерить прописанное там на себя. Вышло не очень ввиду специфики описания, но что-то в этом было. В том, что есть нечто глубже очевидного мотива и причинно-следственных связей. Есть дикие, первобытные инстинкты, которые либо помогают тебе жить, либо мешают. Ему действительно хотелось помогать другим. Помогать так, как ему самому никто не смог бы помочь. Он не мог дать тепла и эмоций, и отдавал свое время и силу, протягивал руку. Боролся за справедливость, потому что свою собственную жизнь считал олицетворением несправедливости.

Хикс вырос в детском доме. Полукровок редко жаловали. Сказки про светлую и чистую любовь между темными существами и обычными людьми рассказывали детям, чтобы как-то скрасить этот мир. На практике на полукровок смотрели как на прокаженных. Такой ребенок становился символом позора. Все как в культуре бастардов. Ты вроде сын своего отца, наследный принц, а по факту ты хуже конюха. В Хиксе забавно смешалась кровь темного эльфа и человека. Чаще она дарила своему обладателю вечную молодость, но Харри получил от нее другой дар. Дар, который создал из него гениального криминалиста.

– Она красивая женщина.

– Все Незнакомки красивые женщины.

Ли покачал черноволосой головой.

– Она не похожа на других Незнакомок. В ней нет кровожадности и необузданности. Она хирург!

– Маска. Как и твоя собственная маска полицейского. Какая она на самом деле, ты не знаешь. Это же впитывается с молоком матери: не связывайся с Незнакомками. Оставь их другим Незнакомцам.

– Не думаю, что одному знакомому нам Незнакомцу тут что-то светит, – не удержался от едкости Ли. – По его милости Офелию отстранили от операций.

– А он имел на нее виды?

Капитан пожал плечами.

– Ты же знаешь Эверетта.

Харри сдержанно кивнул.

– Я так понимаю, ты меня не услышал?

– Ты потратил весь обеденный перерыв на то, чтобы отговорить меня от свидания с красивой женщиной. Вместо этого пнул бы своих. Что показало вскрытие пациента?

– «Что показало вскрытие», – передразнил Хикс. – Ничего не показало. Пациент в морге в больнице. Астер не подписал бумаги о перевозе. Сказал, что тело останется в его больнице, пока его патологоанатомы не проведут вскрытие.

– То есть? Это дело полиции.

– А вот и нет. Какая-то там поправка к уголовному кодексу. Если умер в больнице, то и вскрывает местный врач. Я отправил Беату, она с них глаз не спустит.

– Беата-то да…

Ли достал пачку сигарет из нагрудного кармана рубашки и протянул одну из них другу. Тот не отказался. Чиркнула зажигалка, и комнату наполнил сизый дым.

– Вот, – глубокомысленно сказал Харри. – Курение тебе тоже нужно бросать.

– Да, – подтвердил Андреас, набирая полные легкие дыма. – Только докурю эту сигарету.

Они закончили в тишине. Обед подошел к концу, нужно было возвращаться к делам, а Ли чувствовал, как нарастает внутреннее напряжение. Только вот связано оно было не с Лоусон и не с их свиданием. Было что-то еще. Будто город замер перед бурей. Полицейский потер брови и посмотрел на Хикса. Тот тоже разделался с куревом и теперь с безразличным видом смотрел в окно. В его блеклых глазах отражалось небо.

Ли погрузился в меланхолию и пришел в себя, только оказавшись в кабинете отдела по расследованию особо тяжких, где служил последнее время. Он прошел через наркотики, работорговлю и убойный. За успехи перевели в особо тяжкие и сделали заместителем шефа. Убедившись, что это не превратит его в белого воротничка, эльф согласился, и теперь занимал почетный большой стол в просторном кабинете, перегороженном шумоизоляционными панелями, за которыми прятались немногочисленные коллеги. Иногда им становилось грустно, и панели разбирали, но сейчас они стояли по местам. Отдел недавно закрыл несколько крупных дел, и теперь наслаждался заслуженным отдыхом и бюрократией.

Дверь в кабинет шефа была открыта, а места коллег пустовали. Это заставило Ли мгновенно вернуться в реальность.

– Капитан!

Ли вздрогнул и стремительно преодолел пространство до кабинета шефа. Тот сидел на столе. Немолодое лицо блестело от пота, глаза бегали и ввалились. Коллеги сидели на стульях вокруг него как дети вокруг воспитателя.

– Что случилось, шеф?

– Бери команду и немедленно выезжай в четвертую гимназию. Там стрелок.

– Что? – Ли не заметил, как сел голос.

– Школьник пришел с огнестрельным оружием и начал стрелять на уроке.

Ли обвел глазами коллег.

– Андерсон, Равилье, Штейн – со мной, – перечислил он. – Лоурден, остаешься здесь на телефоне. Позвоните Хиксу. И нам нужен переговорщик!

– Себастьян Хоул уже выехал на место преступления, – бесцветным голосом проговорил шеф.

Семнадцать минут спустя

Себастьян Хоул оказался молодым психиатром, получившим сертификат ФБР, который позволял ему вести переговоры в критических ситуациях. К критичным относился захват заложников, терроризм, попытки суицида. Специалист приехал к гимназии в одно время с полицейскими машинами, но приказа о старте переговоров пока не поступило. Из здания не доносилось ни звука. Гимназию окружили люди. Полуодетые, испуганные школьники и преподаватели, кто выбежал, только услышав выстрелы. Сандра Андерсон и Грегор Штейн отправились собирать показания. Матиас Равилье приготовил оружие и пошел в обход проверить черный ход или иные выходы из гимназии. Ли остался у главного входа. Он держал в руке рацию, кутался в шерстяной плащ. Шел ледяной моросящий дождь, солнце спряталось, но капитан стоял, расправив плечи и широко расставив ноги.

– Чисто, – ожила рация голосом Равилье.

– Через сколько будет спецназ? – негромко спросил Ли.

– Шестьдесят секунд, – снова ожила рация. – Когда прекратили стрелять?

– Минут пять назад.

На данный момент было известно только то, что выстрелы начались на третьем этаже в помещении, где сидел выпускной класс. Тридцать человек и учитель. Андреас удержался от того, чтобы провести рукой по лбу, на котором выступила испарина. Этот город повидал всякое, но подобного он не видел никогда. Да и целый мир пока еще не знал случаев, чтобы школьник приходил в свой собственный класс и открывал огонь. Это можно было объяснить, если такое совершил бы прошедший через огонь солдат. Но мальчик?

– Тихо, – снова прорвал тишину Равилье. – Заходить?

– Подожди спецназ, – отозвался Андреас.

Обычное здание гимназии бежевого цвета на фоне грозового неба казалось бессмысленно-серым. Темные окна, в которых не виднелись лица людей. Кое-где включен свет. В кабинете, где оккупировался стрелок, светло. Но ничего не видно за плотно задернутыми шторами. Ни теней, ни движения. Только багровые пятна на ткани, зловеще темнели.

– Томми, я хочу с тобой поговорить.

Себастьян Хоул замер в нескольких шагах от Ли. Он держал в руках рупор. Андреас развернулся к нему, вздрогнув от неожиданности. Психиатр кутался в плащ, он выглядел маленьким и одновременно всесильным. Стальная выдержка в светлых глазах, упрямо напряженные губы. От него буквально веяло уверенностью.