Портрет второй жены

Но сама Инга чувствовала, что еще немного – и ее просто свезут в клинику неврозов. Ну не могла она, не могла жить в постоянном сознании того, что собственная жизнь больше ей не принадлежит! И вместе с тем, кто станет думать о Тоше, если она позволит себе расслабиться? Бабушка Эля приходила ровно два раза в неделю – как казалось Инге, главным образом для того, чтобы продемонстрировать новое платье и обсудить с дочерью сплетни в Союзе художников.

– Представляешь, Семенов получил-таки мастерскую на Патриарших! – говорила она, закуривая длинную черную сигарету с золотистым ободком. – Кунцев добивался из последних сил, его все уже поздравляли, и Введенцев был за него – и вдруг отдали Семенову, ну надо же!

Инга с тоской смотрела на ароматную сигарету в маминых пальцах. У нее просто скулы сводило от желания покурить, но нельзя: она кормит Тошеньку. Присев на край стула на кухне, она с тревогой вслушивалась в каждый шорох за дверью в детскую – вот-вот проснется, а овощное пюре не готово, и мясо не перекручено… Господи, неужели были времена, когда Инга могла себе позволить до утра засидеться в гостях, уехать на море хоть на все лето или завиться на пару дней в Питер – просто так, чтобы сменить обстановку! Сейчас, казалось бы, и возможностей больше: хоть на Канары лети, хоть в Италию, Гена заплатит – даже не заметит. Но с кем оставить ребенка – не с бабулей же Эльвирой.

«Я там с ума сойду, на Канарах, – думала Инга. – Да и Эле в голову не придет предложить».

Гена появлялся поздним вечером, и то не всегда, и Инга уже привыкла к тому, что муж стал в доме какой-то полумифической фигурой. По правде говоря, она давно разошлась бы с ним. В конце концов, он наверняка давал бы ей не меньше денег, чем теперь, а какой еще от него толк? Но едва она думала о том, сколько забот связано с разводом, как тут же решала: пусть все идет, как идет, бывает хуже.

Инга уже с трудом представляла себе, зачем она, эффектная девушка из интеллигентной семьи, художница, вышла замуж за бизнесмена Широбокова, с которым познакомилась в ресторане Дома кино. После того как родился Тоша и жизнь ее резко переменилась, те времена казались Инге почти нереальными, невообразимо далекими.

Кажется, Широбоков был молчаливым, сдержанным и этим выгодно отличался от богемной тусовки, к которой привыкла Инга. Ну и деньги, конечно. А почему бы и нет? Инге нравилось, что ее новый кавалер не читал меню в ресторане справа налево, что присылал за ней машину в мастерскую, если она засиживалась допоздна, что дарил зимой роскошные букеты…

Конечно, Ингино детство и ранняя юность прошли далеко не в нищете. Ее отец давно решил, что благосостояние свое и семьи дороже, чем следование каким-то расплывчатым художественным идеалам, а быть одним из руководителей Союза художников весьма выгодно и даже приятно, особенно если забыть о некоторых стремлениях беспечной молодости. Поэтому ни Инге, ни ее младшему брату Юрочке думать о деньгах не приходилось – как, впрочем, и маме Эле. Да их почти и не существовало, денег, – в том мире, где распределялись дачи и мастерские, выгодные заказы и поездки за границу, и путевки, и мебель, и машины… И все это могло принадлежать маститому художнику Владимиру Сергеевичу Ратникову или любому члену его семьи – только пожелай.

Когда вдруг оказалось – да еще так быстро и почти незаметно! – что жизнь утратила прежнюю стабильность, которая казалась вечной, что хозяевами ее стали совсем другие люди, чем прежде, – ни Владимир Сергеевич, ни его семья были к этому не готовы.

Это были ужасные годы: все менялось на глазах, рушились солидные репутации, терялись все ориентиры, а ведь с ними были связаны не какие-то отвлеченные идеи, а вполне конкретные повседневные поступки. Инга не любила вспоминать те годы. Правда, потом-то все более-менее утвердилось снова, и Владимир Сергеевич сумел преодолеть растерянность, снова занял подобающее положение в обществе, а уж Юра!..

Но те несколько лет… Тогда-то Инга и вышла замуж за Широбокова.

Все шло в общем-то неплохо, пока не родился Тоша. Инга рисовала «свои натюрморты», ездила на самые престижные презентации и вернисажи. Время от времени господин Широбоков вывозил жену в свой «свет», который не вызывал у Инги ничего, кроме брезгливости.

– Бог мой, Гена, ведь ты же интеллигентный человек! – восклицала она по дороге домой. – Как ты можешь общаться с этими торгашами! Этот твой – как его, ты говорил, Берецкий? – смотрел на меня так, как будто купить собирался, только что не ощупывал. Ужас!

– Что поделаешь, моя дорогая, – усмехался Гена. – Будь снисходительной. Конечно, эти люди не членкоры Академии, но они кое-что значат в жизни. А от Берецкого, между прочим, во многом зависит мое будущее. И твое, значит, тоже. Разве ты не хочешь, чтобы я поехал представителем нашей фирмы во Францию?

Во Францию Инга, конечно, хотела и поэтому не слишком спорила с мужем. В конце концов, не так уж часто ей приходилось ездить с ним к этим его берецким, можно было иногда и потерпеть. Зато ей не надо было считать копейки, как большинству ее подруг, не нашедших себе места в новой жизни. Даже ее отец поглядывал на Широбокова с опасливым уважением, словно не понимая, что заставляет зятя заниматься странным и непонятным интеллигентному человеку торговым делом…

Геннадий Широбоков что-то продавал – что именно, Инга не вникала. Кажется, лес, да, так он и говорил – лес, и в названии его фирмы упоминался лес, в какой-то дурацкой, вполне советской аббревиатуре.

«Что ж, лес так лес, какая разница?» – думала Инга, покупая самую дорогую английскую коляску для ребенка, который вот-вот должен был появиться на свет.

Она не была суеверной и поэтому рассудила: кто купит все необходимое, пока она будет в роддоме? Не Элечка ведь, она непременно наберет какой-нибудь ерунды, и, уж конечно, не Гена.

К тому времени как Инга собралась рожать, ее супруг стал бывать дома все реже. Сначала задержался допоздна, потом не пришел ночевать, потом уехал в командировку без предупреждения… Инга закатила было скандал, но Гена остался невозмутим.

– Тебе вредно волноваться, Инночка, – сказал он. – Не понимаю, что тебя беспокоит? Разве я тебя не обеспечиваю всем необходимым, и даже более того? Неужели ты думаешь, что все это было бы возможно, не отдавай я все силы работе? Ведь у нас с тобой нормальные, ровные отношения, моя прелесть, у тебя вполне самостоятельная и интересная, как ты говоришь, жизнь. Отчего скандал?

Несмотря на свою погруженность в искусство, о которой любила говорить Эльвира Павловна, Инге трудно было отказать в здравом смысле. В самом деле, отчего ей скандалить? Разве она влюблена в Широбокова, разве вечер не может провести без него? Слава Богу, в связи с беременностью ей больше не надо выбираться с ним на его приемы и улыбаться его, с позволения сказать, коллегам!

Но когда родился Тоша… Нет, Инга не ждала от Гены помощи, но хоть посочувствовать-то он мог бы! Ведь она весь день одна с ребенком, из сил выбивается, ночей не спит, с ума сходит. А он всего-навсего перебрался спать в гостиную, а в ответ на ее жалобы сказал:

– Так пригласи няню. Или тебе денег не хватает?

Легко сказать – няню! Конечно, Инга попыталась это сделать. Но ей катастрофически не везло на нянь, ну просто фатально не везло!

Инга вообще ненавидела хозяйство и не умела его вести. Едва выйдя замуж за Широбокова и перебравшись в его трехкомнатную квартиру, она договорилась с Зинаидой, двадцать лет убиравшейся в доме Ратниковых, что та теперь будет приходить и к ней, по новому адресу. С обедами Инга тоже быстро разобралась – благо, Широбоков обедал в основном в ресторане или в офисе. Она просто выбрала из моря зазывных объявлений одну фирму, предлагавшую вкусные домашние обеды, и время от времени заказывала их на дом. Еще до появления Тоши была куплена немецкая стиральная машина с сушилкой. Впрочем, пользовалась ею все та же Зинаида, это входило в условия договора.

Но найти няню оказалось просто невозможно, несмотря на обилие объявлений во всех газетах. Инге начало казаться, что все женщины без профессии, с неустроенной судьбой и расстроенными нервами подались в няни. По ее звонкам являлись такие дамы, что Инга, при всей ее житейской безалаберности, ни за что не доверила бы ребенка ни одной из них даже для короткой прогулки. Особенно одна была неповторима – с блуждающими глазами, дергающимися руками и испитым лицом, ну вылитая обитательница вытрезвителя!

Правда, однажды мама Эля сосватала ей интеллигентную старушку, но, как выяснилось, та была старой девой и понятия не имела, что надо делать с двухлетним мальчиком.

– Не понимаю, в чем дело! – возмущалась Эльвира Павловна. – Вот Ритулина дочка нашла прекрасную няню, та даже на дачу с ее Давидиком выезжает, и Зося тоже нашла, одна ты не можешь.

Инга и сама не понимала, почему ей попадаются какие-то клинические типы. И все в ее жизни происходит так нелепо… Вот она в толк не могла взять, что привело ее несколько лет назад в дом Широбокова. Но еще большей загадкой было для нее: зачем он-то женился на ней? От большой любви – что-то не похоже: он с самого начала был каким-то бесстрастным, а после рождения Тоши вообще мало стал бывать дома.

Но самое печальное заключалось в том, что Инга понимала: ей в общем-то безразлично, как относится к ней Широбоков, ей неинтересно думать о нем и ждать его, и беспросветная скука все больше охватывает ее…

Иногда Инга с тоской смотрелась в зеркало. Боже, в кого она превратилась! Ведь ей едва за тридцать, она довольно хороша собой, ей всегда говорили, что у нее оригинальная внешность – темно-русые прямые волосы, большие серые глаза почти у самых висков, слегка выступающие скулы… А когда она последний раз была хоть где-нибудь – в мастерской у модного художника, которых прежде знала наперечет, на приличном вернисаже? Да что там у кого-то, она и в своей мастерской не показывалась уже год!

Конечно, Инга не обольщалась насчет своего таланта, но все же – ведь у нее и выставлялось кое-что, и продавались картины. А теперь этот вечный страх из-за Тоши, целодневное одиночество в квартире, которую она так и не сумела сделать уютной, редкие звонки приятелей, с которыми даже встретиться некогда…

Как-то само собою получилось, что, объявив жене о своем отъезде во Францию, Широбоков уже не предложил ей ехать вместе с ним.

– Что тебе там делать, детка? – сказал он с обычной своей невозмутимостью. – Ты и по-французски не говоришь, и знакомых у тебя там нет. Я уверен, ты будешь скучать.

«Можно подумать, здесь мне очень весело», – подумала Инга, но промолчала.

Теперь она уже и сама не была уверена, что хочет ехать с ним куда-то.

– А как же Тоша? – спросила было она. – Ведь мальчику нужен отец.

– Да? – усмехнулся Широбоков. – Я и не отказываюсь от отцовства, если ты заметила. Просто у нас с тобой не сложилось особенной близости, при чем здесь ребенок? Я ведь буду приезжать и непременно навещать вас с Антоном. А жаловаться на мою финансовую неаккуратность у тебя, моя радость, по-моему, нет оснований.

«Как во сне идет моя жизнь, – думала Инга, слушая мужа. – Что происходит между нами, расходимся мы или нет, чувствует ли он ко мне хоть что-нибудь? А я к нему?»

После отъезда Широбокова Инга поняла: еще год-другой, и она опустится на дно, где эта илистая скука, эта обволакивающая лень уже не отпустят ее.

– Мама! – воскликнула она, позвонив родителям. – Я тебя прошу, найди хоть кого-нибудь! Только чтобы не алкоголичка была и не маньячка, остальное безразлично. Чтобы приходила и сидела с Тошей, особенно вечером, чтобы я хоть куда-то могла выходить! Ведь он уже большой, ему четыре года почти, неужели нельзя никого найти?

Ужас охватывал ее, настоящий ужас! Немедленно сделать что-нибудь со своей жизнью, вырваться из этого болота! Плевать на Широбокова, найдет себе другого, только бы растормошить саму себя, вернуться к нормальному существованию.

– Буду платить сколько попросят, только найди, – решительно сказала Инга. – Иначе выброшусь из окна, – добавила она, чтобы заставить маму искать поактивнее.

И вот тогда-то эти женщины, от которых она прежде шарахалась, стали появляться в ее доме. С нянями ей по-прежнему не везло, но теперь Инга твердо знала: как бы там ни было, а надо соглашаться с тем, что есть, лишь бы не обижали Тошу – за этим она следила, дотошно расспрашивая сына о постоянно сменяющихся няньках.

Иногда она отвозила его на дачу к бабушке и дедушке. Но Элечки надолго не хватало, а папа старался напоследок своего функционерства в разваливающемся Союзе получить как можно больше, и ему тоже было не до внука.

Так прошел год. Инга лихорадочно наверстывала упущенное за время своего странного замужества. Она провела почти месяц в мастерской, написала несколько вполне сносных картинок. Инга давно уже поняла: не так важно, что именно и как изображено на холсте, дело в репутации, а выдать за новое слово в искусстве можно все, что угодно.

Когда натюрморты и пейзаж были готовы, Инга с головой окунулась в прежнюю свою жизнь – с бесконечными посиделками, тусовками, ресторанами и прочими проявлениями богемности, позволявшими ей чувствовать себя весьма интересной дамой. Тем более что банковский счет Широбокова позволял ей не стеснять себя. Ее далекий супруг, вероятно, понял за время недолгой совместной жизни, что при всех своих недостатках Инга не транжира и не станет злоупотреблять его финансовым доверием.

У нее завелся даже любовник, вполне приличный скульптор лет сорока, подающий большие надежды. Правда, Инга никогда не приводила его в квартиру Широбокова. Наверное, давали о себе знать понятия о порядочности, усвоенные в детстве. А может быть, просто неловко было перед Тошей.

Но Тоша, Тоша – чувство вины перед ним мучило ее постоянно! Сейчас, несмотря на то что мальчик уже подрос, Инга чувствовала себя примерно так же, как когда-то, прислушиваясь к его младенческому дыханию и не зная ни минуты покоя.

Что он делает там, дома, с очередной няней – как всегда, сомнительной особой, больше всего на свете любящей болтать по телефону? Какой-то он стал бледный, грустный. Ему пошел шестой год, а он даже букв не знает, и это внук академика! Инга приходила в отчаяние, но ничего не могла поделать. Годы шли, упускать время было нельзя, надо было устроить свою судьбу.