Двое в Барселоне

Аля обнаружила объявление в бесплатной газете «Северо-Запад», которую время от времени бросали в почтовый ящик. Деньги предлагались небольшие, но надежные, она тут же отправилась по указанному адресу и уже на следующий день рассказала однокурснице Лине о так неожиданно найденной халтуре.

– Повезло, – вздохнула Линка. – Все-таки дети… Не мыдлоны какие-нибудь!

– Мыдлоны? – удивилась Аля, впервые услышав это слово.

Линка уже год работала в ночном клубе, который то закрывался из-за конфликтов с «крышей», то снова открывался по новому адресу. Она и объяснила Але, кто такие мыдлоны.

Линке можно было посочувствовать. Ее родители жили в каком-то шахтерском городке на Украине, а это значило, что об их помощи следовало забыть, хотя они обожали свою доньку, которой удалось пробиться аж в саму Москву, в главный театральный институт. А родители Левы Наймана, с которым Лина познакомилась во время вступительных экзаменов и за которого вышла замуж уже в сентябре на первом курсе, терпеть не могли невестку, поломавшую, как они почему-то считали, театральную карьеру их сына. Из дому, правда, молодую семью не гнали, но и условия создали такие, что Линка с Левой быстренько смылись на квартиру сами.

В общем, у Лины Тарас было из-за чего идти в официантки. А Але вполне хватало скромной лицейской подработки.

Лина была самой милой и доброй девочкой на всем курсе, любой мог рассчитывать на ее помощь – моральную, а при малейшей возможности и материальную. Леве, вопреки родительскому представлению, повезло с женой.

Да и красивая она была, в этом и сомнений не было: стройная, с длинными, совершенно белыми прямыми волосами и большими миндалевидными глазами потрясающего аквамаринового цвета – то есть прозрачными. Ее внешности завидовали, кажется, все девчонки, кроме Али. Линина почти тезка, дочка известного режиссера по имени Лика, даже интересовалась насмешливо:

– Ты, Линуся, подтяжечку случайно не делала еще? Глазки у тебя – прямо до висков, по таким штучкам в Голливуде определяют, когда звезды старость свою начинают скрывать!

И все-таки Аля понять не могла, почему такой придирчивый и прозорливый мастер, как Карталов, взял на свой курс Лину. Чего-то в ней не хватало, что ли… Или наоборот – слишком гармоничным, округлым было каждое ее движение и весь облик?

Но говорить о таких смутных, самой не до конца понятных вещах с Линой, конечно, не хотелось. Потому что говорить с ней было легко: от нее совсем не исходила зависть, к которой Аля уже успела привыкнуть, учась в ГИТИСе, и которая вообще-то могла считаться естественным актерским качеством.

Они и разговаривали о чем-то веселом однажды поздним сентябрьским вечером, сидя в гитисовской мастерской за шитьем костюмов. Лина, правда, не играла в новом студенческом спектакле – чеховской «Свадьбе», – но Аля играла невесту, и Лина помогала ей подогнать по фигуре безразмерное свадебное платье, верой и правдой служившее свадебным ролям не одного поколения студентов.

Аля шить не умела совершенно, оторвавшаяся пуговица была для нее если не совсем проблемой, то по крайней мере большим неудобством. И она с уважением следила, как мелькает иголка в тонких Линкиных пальцах. Почувствовав ее взгляд, та подняла глаза от шитья.

– Что ты, Шурочка? – спросила она, привычно переиначивая Алино имя, которое каждый кроил по-своему.

– Да просто… Есть же люди! Все умеют, ни в чем их действительность не тормозит.

Аля ответила совершенно искренне и поэтому, наверное, не слишком понятно.

– Вот тоже мне, нашла уменье! – Линка махнула рукой – так, что иголка вырвалась из ее пальцев и повисла на нитке. – Талию ушить! Ну и надо было мне в костюмеры идти.

– Да ты что! – даже смутилась Аля. – Я же совсем не то имела в виду. Наоборот, удивляюсь, как это тебя на все хватает.

– А на что? – Але показалось, что какая-то слишком веселая нотка мелькнула в Линкином голосе, сверкнула в глазах. – Нет, ты скажи – на что, по-твоему, меня хватает?

– Ну, вообще, – не сразу нашлась она. – Шьешь вот… Левка всегда как куколка ходит. Да вообще – на все!

– Вот видишь! – Линкин голос прозвучал почти торжествующе. – Как будто и не про артистку…

Аля даже покраснела от своей невольной неловкости.

– Ты не обижайся, Лин, – принялась было уверять она, – я просто выразилась неточно. А сценречью, помнишь, сколько ты занималась, когда акцент надо было убрать? Да что это ты сегодня, в самом деле?

– А я не обижаюсь, – спокойно ответила та. – На что обижаться? Я и сама знаю. Не то чтобы мое место только на кухне, но уж точно, что не на сцене.

Ее спокойствие сбило Алю с толку. Вот так, без малейшей горечи, говорить о том, что напрасно потрачены лучшие юные годы, что ошиблась с выбором будущего? А главное, она не знала, как возразить…

– А ты не возражай, – словно подслушав ее мысли, сказала Линка. – По-моему, все вовремя. Хуже было бы, если б я еще лет через десять спохватилась. А так – хоть Карталов вздохнет с облегчением. Он же меня по ошибке взял, разве я не понимаю? Вместо тебя.

– Как это – вместо меня? – поразилась Аля.

– Да очень просто, – пожала плечами Лина. – Ты ж в последнюю минуту исчезла куда-то, на собеседование не пришла. Он и взял меня, лирическую героиню думал сделать. Обманулся внешностью!

Аля так растерялась от этого неожиданного заявления, что не нашлась с ответом.

– Кто это тебе сказал? – наконец пробормотала она. – Сам, что ли?

– Ну-у, сам он не скажет… Хотя – спроси его, если хочешь. Поспорить могу, что подтвердит! Да ты не переживай, – успокаивающе заметила она. – Думаешь, я о чем-то жалею? Мне знаешь как учиться нравилось! Люди какие интересные, занятия, я же театр все равно люблю до чертиков. И Левушку встретила, ребенка вот рожу.

– Ребенка?! – Невероятные известия сыпались на Алю в этот вечер как из рога изобилия. – Какого еще ребенка?

– Какой получится, – усмехнулась Лина. – Я сначала сомневалась, а потом думаю: и очень даже отлично, по крайней мере, уйду без шума и Карталова напрягать не буду. Он же мне и ролей совсем уже не дает, глаза только отводит, а выгнать стесняется, что ли… Так зачем я буду тянуть? Примеряй, Шурка, – завершила она разговор. – Уж дальше ушивать некуда, отрезать придется, если опять велико будет.

Аля была так ошеломлена этим неожиданным разговором, что машинально надела платье, застегнула тугие крючки, глядя на Лину круглыми глазами.

– Ну, что ты так на меня смотришь? – рассмеялась та. – Еще ничего не видно, смотреть не на что!

– Да нет, я не из-за того, – слегка смутилась Аля. – Просто странно: ты такие вещи говоришь и совсем не переживаешь?

– Ой, Шурочка, да есть мне о чем переживать! – махнула рукой Лина. – У меня токсикоз жуткий, может, в больницу придется ложиться. Да хоть и не в больницу, все равно тяжело всю ночь между столиками бегать. Придется увольняться, а как с деньгами, а Левка из-за меня переживает, а ребенок появится? Короче, одни проблемы.

– Свекровь поможет, – сердито заметила Аля. – Что ж она, вообще не человек? Внук все-таки, от единственного сына!

– Кто ее знает… – с сомнением протянула Лина. – Ладно, что загадывать. Поможет, не поможет – увольняться все равно придется. Не хочешь на мое место устроиться? – поинтересовалась она. – Деньги неплохие, хотя, конечно, не с неба валятся.

– Да нет, – пожала плечами Аля. – Зачем мне? Лучше меньше, да лучше.

Ее взволновало то, что Линка сказала о Карталове: что он взял ее на курс по ошибке, вместо Али. Значит, было в них какое-то сходство, заставившее обмануться даже опытного мастера, и было вместе с тем какое-то неодолимое различие.

Поэтому она пропустила мимо ушей Линкино предложение.

Могла ли она думать тогда, что именно предложение работы вскоре окажется главным, чем вспомнится вечерний разговор в гитисовской мастерской!

Мамина жизнь тревожила Алю и печалила, но почти не влияла на ее собственную во все годы учебы.

Сначала долго тянулся мучительный разрыв с отцом. Он то уходил, то возвращался – вернее, делал вид, что возвращается; и Аля понимала, что вид он делает уже даже не перед мамой, а только перед нею.

Ей особенно тяжело было вспоминать именно то время, перед окончательным родительским расставанием. Когда мама заговаривала об отце – а это она делала часто, с каким-то болезненным удовольствием, – в ее голосе звучал металл.

– Ты понимаешь, что он меняет женщин как перчатки? – спрашивала она.

Аля не знала, что ответить. Отец как раз сказал ей два дня назад, что, кажется, встретил ту единственную женщину, которая и была ему нужна всю жизнь, что он мучается, но ничего не может поделать с собой… Что он скоро уйдет совсем, не будет больше пытаться склеить разбитую чашку…

Но надо ли было говорить об этом маме? Этого Аля не знала и, по правде говоря, не хотела об этом думать. Карталов только что принял ее в ГИТИС, сразу на второй курс, она сдавала все предметы первого, мучилась из-за настороженности, с которой встретили ее однокурсники, с ужасом понимала, что ничего не умеет, ночами не спала… Со своими бы делами разобраться!

Да и воспоминания об Илье еще не стали настоящими воспоминаниями, они тревожно присутствовали в ее жизни, и каждый день, идя по институтскому коридору, Аля боялась, что он вот-вот покажется на повороте…