Женщины да Винчи

– Это да, – согласилась Белка. – И про Лукоморье… Оно что, в самом деле есть? Я думала, это сказка.

– Я тоже. Но это не имеет значения. У нас своя сказка, – напомнил Кирилл.

И принялся целовать Белку, а потом прижал ее к стене, и она тут же оплела его ногами, руками, и вся их любовь произошла прямо здесь же, в прихожей, и от этого была не менее приятной, чем в постели, а может, и поболе еще…

«Поболе!.. – весело подумала Белка, когда страстные судороги закончились и, часто дыша, Кирилл сел на пол у ее ног. – Словарный запас вятских лесов! Или Лукоморья… Может, оно и правда есть?»

Глава 10

– Вот оно, Лукоморье.

По-утреннему сырой сизый дым окутывал капитана так плотно, что его голос звучал, словно из облака. А может, не из-за дыма Зине так казалось, а потому что она смотрела на капитана как на бога. Спасителем он для нее был уж точно, поэтому каждое его слово она принимала на веру. Но Лукоморье?..

– Разве оно есть на самом деле? – спросила Зина.

Она вышла из землянки, умылась, привела себя в порядок и уже собиралась обойти песчаный холм, на котором стояла артиллерийская батарея – за этим холмом в сосновом лесочке расположился медсанбат, – когда увидела капитана. Он стоял над обрывом, курил и смотрел за реку на едва видимый в тусклых рассветных лучах усадебный дом Михайловского.

Михайловское!.. Само это слово вызывало у Зины благоговение. И она старалась не смотреть в его сторону: больно сознавать, что там происходит, еще больнее видеть разоренный парк, гаубицы у самого пушкинского дома, суетящихся немцев.

– Конечно, есть, – ответил капитан. – Вот оно, перед тобой. Правда, излучина здесь речная, но видишь, как вода разлилась? На море похожа.

Зина кивнула. Хотя еще только начинается апрель и большой разлив впереди, но река Сороть уже раскинулась так широко, что в самом деле напоминает море.

– Вообще же Лукоморье – это такое особое место на краю света, – сказал капитан. – У Лукоморья стоит мировое древо, в пушкинском варианте дуб зеленый, и по нему можно взобраться или спуститься в другие миры.

– Почему? – спросила Зина. И тут же поправилась: – То есть не почему, а как?

– Почему – тоже правильный вопрос. Потому что это древо – ось мира. Вершина его в небе, а корни в преисподней. А как по нему перемещаться, я не знаю.

На этих словах капитан чуть заметно улыбнулся. Улыбался он редко, и от его улыбки у Зины каждый раз кружилась голова и сердце замирало.

– Вы все знаете, – убежденно сказала она.

А разве не так? Вот ведь и про мировое древо это самое… Он же врач, значит, не по специальности изучал, и раз все-таки знает, то это означает, что знает он все на свете. Зина была рассудительна, и такой вывод был для нее очевиден.

– Выспалась ты? – спросил капитан.

Зинины слова про его всезнание он пропустил мимо ушей. Зина предполагала, что он относится к ней снисходительно, как к несмышленышу, но не обижалась. Во-первых, потому что она вообще не могла себе представить, как можно обижаться на такого человека, как капитан Немировский, а во-вторых, потому что этой своей снисходительности он в повседневной жизни никак не проявлял, а значит, и обижаться не на что.

Вчера ночью он лично отправил Зину отсыпаться, потому что за сутки до того пришла артиллерийская батарея, в которой было много раненых, и ровно эти сутки не спал весь личный состав медсанбата, а Зина и до того еще сутки не спала, потому что дежурила.

Артиллеристы шли к Пушкинским Горам через Новоржевские болота, которые нелегко дались даже Зине, привычной к ходьбе по лесному бездорожью. Замполит батареи рассказывал вчера капитану Немировскому, Зина слышала, что не шли они через эти болота, а плыли, утопая в черной жиже, что снаряды и мины пришлось перегрузить с машин на телеги, но и те увязали в грязи, кони падали и не могли подняться, и только люди двигались вперед со злой решимостью.

Дойдя наконец до Пушкинских Гор, артиллеристы принялись обустраиваться на северной окраине деревни Зимари, напротив Михайловского. Они стали готовить огневые позиции и рыть окопы, а раненых передали в медсанбат. Из-за их наплыва капитан теперь и спрашивал Зину, выспалась ли она.

– Я выспалась, – ответила Зина.

Ей в самом деле хватило нескольких часов, чтобы отдохнуть после двух бессонных суток, даже удивительно.

– Врешь, наверное, – усомнился капитан.

– Я врать не приучена, – покачала головой Зина.

– Да, – согласился он. – Это я уже понял.

Конечно, понял. Он ведь знал Зину уже целый месяц, а что она за загадка, чтобы такой умный и проницательный человек за такое долгое время ее не изучил? Вся как на ладони.

Свой первый военный месяц Зина вспоминала с содроганием. Не думала она, что война окажется такой… несправедливой. Она готова была к трудностям, к лишениям, к ранениям, к боли и к смерти – ко всему, что ей выпадет. И фифой никогда не была, особых условий для себя не ожидала. Но отношения к себе как к человеку она ведь вправе была ожидать! А вместо него…

Зина Филипьева дождаться не могла, когда наконец закончит медучилище. И хоть в связи с военным временем курс обучения был сокращен, но готовили все-таки не санитаров, а квалифицированных медсестер, и работать им придется в боевых условиях, значит, спешки в учебе быть не может, это Зина понимала. Но понимала лишь умом, сердце же ее рвалось на фронт так, как у ее ровесниц рвалось оно только к любимым.

Любимого у Зины не было, но это ее не удручало. Может, это даже и хорошо: так бы она стремилась быть необходимой ему одному, ну а раз единственного человека нет, то она может отдать все свои силы многим людям, которые воюют за родину.

Зина вовсе не была восторженной – такие свои мысли она считала самыми обыкновенными и жалела только, что восемнадцать ей исполнилось в сорок четвертом году, а не раньше. Теперь-то победа была уже совсем близко, Зина боялась не успеть на войну, а потому считала дни, отделявшие ее от окончания училища и, значит, от настоящей жизни.

Ее направили на 2-й Прибалтийский фронт, и догонять войну пришлось в Псковской области. От Кирова, где она жила и выучилась, путь был неблизкий, но этому Зина только радовалась: хорошо ведь, что большая часть страны уже освобождена от захватчиков. И всю нашу землю скоро вернем, и Европу освободим! – так она думала, глядя в окошко поезда, который вез новобранцев на запад.

В часть Зина попала как раз в тот день, когда медсанбат должен был уходить из Новоржева в район боевых действий. Как хорошо, что успела! Вот простоял бы поезд под Псковом еще полдня на запасных путях, и осталась бы она у разбитого корыта, и догоняй тогда свою часть как знаешь. Но ведь успела, вот радость-то!

Эту свою радость Зина и высказала командиру медсанбата капитану Немировскому, когда тот сообщил ей, что их часть выступает немедленно и даже поесть она не успеет, потому что полевая кухня уже ушла.

– Радость? – усмехнулся капитан. – Удивительно.

– Что удивительно? – не поняла Зина.

– На эфемерное создание вы не похожи, Филипьева. Но восприятие действительности у вас наивное.

Зина залилась краской и стала судорожно сглатывать, стараясь удержать слезы. Ей показалось, что она успешно скрыла их, но только показалось.