Полная версия
Купить и скачатьДобавить В библиотеку
Стихотворения
Автор:
Год написания книги: 2012
Тэги:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Анна Павловна Барыкова
Стихотворения
Моя муза
Портреты муз своих писали все поэты.Они являлись им: по-гречески раздеты,С восторженным огнем в сияющих очах,Воздушны, хороши, с цевницами, в венках…Моя не такова… Старушка, вся седая,В чепце, с чулком в руках, прищурясь и моргая,Частенько по ночам является ко мне,Как будто наяву, а может, и во сне,Как нянька, и меня – свое дитя больное —Баюкает она то песенкой родною,То сказки говорит, то ряд живых картинПоказывает мне; немало и былинО старине поет, о тех, кому могилаХолодною землей давно уста закрыла,И с небылицей быль плетет она шутя.И, выпучив глаза, как малое дитя,Я слушаю ее… как просто и наглядноЗвучит ее рассказ, как музыкально складно!..А сколько теплых слов, заветных чувств родныхМне слышится в речах разумных, хоть простых!Мне кажется, что всё в ее рассказах ясно…Что песни наизусть все знаю я прекрасно…Что ряд живых картин, видений пестрый ройВ душе моей живут со всей их красотой,Как в зеркале… Но вот прощается старуха:«Усни, дружок, пора! – тихонько шепчет в ухо. —Да не ленись смотри и завтра запиши,Что рассказала я тебе в ночной тиши».Ну, вот я и пишу… Но всё выходит бледно, —И песенки звучат надтреснуто и бедно…<1878>Крылья
Мне снился сон и страшный и тревожный:Что будто бы умею я летать,Когда хочу… (Во сне порою можноУжасную нелепость увидать…)По грязной улице в ночную поруИду во сне по лужам и впотьмах.Мне тяжело, дорога вьется в гору,А я тащусь в промокших сапогах.И слышу вдруг какой-то шепот сладкий:«Ведь крылья есть!.. Зачем же не летишь,А как червяк ползешь по луже гадкой —И падаешь, и ощупью скользишь?..»Тут сила новая во мне проснулась,И смелою и легкою ногойОт грязи, от земли я оттолкнуласьИ в воздухе лечу… Лечу стрелой…Несет меня неведомая сила,Мне дышится так вольно и легко…В густой туман закутавшись уныло,Внизу земля осталась далеко…А наверху волшебной красотоюСияет ночь в порфире голубой,И полно всё чудесной тишиноюИ вечною, холодной чистотой.Земля и жизнь, волнения и страсти,Страдания людей оттуда так смешны,Что глазки звезд без всякого участьяГлядят на них из синей глубины…Но мне летать там скоро надоело,И с высоты спустилась я опять,Чтоб вновь начать свое земное дело:Скользить в грязи – и падать, и страдать!..<1878>В альбом счастливице
«Взгляните на птицы небесны?»
и т. д.С птичьей головкой на свет уродилась,Пела, порхала, сыскала самца,Птичьей любовью в супруга влюбилась:Счастлива ты, милый друг, без конца…В гнездышке скрывшись от бурь и ненастья,С гордостью глупых выводишь птенцов,В теплом навозе семейного счастьяИщешь с супругом любви червячков…Зависть берет, как живешь ты привольноПтичий свой век – без борьбы, без страстей,Дум беспокойных, сомнений невольных,Глупых стремлений… и горя людей…<1878>Моя болезнь
(Разговор с доктором)
Заморский это сплин иль русская хандра?То давит и гнетет, то в голову больнуюСтучит как молотком. Всю ночь я до утраНе сплю, мечусь в жару, и брежу, и тоскую.От неотвязных снов и днем покою нет.Сжимают сердце мне неясные тревоги.Мне страшен ночи мрак, противен солнца свет,Противна жизнь сама: я с ней свожу итоги.К чему мне дали ум? Зачем не медный лоб?К чему мне дан талант, коль не достало роли?К чему дана мне жизнь, когда в итоге гроб?К чему лечить больных, коль не поможешь боли?Куда идти теперь?.. Каким служить богам,Когда надежды нет и вера уж погасла?..А доктор мне в ответ: «Послушайте, мадам,Примите ложечку… касторового масла!..»<1878>В дурную погоду
Посвящено А. П. Ф<илософо>вой
Холодно, сыро, туман всё растет,Сверху какая-то слякотьВ лица продрогших прохожих плюет…Взглянешь – и хочется плакать.Вон на углу освещенный кабак, —Пьяная голь веселится.Там целовальник, заплывший толстяк,Ядом торгует… ТолпитсяВ двери народ, и шарманщик седойВоет мотив безобразныйИ «завсегдателей» тешит поройОн прибауткою грязной.Девочка бледная в луже скользит,Пляшет, голодная, польку.Мокрое платье в лохмотьях висит,Видно, не греет нисколько.По тротуару то взад, то впередПадшие женщины бродят.Жалкие!.. Плохо торговля идет:Что за любовь в такой холод?Мимо летят на лихих рысакахВ мягких, как люлька, каретах,В шубках собольих, в шелку, в кружевахБарыни высшего света.Едут они, вероятно, на бал,Бал «Au profit de nos pauvres»…[1]Их ожидает сияющий зал,Танцы, веселия говор,Музыка, блеск, ароматы цветов,Тонкое лести куренье.Модное шарканье модных шутов,Полное чувств опьяненье…Всё это, всё, господа, в пользу вас,В пользу голодных и бедных:Вам после балу отсыплют как разГорсти две-три денег медных…Холодно, сыро, туман все растет,Сверху какая-то слякотьВ лица продрогших прохожих плюет…Взглянешь – и хочется плакать.<1878>Незаконный
Ночь… В углу сырого, темного подвалаКрик раздался страшный… Что-то запищало.На нужду, на горе свыше осужденный,Родился ребенок, мальчик незаконный.Барин, ради шутки, баловства пустого,С толку сбил и кинул (это уж не ново)Глупую девчонку, швейку молодую,С личиком румяным, славную такую.Старая хозяйка грязного подвала,Где бедняга швейка угол нанимала,Видит: дело плохо, девка помирает;Бегает, хлопочет, чем помочь не знает.Смерть в лицо худое холодом дохнула,И лежит бедняга, словно как уснула…Грудь не шелохнется, глаз раскрыт широко, —В нем, с немым укором, взгляд застыл глубокой…Вот орет мальчишка, звонко, что есть духу.«Вишь! живой родился! – молвила старуха. —Мало, что ли, было без тебя голодных?»И в приют казенный всех детей безродныхТащит, завернувши тряпкою посконной.«Ведь отца-то нету… Ты ведь… незаконный».Как? Отца-то нету?.. Вон он, – у камина,В бархатной визитке дремлет, грея спину.Выспался отлично, долго брился, мылся,С _а_нглийским пробором битый час возился,Спрыснулся духами и на бал поскачет.Что ж? Ведь он не слышит, как сынишка плачет.Что ему за дело!.. Бедной швейки повестьНе расскажет франту в этот вечер совесть…И спокоен, весел этот шут салонный…Впрочем, что ж за важность?.. Сын был незаконный.<1878>Сумасшедшая
Посвящено памяти Е. О. М…ской.
Носится слух: генеральша помешанаС горя. Какого?.. Она ль не утешенаЖизнью?.. Ей счастье во всем улыбалося,С детства судьба угодить ей старалася:Выросла в холе; воспитана барственно;Замужем тоже живет она царственно:Муж – генерал, орденами сияющий,Честно безгрешный доход получающий.В доме казенном квартира прекрасная,Комнат пятнадцать… все теплые, ясные.Умные дети, прилежны к учению,Греческий знают, латынь… восхищение!..А генеральшины слезы горючиеЛьются о том, что в морозы трескучиеБедным казенного нет отопления(Ясное дело – ума помрачение);Что ребятишек без средств пропитанияБольше, чем деток, которым все знанияВ голову вложат за денежки звонкие…Льются о том, что в прекрасные, тонкиеСукна, полотна не всяк одевается;Что бедняки бесприютные маютсяВ долгую зиму, крутую, холодную,В грязных подвалах больные, голодные…Плачет она, коль на скатерть голландскуюЛьется рекой дорогое шампанское…Плачет о тех, кто лишь хлебом питается,В праздник дешевкою пьян напивается…Всё она плачет… Спасти человечествоХочет… Трудиться на пользу отечества…Хочет одеть она голь непокрытую,Высушить слезы, народом пролитые,Вылечить раны народа прошедшие…Все говорят, что она… сумасшедшая…«Странен и дик этот пункт помешательства,Вечное в горе чужое вмешательство,Глупые слезы, в любви излиянияК нищим и глупое вечно желаниеВсем помогать, – так супруг в огорченииДоктору плакался. – Нет ли спасения?»Выслушав, доктор промолвил внушительно*«Это мания… мания решительно!»Стукал потом он больную внимательно.«Н-да… Помешалась!.. Совсем… Окончательно!»И диагност заключил консультацию,Крупную сунув в карман ассигнацию.Сколько проказ (это дело прошедшее)После творила моя сумасшедшая…Едет, бывало, тайком, сердобольная,С светлой улыбкой, судьбою довольная,Едет на «ваньке» в погоду ужасную,Ночью, в подвал, где семейство несчастноеЖдет ее… (Кстати, еще не обедало,А генеральша об этом проведала.)То вдруг швее за работу дешевуюЩедрой рукой посыпает целковые,То наберет ребятишек плюгавеньких,Моет да чешет оборванцев маленьких…Раз (генерал чуть не нажил «кондратия»)…Раз в кабаке она пьяную братиюУвещевала не пить… И моралиюТронуты были, – ревели каналии!..Просьбы писала… К министрам в передниеШлялась, салопница будто последняя…Чтоб принести бедняку утешение,Кланялась, плакала, все унижения,Злые насмешки сносила, презрение;Все удивлялись ее поведению…Было чему… Но всего удивительнейСтали припадки болезни мучительнойПеред кончиной… Устала, сердечная,В деле умаялась, память ей вечная!Громко рыдая, рвалась она бешено:«Мало нас! Мало на свете помешанных!Всех бы спасли!» – и открыла объятия,Словно хотела всю нищую братиюРазом обнять… При последнем дыханииСлезы лились за чужие страдания…А хоронить ее чинно пришедшиеДумали: это была сумасшедшая!<1878>Любимые куклы
Двери отворили, рады ребятишки…Елка вся огнями залита до вышки;Елка – чудо-диво из волшебной сказки.У счастливцев малых разбежались глазки;Прыгают, смеются, ушки на макушке,Мигом расхватали новые игрушки.Мальчик на лошадке молодцом гарцуетВ кивере уланском… Девочка целуетКуклу из Парижа, очень дорогую,В завитом шиньоне, модницу большую,С синими глазами, шлейфом и лорнеткой(Ну, точь в точь, без лести, с Невского лоретка).Обнимая куклу ручкой белоснежной,Девочка ей шепчет в поцелуе нежном:«Лучше этой куклы в свете нет, конечно,Ты моей любимой будешь вечно, вечно!..»От больших, должно быть, девочка слыхалаЭто слово «вечно» – и его сказалаКукле-парижанке важно так и мило.На ребенка с куклой я гляжу уныло:Жалко мне чего-то стало вдруг и больно…О судьбе обеих думалось невольно.Девочка и кукла! Ах, как вы похожи!В жизни ожидает вас одно и то же.Куколка-франтиха, предстоит вам горе,С красотой своею вы проститесь вскоре:Шелковое платье, сшитое в Париже,И шиньон изящный, модный – светло-рыжий,Мигом всё растреплет милая вострушка(Страшно и опасно в свете жить игрушкам)…На чердак вас стащат с головой пробитой, —Кукла-парижанка будет позабыта…Девочка-шалунья в золотых кудряшках!Лет через десяток и тебя, бедняжка,Кто-нибудь обнимет, говоря, конечно,Что любить намерен пламенно и вечно…Чьей-нибудь игрушкой будешь ты, наверно, —Только ненадолго… вот что очень скверно.Молодость, надежды – будет всё разбито…Старая игрушка будет позабыта…Елка догорела. Мальчик над лошадкойПреклонил головку и уж дремлет сладко,И с улыбкой счастья пробежала мимоВ детскую малютка с куклою любимой.Да с чего же я-то хнычу понапрасну?Может быть, обеих встретит жизнь прекрасно!Ведь не всех же кукол дети разбивают…А счастливых женщин – разве не бывает?..<1878>Оправданный
Посвящено Д. А. Ровинскому
И судят и рядят. Пред ними худой,Больной горемыка-парнишкаВесь бледный стоит и поник головой.Конечно, не вор, а воришка.И речи юриста карающий звукБеднягу громит что есть духу…И сетка улик сплетена… И паукПоймает неловкую муху.Они говорят, говорят, говорят —Так сильно, так гладко и важно.В ответ им зевают, кряхтят и сопятДвенадцать усталых присяжных.Всё стихло. Они принесли приговорИ громко прочли: «Не виновен».Вот усики злобно крутит прокурор(Не может он быть хладнокровен)…А что же преступник?.. Небось им поклонОтвесил и в пояс и в ноги…Но нет… Он прощением словно смущен.Он плачет… О чем? – об остроге.Ну да… об остроге. Ведь теплый приютИ хлеб у него отнимают —Простили его и свободу дают…Свободным его величают.Свобода?.. ему?.. это – холод, нужда,Бесхлебье и нищенство снова…Насмешкою скверной звучит, господа,Бедняге то громкое слово.Слеза за слезой накипала в глазахВоришки. «Зачем оправдали? —Вертелся вопрос на дрожащих губах. —Куда мне идти?» Все молчали,Но вдруг волосами проворно встряхнулОправданный; вмиг ободрился,Лукаво и смело на судей взглянулИ низко им всем поклонился.Нашел он: «В кабак я отселе пойду, —А там уж известна дорога…Мне добрые люди укажут… найду…Прямую – опять до острога!»<1878>Два мальчика
Посвящено Е. Ф. Юнге
На море тихо, на солнышке знойно,Берег как будто бы дремлет спокойно;Не шелохнутся на дереве ветки;Лишь между камней, как малые детки,Мелкие резвые волны играют,Словно друг друга шутя догоняют.К морю купаться бежит цыганенок,Смуглый, красивый, здоровый ребенок;Так и горят воровские глазенки,Смуглые блещут на солнце ручонки,Кинулся – поплыл… Движения смелы,Точно из бронзы всё отлито тело.Славный мальчишка, хоть нищий, да вольный…С берега смотрит с усмешкой довольнойМать молодая в лохмотьях картинных,Глазом сверкая под массою длинныхВзбитых волос, незнакомых с гребенкой…С гордостью смотрит она на ребенка,С гордостью шепчет: «Хорош мой галчонок!.,Я родила тебя, мой цыганенок!..»В мягкой коляске заморской работыВозят вдоль берега жалкое что-то,Бледное, вялое… В тонких пеленках,В кружеве, в лентах – подобье ребенка.Личико бледное, всё восковое,Глазки усталые, тельце сквозное.Видно, что смерть уж его приласкала —Песенку спела ему – закачала.Он под вуалями спит как в тумане,Рядом плывет в парчевом сарафанеМамка-красавица с грудью продажнойБелой гусынею, плавно и важно.Барыня знатная, мать молодая,Их провожает, глубоко вздыхая.Смотрит в колясочку взглядом печальным,Смотрит на море… По волнам зеркальнымСмелый мальчишка с веселой улыбкойПлавает быстро, как резвая рыбка.Барыня знатная завистью тайнойВся загорелась при встрече случайной.Думает: «Боже мой, боже великий!Вот ведь живет же зверек этот дикий…Счастие дал ты цыганке косматой.Нищая, нищая, как ты богата!»Жаль мне вас, барыня! Знаю, вам больно,Но ведь у вас утешений довольно…Всё у вас есть; всё, что счастьем зовется;Нищей цыганке того не дается…Даны зато ей здоровые дети, —Изредка… есть справедливость на свете.<1878>Перелетные птицы
Из Ришпена
Вот грязный задний двор, совсем обыкновенный;Конюшня, хлев свиной, коровник и сарай,А в глубине овин под шляпой неизменнойСоломенной своей, – тут для животных рай.Тут вечно ест и пьет бездушная порода;На солнышке блестит навоз, как золотой;И дремлют сонные канав и лужиц воды,Омывшие весь двор вонючею рекой.Вдали от мокроты и жирной кучи черной,Там, где навоз просох и так овсом богат,Хозяйка-курица разбрасывает зерна,Гордясь семьей тупых, прожорливых цыплят.Отец-петух сидит повыше на телеге,Доволен, жирен, сыт, – свернулся он клубком;Он спит блаженным сном, он утопает в негеИ сонные глаза завесил гребешком.Вон плавают в пруду мечтательные утки,На тину устремив сентиментальный взгляд,И с селезнем своим раз по двенадцать в суткиО радостях любви законной говорят.Рубином, бирюзой на солнце отливая,На крыше высоко, под золотом лучей,Нарядная сидит и радужная стая —Семья породистых, спесивых голубей.Как войско стройное в своих мундирах белых,Пасется в стороне красивый полк гусей;А дальше – черный ряд индюшек осовелых,Надутых важностью и глупостью своей;Здесь – царство, гордое своею грязью, салом,Счастливый скотский быт разъевшихся мещан;В помойной яме жизнь, с навозным идеалом;Здесь щедрою рукой удел блаженства дан!Да! счастлив ты, индюк! И ты, мамаша-утка!Утятам скажешь ты, наверно, в смертный час:«Живите так, как я… Не портите желудка…Я – исполняла долг… Я – расплодила вас!»Ты – исполняла долг?.. Что значит «долг» – для утки?Не то ли, что она весь век в грязи жилаДа, выйдя на траву, топтала незабудкиИ крылья мотылькам со злобою рвала?Не то ль, что никогда порыва вдохновеньяНе грезилося ей в тупом, тяжелом сне,Что не было у ней неясного стремленьяНа воле полетать при звездах, при луне?Что под пером у ней ни разу лихорадкаНе растопила жир, не разбудила кровь,Не родила мечты уйти из лужи гадкойТуда – где свет, и жизнь, и чистая любовь…Да! счастливы они!.. Не трогает нималоИх ни один живой, мучительный вопрос,И в голову гусей отнюдь не забредалоЖелание – иметь другого цвета нос…Течет в их жилах кровь так плавно, тихо, мерно,И где ж волненьям быть, когда в них сердца нет?Лежит у них в груди машинка с боем верным,Чтоб знать, который час и скоро ли обед…Да! счастливы они! Живет патриархально,Спокойно, весело и сыто пошлый род…Он у помойных ям блаженствует нахально,По маковку в грязи, набив навозом рот.Да! счастлив задний двор!.. Но вот над ним взвиласяБольшая стая птиц, как точка в небесах…Приблизилась… Растет, плывет – и пронеслася,Нагнав на птичник весь непобедимый страх!Вспорхнули голубки с своей высокой крыши, —Испуганы, они валятся кувырком;Увидя, что полет тех птиц гораздо выше,Уселися в пыли с цыплятами рядком.Вот куры от земли приподняли головки;Петух, со сна, вскочил и, с гребнем набоку,Застукал шпорами, как офицерик ловкий,Воинственно крича свое «кукуреку!»Что с вами, господа?.. Да будьте же спокойны!Чего орешь, петух?.. Не докричишь до них!..Молчи… Они летят на берег дальний, знойный,Не соблазнит их вид навозных куч твоих.Смотрите! В синеве прозрачной утопая,Далеко от земли, от рабства и цепей,Летят они стрелой, ни гор не замечая,Ни шума грозных волн бушующих морей.На эту вышину вам и глядеть опасно.Да… многие из них погибнут на путиИ не увидят край свободный и прекрасный,Где грезилося им свой рай земной найти.У них, как и у вас, есть также жены, дети…Могли бы жить они в курятнике, как вы,Блаженствовать… Но им милей всего на светеМечты – безумный бред их гордой головы!..Истерзаны они, и худы, и усталы…Зато им наверху как дышится легко!..И дикий рев стихий не страшен им нимало,Их крылья всем ветрам раскрыты широко!Пусть буря перья рвет, пусть злятся непогоды,Пусть ливень мочит их, сечет холодный град, —Согретые лучом живительным свободы,В волшебный, светлый край отважные летят.Летят к стране чудес, к стране обетованной,Где солнце золотит лазури вечной гладь,Где вечная весна, где берег тот желанный,К которому вовек вам, пошлым, не пристать!Смотрите, петухи, индюшки, гуси, утки!Смотрите, дураки, – да разевайте рот…И, может быть, судьба в насмешку, ради шуткиНа плоские носы швырнет вам их помет!10 марта 1878Мученица
Спокойно стояла она пред судом,Свободная Рима гражданка,И громко, с восторженно-светлым лицомПризналась: она – христианка.Ей лютая пытка и казнь не страшна,И смерть она примет покорно, —Гонений за правду пришли времена,Ей жить с палачами позорно.И в ужасе суд от безумных речейКрасавицы гордой и смелой!Им жалко, что станет добычей зверейПрекрасное, нежное тело.«Как в грязную, дикую секту жидовТакая красотка попала?..Нелепое стадо клейменых рабов!Однако ж… как много их стало…Как быстро во тьме разрослося оно —Его, Назарея, ученье…»Красавицу в цирк отослать решено,Голодным зверям на съеденье.Она, не бледнея, и в цирке стоитИ, веры лучами согрета,Пророческим оком с восторгом глядитНа будущность славы и света.Толпа рукоплещет, арена шумит…Она к истязанью готова:«Я верю, я знаю – оно победит,Распятого вещее слово!Я вижу: кумиры нечистых боговС лица исчезают земного…Мой бог воцарится на веки веков,Бог равенства, братства святого.Великому делу я жизнь отдала;Победа за нами – я верю!..» —И с кроткой улыбкой навстречу пошлаОна к разъяренному зверю.<1880>У кабака
Я не могу забыть ужасного виденья.Страшней всего в нем то, что это не был сон,Не бред болезненный, не блажь воображеньяКошмар был наяву и солнцем освещен.Оборвана, бледна, худа и безобразна,Бесчувственно пьяна, но, верно, голодна,У двери кабака, засаленной и грязной,На слякоти ступень свалилася она —Кормилица и мать. Живой скелет ребенкаПовиснул на груди иссохшей и грызетСо злобой жадного, голодного волчонка,И, вместо молока, дурман и смерть сосет.Кругом галдит народ на площади базара,И в воздухе висят над серою толпойРугательства да смрад промозглого товара.Спокойно на углу стоит городовой,А солнце-юморист с улыбкой властелинаИз синей пустоты сияет так светло,Лаская, золотя ужасную картинуЛучами ясными эффектно и тепло.<1880>В степи
Разубрана вся степь раздольная цветами;Прогретая насквозь, вся дышит, вся живетИ звонкими певцов-малюток голосамиСвободы и любви весенний гимн поет.Букашки, мотыльки и пчелы золотые —Всё счастливо кругом, всё полно красоты!Завидую я им; они – цари земные!Какой-нибудь цветок куриной слепотыСчастливее меня. Головку поднял гордо,Доволен сам собой да капелькой росы;Свободно он растет и в солнце верит твердо;Он о Петровом дне и лезвии косыНе думает… А я свои воспоминаньяИ думы мрачные несу в степной простор.Мне слышны страждущих далекие стенаньяСквозь шелест ветерка и птиц веселый хор.Природы праздничной волшебные картиныИ свежий аромат безбережных степейНапоминают мне сожженные равнины,Где груды тел лежат и льется кровь людей.<1880>Чужому горю
Что ты глядишь мне в глаза, неисходное,Страшное, вечное горе чужое,Над ухом воешь собакой голодною,Мучишь, грызешь, не даешь мне покою?Выйду ль на площадь, где лавки богатыеДразнят и манят прохожих товарами, —Вижу тебя, как ползешь ты, косматое,Вижу, как корчишься ты под ударамиМачехи, лютой судьбы… И гниющиеВижу я раны твои безобразные;Вижу, как тянешь ты цепи гнетущие,Вижу лохмотья зловонные, грязные…Слышу, как ты в кабаке заливаешьсяС холоду-голоду песнью веселою…Слышу, как с бабой забитой ругаешься;Слышу, как плачут больные и голыеДети твои, нищета горемычная,К плети судьбы от рожденья привычная!..Дома ль сижу я порою ненастноюВ теплом углу, предо мной ты, угрюмое,Встанешь и шепчешь мне правду ужасную,Кровь леденя безотвязною думою.Злобен твой шепот: «Эх, любо вам, сытые,В теплых хоромах! А я-то, убогое,Шляюсь, дырявым отрепьем прикрытое,В тьме непроглядной, безвестной дорогою;Маюсь под ветром, под бурею грозною;Путь мой заносят метели суровые;Мерзну в сугробах и ночью морозноюГибну… Жарка ваша печь изразцовая, —Что вам до горя чужого? Для бедногоЖаль вам порою и грошика медного!..»Чем мне помочь тебе? Руки бессильныеТяжкий твой крест не поднимут, убожество.Бабьей слезою, горючей, обильною,Не омывается ран твоих множество…Золота нет у меня всемогущего,Нет и громового голоса зычного.С чем же пойду против рока гнетущего?Как я за брата вступлюсь горемычного?Мне ль разорвать твои цепи тяжелые,Мне ль осветить темноту непроглядную,Мне ли пропеть тебе песню веселую,Вещую, вольную, песню отрадную?..Что ж ты в глаза мне глядишь, неисходное,Страшное, вечное горе чужое,Над ухом воешь собакой голодною,Мучишь, грызешь, не даешь мне покою?<1881>Из «Lannee Terrible» Виктора Гюго
Преступницу ведут. Свирепо равнодушна,Изранена, в крови, она идет послушно,Как зверь лесной, на цепь привязанный за шею,И ненависть висит, как облако, над нею.Что сделала она? Ищите в мраке, в стонах,В развалинах, в дыму строений подожженных…Зачем и как дошла она до преступленья?Никто – она сама – не даст вам объясненья.Быть может, злой совет?.. Во всем виновен «милый»,Красивый негодяй, которого любила…Быть может, нищета и горе, в час голодный,Вдруг мщения огонь зажгли в руке холодной?..В лохмотьях… без жилья… без хлеба… это больно..В ней мысли черные роилися невольно:«Там, у других, есть всё»… С завистливым желаньемВ душе, истерзанной нуждою и страданьем,Мысль страшная росла…И вот перед толпоюОна идет теперь, поникнув головою.Все рады. Поймана! Кругом без сожаленьяНасмешки сыплются, ругательства, каменья…Она нема, глуха; она окоченела;Смотреть на солнца свет ей словно надоело;Не слышны ей толпы неистовые крики;В ее глазах застыл какой-то ужас дикий.В шелку и кружевах, увенчаны цветами,Под ручку с сытыми, довольными мужьями,Идут за нею вслед разряженные дамыИ весело твердят с улыбкой милой самой:«Злодейка поймана! Отлично! Так и надо!» —И, кажется, сейчас разбередить бы радыИзящным зонтиком прелестные тираныНесчастной женщины зияющие раны…Преступницу мне жаль. А их – я презираю.Они – борзых собак напоминают стаю,Они противны мне, как яростные псицы,Терзающие труп затравленной волчицы…<1881>Обреченная
На улицу меня швырнули, как котенка,В семь лет, – в тот год, как мать в подвале умерла.Я шустрая была и ловкая девчонка,Я скоро ремесло доходное нашла.Уж я была стара в семь лет. Всё понимала.Позор и нищета мне с первых жизни днейОткрыли тайны все вонючего подвала,Всё, что богатые скрывают от детей:Где деньги мать берет; как тянет яд косушки;Где гривенник добыть ей под залог тряпья;Что крепче, что больней – пинки иль колотушки?..Что значит красть и лгать; что значит «дочь ничья»…Ох, много знала я… Меня не удивляло,Что мать по вечерам уходит со двораИ возвращается без шляпки полинялой,С подбитою щекой и пьяная с утра…Вот азбук да молитв не знаю я, известно…Не помню, чтоб и мать крестила лоб хоть раз…Да и когда же нам молиться? Бог – для «честных»,Для «чистой публики», а не для «подлых» нас..Что бишь я начала?.. Ах, да… Меня прогналаХозяйка, – говорит: «Ступай, на хлеб проси!У церкви там постой», – и строго приказала:«Смотри, что соберешь, сейчас ко мне неси!»Я вышла босиком и в кацавейке рваной,А улица была темна и холодна,Лишь фонари карет мелькали средь туманаДа церковь ярко вся была освещена.Был праздник у людей. На паперти я стала,Когда от всенощной валил народ толпой;Орава нищая в бока меня толкала;Никто не услыхал плаксивый голос мой.Тут я на хитрости пустилась… И дорогуДо кабака нашла и звонким голоскомЗапела песенку, каких я знала много…Одну из тех, что мать певала под хмельком.Услышали внутри… Зазвали. Всем забавно,Что «Казимира» им такая мразь поет;Кто дал пятак, кто грош; хохочут… «Вот так славно!Ай, девка! Умница! Она не пропадет».А пьяненький один мне налил рюмку водкиИ, путаясь рукой в курчавых волосах,Погладил их, сказал: «Для прочищенья глотки,Хвати! Будь молодцом… Как есть во всех статьях!»И целовальник сам посмеивался глухоСвоим разъевшимся, расплывшим животом.«Почаще заходи, – шепнул он мне, – воструха!»И тоже наградил зеленым медяком.За выдумку меня хозяйка похвалила,Когда вернулась я, вся красная, домой.«Ну, девка, – ты шустра…» И в вечер тот не била,А медяки взяла, в сундук сложила свой.С тех пор на промысел во всякую погодуОна меня гнала пинком по вечерам.И стала я расти… Шли за годами годы.А вместе с красотой рос мой позор и срам.Я хороша была… Эх, барыня, началоИстории моей уж огорчило вас…Просили «всё» сказать… Прослушали так мало…И слезы уж текут из ваших добрых глаз…Да и к чему, к чему?.. Вы ласково и милоСказали, что «спасти» меня хотите вы…Оставьте, барыня! Меня спасет могила…Иль спички серные, или вода Невы…Рассказывать?.. Ну вот… Старик какой-то славный,Добрейший сжалился над бедной сиротой:Увел меня к себе и содержал исправно.Учил, ласкал, рядил… А кончилось бедой…Пятнадцать было мне, когда я убежалаОт «доброты» его… Господь ему судья…Я, глупая, его за дедушку считала…Почтенный, весь седой… была жена, семья!..Тут я в провинцию попала… В опереткеИграла я пейзан, матросов и пажей.Антрепренер сказал: «Такие ноги – редки!..Беру вас, душенька, на роли без речей».Известно, что потом… Рассказывать нет силыВсю грязь, весь смрад, весь чад, что я пережила…Я память пропила… Я всё перезабыла…Куда обречена – туда я и дошла…Да, да! Обречена от самого рожденьяБыть «падшей женщиной»! И мачехи-судьбыНе смоется клеймо… Какое мне спасенье?Устала я… Больна… Не выдержу борьбы.Когда вы в первый раз Евангелье читали,Я плакала, а вы сказали: «Спасена!»Нет, барыня моя, вы с книгой опоздали…Теперь уж не спасет погибшей и она…Вот… знаете ли что?.. Ступайте-ка в подвалы,В трущобы, где жила я с матерью моей…Есть девочек таких там и теперь немало,Есть «обреченные»! Спасайте их, детей!Меня нельзя спасти!.. Простите, дорогая, —Быть «честной» не могу… К работе не годна…А книга хороша… Я вспомню, умирая,Что в ней написано: «Ты будешь прощена!»<1881>
