Страницы моей жизни. Романовы. Семейный альбом

Впоследствии министр двора, граф Фредерикс, много раз беседовал с ее величеством о моем тяжелом денежном положении. Сперва императрица стала мне дарить платья и материю к праздникам; наконец, как-то позвав меня, она сказала, что хочет переговорить со мной о денежном вопросе. Она спросила, сколько я трачу в месяц, но точной цифры я сказать не могла; тогда, взяв карандаш и бумагу, она стала со мной высчитывать: жалованье, кухня, керосин и т. д. Вышло двести семьдесят рублей в месяц. Ее величество написала графу Фредериксу, чтобы ей посылали из министерства двора эту сумму, которую и передавала мне каждое первое число. После революции во время обыска нашли эти конверты с надписью «270 рублей» и наличными двадцать пять рублей. После всех этих толков и сплетен как были поражены члены следственной комиссии!.. Искали во всех банках – и ничего не нашли… Ее величество последние годы платила за мою дачу две тысячи. Единственные деньги, которые я имела, были сто тысяч, полученные от железной дороги за увечье. На них я соорудила лазареты. Все думали, что я богата, и каких же слез мне стоило отказывать в просьбе о денежной помощи – никто не верил, что у меня ничего нет.

Глава 6

1913 год, закончившийся тяжелым заболеванием Алексея Николаевича, начался спокойно. Государь был занят делами государства, императрица – детьми. Дети были горячими патриотами: они обожали Россию и все русское и плохо говорили на иностранных языках. Старшие лишь недурно говорили по-английски, с младшими же императрица разговаривала по-русски.

Старшим учителем, который заведовал их образованием, был некий П. В. Петров. Он назначал к ним других наставников. Кроме него, из иностранцев были м-р Гиббс и мсье Жильяр. Первой учительницей была г-жа Шнейдер, служившая раньше в той же должности у великой княгини Елизаветы Федоровны. Она же потом обучала русскому языку молодую государыню и так и осталась при дворе. У Трины, так ее называла государыня, был не всегда приятный характер, но она была предана царской семье и последовала за ними в Сибирь. Из всех учителей дети их величеств больше всего любили Жильяра, который сперва учил великих княжон французскому языку, а после стал гувернером Алексея Николаевича; он жил во дворце и пользовался полным доверием их величеств.

Мистера Гиббса тоже очень любили; оба последовали в Сибирь и оставались с царской семьей, пока большевики их не разлучили. Великие княжны так и не научились хорошо говорить по-французски, о чем и пишет мсье Жильяр. Трина давала детям уроки немецкого языка, но по-немецки они не говорили вовсе. Их величества беседовали между собой по-английски, как и семья ее величества и ее брат, великий герцог. Дети между собою говорили только на русском языке. Алексей Николаевич последние годы заговорил по-французски, так как всегда был вместе с мсье Жильяром.

Императрица проводила в классной целые часы, наблюдая за занятиями своих детей. Она учила их рукоделию. Лучше других работала великая княжна Татьяна Николаевна. У нее были очень ловкие руки, она шила себе и старшим сестрам блузы, вышивала, вязала и великолепно причесывала свою мать, когда девушки отлучались. Физически они были воспитаны на английский манер: спали в больших детских, на походных кроватях, почти без подушек и мало укрытые. Холодная ванна по утрам и теплая – каждый вечер. Великие княжны выросли простыми ласковыми образованными девушками, ни в чем не выказывая преимуществ своего положения в обращении с другими. Императрица не допускала мысли, что они уже взрослые. В 1912 году великой княжне Ольге Николаевне шел восемнадцатый год, Татьяне Николаевне – шестнадцатый. О старших их величества выражались: «большая», а о других: «маленькая». «Большие» ездили иногда с отцом в театр, «маленькие» же ездили только в самых редких случаях.

С любовью и душевной болью вспоминаю великих княжон. Ольга и Мария Николаевны были похожи на семью отца и относились к чисто русскому типу. Ольга Николаевна была замечательно умна и способна, и учение было для нее шуткой, поэтому она иногда ленилась. Характерными чертами ее были сильная воля и неподкупная честность и прямота, в чем она походила на мать. Эти прекрасные качества проявлялись у нее с детства, но ребенком Ольга Николаевна бывала нередко упряма, непослушна и очень вспыльчива; впоследствии она научилась себя сдерживать. У нее были чудные белокурые волосы, большие голубые глаза и дивный цвет лица, немного вздернутый нос, походивший на государев. Великие княжны Мария и Анастасия Николаевны тоже были обе белокурые. У Марии Николаевны были замечательные лучистые глаза: она слыла бы красавицей, если б не слишком пухлые губы. (Девочкой она была очень полной.) Мария Николаевна обладала сравнительно мягким характером и была доброй девушкой.

Все три великие княжны шалили и резвились, как мальчики, и манерами напоминали Романовых. Анастасия Николаевна постоянно лазила, пряталась, смешила всех своими выходками, и уследить за ней бывало нелегко. Вспоминаю обед на яхте «Штандарт» в Кронштадте с массой приглашенных. Тогда великой княжне Анастасии Николаевне было пять лет. Она незаметно забралась под стол и ползала там, как собачка: осторожно ущипнет кого-нибудь за ногу – а важный адмирал в Высочайшем присутствии не смеет выразить неудовольствия. Государь понял, в чем дело, вытащил ее за косу, и ей крепко досталось.

Татьяна Николаевна была в мать – худенькая и высокая. Она редко шалила и сдержанностью и манерами тоже напоминала государыню. Она постоянно одергивала сестер, напоминала волю матери, отчего они называли ее «гувернанткой». Родители, так мне казалось, любили ее больше других. Государь говорил, что Татьяна Николаевна напоминает ему государыню. Волосы у нее были темные, глаза – темно-серые. Мне также казалось, что Татьяну Николаевну любили все: во дворце, и учителя, и в лазаретах. Она была самой общительной из детей и хотела иметь подруг. Но императрица боялась дурного влияния светских барышень и даже не любила, когда ее дети виделись с двоюродной сестрой – Ириной Александровной. Впрочем, они не страдали от скуки: постоянно увлекались и мечтали то об одном, то о другом. Летом дети играли в теннис, гуляли, занимались греблей с офицерами яхты или охраны. Эти дикие, наивные увлечения забавляли родителей, которые постоянно подтрунивали над ними. Великая княгиня Ольга Александровна устраивала для них собрания молодежи. Иногда княжны со своими друзьями пили у нее чай.

Портнихой у них была мадам Брисак: одевались княжны просто, но со вкусом. Летом – почти всегда в белом. Золотых вещей у них было немного, лишь двенадцати лет они получали первый золотой браслет, который после никогда не снимали.

Жизнь Алексея Николаевича была одной из самых трагичных за всю историю царской семьи. Он был прелестный, ласковый мальчик, самый красивый из всех детей. Родители и няня, Мария Вишнякова, с раннего детства его очень баловали, исполняя малейшие капризы. И это понятно, так как видеть постоянные страдания маленького было очень тяжело: ударится ли он головкой или рукой о мебель, сейчас же появлялась огромная синяя опухоль, указывающая на внутреннее кровоизлияние, причинявшее ему тяжкие страдания. Пяти-шести лет он перешел в мужские руки, к дядьке Деревенко. Последний цесаревича так не баловал, хотя был очень предан ему и обладал большим терпением. Слышу голосок Алексея Николаевича во время его заболевания: «Подними мне руку», или «Поверни ногу», или «Согрей мне ручки», и часто именно Деревенко мог успокоить его. Когда он стал подрастать, родители объяснили цесаревичу его болезнь, прося быть осторожным. Но наследник был очень живой, любил мальчишеские игры и забавы, и часто бывало невозможно его удержать. «Подари мне велосипед», – просил он мать. «Алексей, ты же знаешь, что тебе нельзя!» – «Я хочу учиться играть в теннис, как сестры!» – «Ты знаешь, что не смеешь играть». Иногда Алексей Николаевич плакал, повторяя: «Зачем я не такой, как все мальчики?» Частые страдания и невольное самопожертвование развили в характере Алексея Николаевича жалость и сострадание ко всем, кто был болен, а также удивительное уважение к матери и всем старшим.

Наследник принимал горячее участие, если у прислуги стрясется какое-нибудь горе. Его величество тоже был сострадателен, но деятельно это не выражал, тогда как Алексей Николаевич не успокаивался, пока не поможет. Помню случай с поваренком, которому почему-то отказали от должности. Алексей Николаевич как-то узнал об этом и приставал к родителям весь день, пока они не приказали снова взять поваренка обратно. Он защищал и горой стоял за всех своих. Помню, как их величества не сразу решились сказать ему об убийстве Распутина; когда же сообщили потихоньку, Алексей Николаевич расплакался, уткнув голову в руки. Затем, повернувшись к отцу, он воскликнул гневно: «Неужели, папа, ты их хорошенько не накажешь? Ведь убийцу Столыпина повесили!» Государь ничего не ответил ему. Я присутствовала при этой сцене. Не надо забывать, что не раз приход Распутина облегчал страдания во время тяжких приступов Алексея Николаевича. Распутин же уверял их величества, что с двенадцати лет Алексей Николаевич начнет поправляться и впоследствии совсем окрепнет. И в самом деле, после десяти лет Алексей Николаевич болел все реже и реже и в 1917 году выглядел крепким юношей.

Наследник отличался большими способностями, учился легко, подобно Ольге Николаевне; любимой его игрой были солдатики, которых у него было огромное количество. Он часами расставлял их на большом столе, устраивая войны, маневры и парады. Деревенко, или Дина, как называл его наследник, принимал участие во всех этих играх, равно как его сыновья, два маленьких мальчика, и сын доктора Деревенко, Коля. Последние годы приезжали играть с наследником маленькие кадеты. Всех их просили обращаться с Алексеем Николаевичем осторожно. Императрица боялась за него и редко приглашала его двоюродных братьев, резвых и грубых мальчиков. Конечно, родные на это сердились.

Вся царская семья любила животных. У государя долго была собака Иман. После того как Иман околел, государь не брал собак к себе в комнату, а только гулял с английскими колли, которые помещались в маленьком домике в парке. У государыни был маленький английский терьер Эра; я ее не любила, так как она имела обыкновение неожиданно бросаться из-под кресла или кушетки. Когда Эра околела, императрица плакала по ней. У Алексея Николаевича жили спаниель и большой кот, подаренный генералом Воейковым. Кот этот спал на его кровати. У Татьяны Николаевны были маленький буль Ортипо и Джимми – кинг-чарльз, которого я ей подарила и которого нашли убитым в екатеринбургском доме, где были заключены их величества.

Далекими кажутся мне годы, когда подрастали великие княжны, и мы, близкие, думали об их возможных свадьбах. За границу им уезжать не хотелось, дома же женихов не было. С детства мысль о браке волновала великих княжон, так как он был связан для них с отъездом за границу. Особенно же великая княжна Ольга Николаевна и слышать не хотела об отъезде с родины. Вопрос этот был для нее больным местом, и она почти враждебно относилась к иностранным «женихам». Одно время их величества думали о великом князе Дмитрии Павловиче, за которого хотели выдать Татьяну Николаевну; но впоследствии великий князь совсем отошел от царской семьи, так как очень кутил.

Приезжал румынский наследный принц со своей красивой матерью, королевой Марией, и их величества в 1914 году отдавали визит – ходили из Крыма в Констанцу на яхте «Штандарт». Ольгу Николаевну приближенные дразнили возможностью брака, но она и слышать ничего не хотела. Во второй свой приезд в Россию в 1916 году румынский принц просил руки великой княжны Марии Николаевны, но ее величество нашла, что княжна еще ребенок и не смеет думать о браке. Помню, как раз в Петергофе я застала государыню в слезах. Оказалось, что приехала великая княгиня Мария Павловна просить руки Ольги Николаевны для великого князя Бориса Владимировича. Императрица была в ужасе при одной мысли отдать ему свою дочь. К сожалению, великая княгиня Мария Павловна не простила их величествам отказа.

Летом 1912 года их величества ездили на два месяца в шхеры. Этим же летом приезжала туда императрица Мария Федоровна. За семь лет, что я служила у их величеств, я никогда с государыней-матерью не встречалась: она очень редко бывала у их величеств. К императрице Марии Федоровне я питала должное уважение, и потому мне трудно писать о ней. Казалось, государя она любила меньше, чем других детей; думаю, что государыню она совсем не любила. С детьми же была ласкова.

Слева направо: великие княжны Мария, Татьяна, Анастасия и Ольга

Говорили, что государыня Мария Федоровна жалела, что долго не было наследника: впоследствии же сожалела, что больной Алексей Николаевич занял место ее здорового сына, великого князя Михаила Александровича. Я лично думаю, что виноваты в отношениях двух государынь были окружающие. Между дворами возник непонятный антагонизм; для лиц двора императрицы-матери что бы их величества ни делали – все было плохо. Равным образом императрица-мать никогда не хотела уступить первого места государыне императрице Александре Федоровне как царствующей особе: на выходах, приемах и балах она всегда была первая, а императрица Александра Федоровна оставалась позади. Императрица-мать любила общество, которое критиковало молодую государыню.

После целого ряда недоразумений отношения их, к сожалению, сделались только официальными, и, хотя их величества называли императрицу-мать Mother dear,[8 - «Дорогая матушка» (англ.).] но отношения их не были близкими. Тем не менее несколько дней, которые императрица-мать провела в шхерах, прошли очень хорошо. Во время игры в теннис на берегу государь заметил нам, чтобы мы играли как можно лучше, «так как вот идет Мака». Государыня шла из леса быстрой походкой с несколькими членами свиты, в белом платье. Она казалась издали молоденькой барышней. Сев на скамейку, государыня стала следить за нашей игрой. Мы завтракали на «Полярной Звезде», а затем императрица обедала у нас на «Штандарте». 22 июля, в день именин государыни и великой княжны Марии Николаевны, мы провели на «Полярной Звезде» полдня. Помню, после завтрака я снимала государя с императрицей-матерью: она положила руку на его плечо, а ее две японские собачки лежали в ногах. Потом мы танцевали на палубе, и государыня Мария Федоровна нас всех снимала. Вечером великие княжны Мария и Анастасия Николаевны представляли маленькую французскую пьесу, и государыня-мать от души смеялась. Наблюдая за обедом, многие из нас заметили, как при взгляде на императрицу Александру Федоровну у императрицы-матери совсем менялось выражение лица, и становилось грустно, что такая бездна недоразумений разделяет государынь. Помню, как вечером, проходя мимо двери Алексея Николаевича, я увидела императрицу-мать, сидящую на его кроватке: она бережно чистила ему яблоко, и они весело болтали.

Кончился день на «Штандарте». Как ясно я помню светлые тихие вечера, когда каждый звук доносился с миноносцев, стоящих в охране. Запах воды и папироски государя. Сидим мы на полупортиках и беседуем. Длинные рассказы о его юности или впечатления прошедшего дня – и как мирно было в окружающих лесах и на озерах, и на далеком небе, где зажигались редкие звездочки; так же мирно и ясно было на душе. Проснемся – и опять будет день, наполненный радостными переживаниями; все будем вместе – те же обстановка и люди, которых любили их величества. «Я чувствую, что здесь мы одна семья», – говорил государь. Мне казалось, что и офицерство, соприкасаясь с их величествами и видя их семейную жизнь, проникалось лучшими чувствами и настроением.

Глава 7

Осенью 1912 года царская семья уехала на охоту в Скерневицы, имение их величеств в Спале. В то время в лесах, окружающих Скерневицы, еще водились зубры, впоследствии, во время войны, уничтоженные немцами, вырубившими их дотла. До войны Скерневицы были одним из любимейших мест государя.

Я же вернулась на свою дачку в Царское Село, но ненадолго. Вскоре получила телеграмму от государыни, в которой сообщалось, что Алексей Николаевич, играя у пруда, неудачно прыгнул в лодку, что вызвало внутреннее кровоизлияние. В данную минуту он лежал и был серьезно болен. Как только ему стало получше, их величества переехали в Спалу, куда вызвали и меня. Проехав Варшаву, я вышла на небольшой станции, села в присланный за мной тарантас и после часовой езды по песчаным дорогам приехала к месту назначения. Остановилась в небольшом деревянном доме, где помещалась свита. По обеим сторонам длинного коридора были жилые комнаты, из коих две были предоставлены мне и моей девушке. Великие княжны меня ожидали и помогли разложиться. Они сказали, что государыня меня ждет, и я поспешила к ней. Застала я ее сильно удрученной. Наследнику стало лучше, но он еще был очень слаб и бледен. Деревянный дворец в Спале был мрачным и скучным. Внизу в столовой постоянно горело электричество. Наверху, направо, располагались комнаты их величеств, гостиная со светлой ситцевой мебелью – единственная уютная комната, где мы проводили вечера, темная спальня, уборная и кабинет государя; налево – бильярдная и детская. Пока здоровье Алексея Николаевича было удовлетворительно. Государь, со свитой или один, охотился на оленей. Уезжали они рано утром в высоких охотничьих шарабанах, возвращаясь только к обеду. Мы же занимались с детьми или читали с государыней. После обеда, при свете факелов, государь со свитой выходил на площадку перед дворцом, где были разложены убитые олени: во время осмотра охотники играли на трубах. Картина была красивая, но я не ходила, жалела убитых зверей. На лестнице и в коридорах во дворце повсюду были развешаны оленьи рога с надписями, кто именно убил того или другого оленя. Дворец был окружен густым лесом, через который протекала быстрая речка Пилида; через нее перекинули деревянный мост. Утром я часто гуляла по берегу реки; дорогу их величества называли «дорогой к грибу», так как в конце дороги стояла скамейка с навесом вроде гриба. Государь любил ходить далеко в лес. Помню, как он раздражался, когда замечал, что полиция следит за ним.

Первое время Алексей Николаевич был на ногах, хотя жаловался на боли то в животе, то в спине. Он очень изменился, но доктор не мог точно определить, где произошло кровоизлияние. Как-то раз государыня взяла его с собой кататься, я тоже была с ними. Во время прогулки Алексей Николаевич все время жаловался на внутреннюю боль, каждый толчок его мучил, лицо вытягивалось и бледнело. Государыня, напуганная, велела повернуть домой. Когда мы подъехали к дворцу, его вынесли уже почти без чувств. Последующие три недели он находился между жизнью и смертью, день и ночь кричал от боли; окружающим было тяжело слышать его постоянные стоны, так что иногда, проходя его комнату, мы затыкали уши. Государыня все это время не раздевалась, не ложилась и почти не отдыхала, часами просиживала у кровати своего маленького больного сына, который лежал на бочку с поднятой ножкой – почти без сознания. Ногу эту Алексей Николаевич потом долго не мог выпрямить. Крошечное восковое лицо с заостренным носиком было похоже на лицо покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и грустный. Как-то раз, войдя в комнату сына и услышав его отчаянные стоны, государь выбежал из комнаты и, запершись у себя в кабинете, расплакался. Алексей Николаевич сказал тогда своим родителям: «Когда я умру, поставьте мне в парке маленький каменный памятник».

Из Петербурга выписали доктора Раухфуса, профессора Федорова с ассистентом, доктором Деревенко. На консультации они объявили состояние здоровья наследника безнадежным. Министр двора уговорил их величества выпускать в газетах бюллетени о состоянии здоровья наследника. Доктора очень опасались, что вследствие кровоизлияния начнет образовываться внутренний нарыв. Раз, сидя за завтраком, государь получил от государыни записку. Побледнев, он знаком показал врачам встать из-за стола: императрица писала, что страдания маленького Алексея Николаевича настолько сильны, что можно ожидать самого худшего.

Как-то вечером после обеда, когда мы поднялись наверх в гостиную государыни, неожиданно в дверях появилась принцесса Ирена Прусская, приехавшая помочь и утешить сестру. Бледная и взволнованная, она просила нас разойтись, так как состояние Алексея Николаевича было безнадежно. Я вернулась обратно во дворец в одиннадцать вечера; вошли их величества в полном отчаянии. Государыня повторяла, что ей не верится, чтобы Господь их оставил. Они приказали мне послать телеграмму Распутину. Он ответил: «Болезнь не опасна, как это кажется. Пусть доктора его не мучают». Вскоре наследник стал поправляться.

В Спале не было церкви, службы происходили в саду, в большой палатке, где ставили походный алтарь. Служил вновь избранный духовник их величеств, отец Александр Васильев. После слов: «Со страхом Божьим к герою приступите» он пошел со Святыми Дарами во дворец к наследнику; за ним последовали их величества и кто хотел из свиты. Служба о. Александра очень нравилась их величествам. К сожалению, во время революции о. Александр боялся служить во дворце, когда его вызывали их величества. Несчастный все же был расстрелян большевиками.

Выздоровление Алексея Николаевича шло очень медленно. Няня его, Марья Вишнякова, сильно переутомилась. Сама государыня так устала, что еле двигалась. Часто за выздоравливающим мальчиком ухаживали его сестры; им помогал г-н Жильяр, который часами читал мальчику и забавлял его.

Мало-помалу жизнь вошла в свою колею. Начались охоты и теннис. Уланский Его Величества полк во главе со своим командиром, генералом Маннергеймом, нес охранную службу и стоял в одной из ближних деревень. Осень была холодная и сырая, солнце редко выглядывало. Как-то раз их величества меня позвали к себе и сообщили о только что полученном известии: женился великий князь Михаил Александрович. «Он обещал мне этого не делать», – сказал государь, который был сильно расстроен. Второе известие, которое страшно огорчило государя, была телеграмма о том, что адмирал Чагин покончил жизнь самоубийством. Государь не извинял самоубийства, называя такой шаг «бегством с поля битвы». «Как мог он так меня огорчить во время болезни наследника?» – говорил государь. Адмирал Чагин застрелился из-за какой-то гимназистки. Бедный государь, каждое разочарование тяжело ложилось на его душу; он доверял всем и ненавидел, когда ему говорили дурное о людях; поэтому то, что их величества перенесли позже, было в десять раз тяжелее для них, чем для людей подозрительных и недоверчивых.

Великие княжны до отъезда из Спалы часто ездили верхом. Однажды я едва не утонула. Государь повез меня на лодке по Шлице, мы наткнулись на песчаный островок и чуть не перевернулись.

Иногда великие княжны играли со мной в четыре руки любимые государем 5-ю и 6-ю симфонии Чайковского. Помню, как тихонько открывалась за нами дверь и, осторожно ступая по мягкому ковру, входил государь; мы замечали его присутствие по запаху папирос. Стоя за нами, он слушал несколько минут и потом так же тихо уходил к себе.

Наконец врачи решили перевезти цесаревича в Царское Село. Много рассуждала свита: можно ли по этикету мне ехать в царском поезде. По желанию их величеств я поехала с ними. Дивный царский поезд, в котором теперь катаются Троцкий и Ленин, скорее был похож на уютный дом, чем на транспортное средство. Помещение государя, обшитое светлым ситцем, с кушеткой, креслами, письменным столом, книгами и фотографиями на полках, отделялось от кабинета ванной. В кабинете, обитом зеленой кожей, помещался большой письменный стол. Их величества вешали иконы над диванами, где спали, что придавало уютности. Вагон Алексея Николаевича был также обставлен всевозможными удобствами: фрейлины и я помещались в том же вагоне.

Только отъехали от Спалы, как их величества, посетив Алексея Николаевича, постучались ко мне и просидели со мной целый час. Государь курил; их забавляло, что мы едем вместе. В последнем вагоне помещалась столовая, перед нею – маленькая гостиная, где подавали закуску и стояло пианино. За длинным обеденным столом государь сидел между двумя дочерьми, напротив него – министр двора и мы, дамы. Государыне обед подавали в ее помещение или у Алексея Николаевича. Он лежал слабенький, но веселый, играя и болтая с окружающими.

Закончу эту главу 300-летним юбилеем дома Романовых в 1913 году. В феврале этого года их величества поехали из Царского Села в столицу, в Зимний дворец. В день переезда они с вокзала отправились в часовню Спасителя. Заранее никто об этом не знал. Шел тихий молебен, но, конечно, все всполошились, и их величества возвращались уже через собравшуюся толпу народа. Юбилейные торжества начались с молебна в Казанском соборе, который в этот день был переполнен придворными и приглашенными. Во время коленопреклоненной молитвы я издали видела государя и наследника на коленях, все время смотревших наверх; после они рассказывали, что наблюдали за двумя голубями, которые кружились под куполом.

Государыня Императрица Александра Федоровна

Вслед за этим были выходы и приемы депутаций в Зимнем дворце. Все дамы, по положению, были в русских нарядах. Точно так же были одеты государыня и великие княжны. Несмотря на усталость, государыня была поразительно красива в голубом бархатном платье с высоким кокошником и фатой, осыпанной жемчугами и бриллиантами; на ней была голубая Андреевская лента, а у великих княжон – красные с Екатерининской бриллиантовой звездой. Залы дворца были переполнены. Царской семье пришлось стоять часами, пока им преподносили поздравления. В конце приема государыня так утомилась, что не могла даже улыбаться. Бедного Алексея Николаевича принесли на руках. Был спектакль в Мариинском театре: шла «Жизнь за Царя» – с обычным энтузиазмом, проявляемым в подобных случаях. Все же я чувствовала, что нет настоящего воодушевления и настоящей преданности. Какая-то туча висела над петербургскими торжествами.

Государыня, по-видимому, разделяла мои впечатления. Она не была счастлива: все в Зимнем дворце напоминало ей прошлое, когда, молодая и здоровая, она весело отправлялась с государем в театр и, по возвращении, ужинала с ним у камина в его кабинете. «Теперь я руина», – говорила она грустно. Заболела в Зимнем дворце тифом великая княжна Татьяна Николаевна, и нельзя было сразу возвращаться в Царское Село. Когда оказалось возможным ее перевезти, их величества немедленно переехали. Татьяне Николаевне обрили ее чудные волосы.

Весной они уехали на Волгу, в Кострому, Ярославль и т. д. Путешествие это в нравственном смысле утешило и освежило их величества. Прибытие на Волгу сопровождалось необычайным подъемом духа всего населения. Народ входил в воду по пояс, желая приблизиться к царскому пароходу. Во всех губерниях толпы народа приветствовали их величества пением народного гимна и всевозможными проявлениями любви и преданности. Мой отец и вся наша семья были приглашены дворянством в городе Переяславле Владимирской губернии, так как род наш происходит оттуда. Государыни не было – она лежала больная от переутомления в поезде, да еще схватила на пароходе ангину.

Московские торжества были очень красивы; погода стояла чудная. Государь вошел в Кремль, а перед ним шло духовенство с кадилами и иконами, как это было при первом царе, Михаиле Феодоровиче Романове. Государыня с наследником ехали в открытом экипаже, приветствуемые народом. Гудели все московские колокола. Восторженные приветствия во все пребывание их величеств в Москве повторялись каждый день, и казалось, ничто – ни время, ни обстоятельства – не может изменить этого чувства любви и преданности.

Глава 8

Мирно и спокойно начался 1914 год. Но лично у меня было много тяжелых переживаний. Всем известно, что между близкими друзьями скорее, чем между посторонними, случайные недоразумения способны вызвать временное охлаждение прежних отношений, горячие вспышки и взаимные упреки. Там, где дружественные отношения глубоко искренни и покоятся на твердом основании, подобные недоразумения и размолвки служат лишь пробным камнем дружбы и обычно ведут к дальнейшему упрочению и углублению дружественных связей и взаимному пониманию.

Подобному испытанию подверглась и моя любовь и преданность моей государыне в 1914 году. Государыня без всякого основания начала ревновать меня к государю. Считая себя оскорбленной в своих самых дорогих чувствах, императрица, видимо, не могла удержаться от того, чтобы не излить свою горечь в письмах к близким, рисуя в этих письмах мою личность далеко не в привлекательных красках.

Но, слава Богу, наша дружба, моя безграничная любовь и преданность их величествам победоносно выдержали пробу, и, как всякий может усмотреть из позднейших писем императрицы, недоразумение продолжалось недолго, а потом бесследно исчезло, и в дальнейшем глубоко дружественные отношения между мною и государыней возросли до степени полной несокрушимости, так что уже никакие последующие испытания и переживания, ни даже самая смерть – не в силах разлучить нас друг от друга.

Месяц прошел после убийства в Сараеве, но никто не думал, что этот зверский акт повлечет за собой всемирную войну и падение трех великих европейских держав. Еще до убийства австрийского наследника и его жены государь ездил в Кронштадт встречать французскую эскадру; до этого приезжал в Петергоф король Саксонский. Из Кронштадта государь отбыл на маневры в Красное Село. Вернувшись, их величества торопились уйти на несколько дней в шхеры на «Штандарте». Помню, как свита находила излишним ехать на короткий срок (государь должен был вернуться на смотр) и сочла за лучшее уехать после смотра на долгое время. Их величества хотя и торопились, но были уверены, что после смотра будут в состоянии продлить пребывание на яхте. 6 июля мы на несколько дней отбыли в шхеры; сопровождали нас только несколько человек. Пришли на любимый рейд «Штандарта», погуляли по островам, насладились голубыми озерами. Императрица точно предчувствовала тяжелое время, была очень грустна и все время повторяла, что уверена: мы в последний раз все вместе на яхте. Так как мы должны были отлучиться всего на несколько дней, то даже оставили на «Штандарте» весь наш багаж.

Австрия после сараевского несчастья стала держать себя вызывающе. Государь часами совещался с великим князем Николаем Николаевичем, министром Сазоновым и другими государственными людьми, убеждавшими его поддержать Сербию. Как-то раз я отправилась завтракать к друзьям в Красное Село. Государь с утра также уехал в Красное на парад; вечером он должен был быть там же в театре. Во время завтрака влетел граф Ностиц, служивший в Главном штабе, со словами: «Знаете ли, что государь на смотру произвел всех юнкеров в офицеры и приказал полкам возвращаться в столицу на зимние квартиры?» По этому поводу среди военных агентов поднялся страшный переполох, все стали посылать телеграммы своим правительствам. «У нас война», – говорили присутствующие. Вернувшись к государыне, я рассказала о происшедшем. Известие это ее очень расстроило, и она не могла понять, под чьим давлением государь решился на такой шаг. Его величества я так и не дождалась, так как он вернулся очень поздно.

Дни до объявления войны были ужасны: я видела и чувствовала, как государя подталкивают к решению – война казалась неизбежной. Императрица всеми силами старалась удержать его, но все ее убеждения и просьбы ни к чему не привели. Я ежедневно играла с детьми в теннис; возвращаясь, заставала государя бледного и расстроенного. Из разговора с ним я увидела, что он считает войну неизбежной. Он утешал себя, говоря, что война укрепит национальные чувства, а Россия после войны станет еще более могучей и т. д. В это время пришла телеграмма от Распутина из Сибири, где он лежал раненый, умоляя государя «не затевать войну, с войной будет конец России и им самим и положат всех до последнего человека». Государя телеграмма раздражила, и он не обратил на нее внимания. Эти дни я часто заставала государя у телефона, который он вообще ненавидел и никогда им не пользовался: он вызывал министров и приближенных, говоря по телефону внизу из дежурной комнаты камердинера.

Когда была объявлена общая мобилизация, императрица ничего не знала. Я пришла к ней и рассказала, какие душераздирающие сцены видела на улицах при проводах женами своих мужей. Императрица мне возразила, что мобилизация касается только губерний, прилегающих к Австрии. Поскольку я продолжала убеждать ее в противном, она раздраженно встала и пошла в кабинет государя (кабинет отделялся от комнаты императрицы только маленькой столовой). Я слышала, как они около получаса громко разговаривали; потом она вернулась обратно, бросилась на кушетку и, обливаясь слезами, произнесла: «Все кончено, у нас война, а я ничего об этом не знала!» Государь пришел к чаю мрачный и расстроенный, и этот чай прошел в тревожном молчании.

Последующие дни я часто заставала императрицу в слезах. Их величества получили телеграмму от императора Вильгельма, в которой он лично просил государя, своего родственника и друга, остановить мобилизацию, предлагая встретиться для переговоров, чтобы мирным путем окончить дело. История после разберется, было это искреннее предложение или нет. Государь же, когда принесли эту телеграмму, сказал, «что не имеет права остановить мобилизацию, германские войска могут вторгнуться в Россию», и, по его сведениям, «они уже мобилизованы». Императрица же до последней минуты надеялась, что можно предотвратить войну. 19 июля вечером, когда я пришла к государыне, она мне сказала, что Германия объявила войну России. Ее величество очень плакала, предвидя неминуемые бедствия. Государь же был в хорошем расположении духа и говорил, что чувствует успокоение перед совершившимся фактом, «а пока этот вопрос висел в воздухе, было хуже».

Посещение их величествами Петербурга в день объявления войны, казалось, совершенно подтвердило предсказания царя, что война пробудит в народе национальный дух. Что делалось в этот день на улицах – уму непостижимо! Везде тысячные толпы, с национальными флагами, с портретами государя. Звуки гимна и «Спаси, Господи, люди твоя». Никто из обывателей столицы, я думаю, в тот день не оставался дома.