Врач. Жизнь можно подарить по-разному

И взгляд мальчишки тут же падает на мои татухи! Класс! Бинго! У меня тут еще один художник завелся!

– Нравится? – спрашиваю его.

Катин сын по-прежнему молчит, но глаза блестят. И уже уползти от меня не пытается.

– Давай меняться, – прищурившись, предлагаю ему. – Я тебе дам посмотреть свои руки, а ты мне дашь посмотреть свои ноги!

Катя у меня за спиной, кажется, икнула от неожиданности, но ее сын после секунды раздумий резко кивает. А мне только того и надо.

Быстрым движением скидываю халат. Под ним спортивная майка, руки видны почти полностью. Миша тут же принимается выискивать привычные ему образы, а я, не привлекая к себе лишнего внимания, берусь за его коленку.

Отек явный, но не обширный, с четко очерченными границами. Ну да. У малышей чаще всего так. Очень похоже на обычный ушиб колена. Аккуратно проверяю однородность. Оп!

– Ай!

Шишка! Ему больно. Зараза…

– Прости, – убираю руки от коленки малыша, виновато смотрю ему в глаза. – Но чтобы вылечить твою ножку, мне придется ее трогать.

Он шумно сопит и смотрит на меня обиженно.

– Давай как мужчина с мужчиной, – чуть придвигаюсь к нему, понижаю голос до заговорщического шепота. – Приятного будет мало, – я карикатурно морщу нос, а мальчишка мне отвечает вдруг совершенно такой же гримасой.

Так смешно! Только смеяться мне сейчас нельзя. Склоняюсь еще чуть ближе к нему, аккуратно касаюсь коленки.

– Но я обещаю тебе вот эту гадость убрать, – смотрю ему прямо в глаза. – Я обещаю! – а когда на детском личике появляется оживление, добавляю самое противное. – Но тебе надо будет мне помочь! Готов?

И мальчишка кивает. Ну конечно! Ты же классный мальчишка. На секунду даже забываю, что он – Свиридов. Для меня это просто еще один совершенно классный мальчишка. Чья жизнь в моих руках.

Катя

В груди все обрывается, ладони потеют. Как же так вышло? Почему из всех врачей Москвы нам попался именно этот?

Я не смогу с ним, просто не смогу! Врачу надо верить. Доверять. Я должна доверить этому человеку самое дорогое. Человеку, который может просто взять и променять любимую на деньги. Любимую? Любил ли он меня когда-нибудь? Наверное, нет! Еще одно доказательство, что ему верить нельзя!

Нет! Я сегодня же пойду к главному. Нам нужен другой врач. Выдумаю что-то. А не поверит – напрямую расскажу! Моему сыну… Сыну…

Ой, как он с Мишкой-то говорит! Выдыхаю и забываю, как вдохнуть… А ноги становятся ватными. Сидит рядом с ним на корточках, в глаза ему смотрит.

Сынок мой сегодня столько натерпелся. Нет, он у меня стойкий товарищ. Он почти не плачет. Костя ненавидит, когда он плачет. Но тут… Ему дважды кололи пальчик – кровь никак не хотела идти. Он же не пил и не ел ничего. А когда дошли до забора крови из вены…

Стоп! Что происходит? Марк… Александрович… Он скидывает халат и садится перед Мишкой на стул. Очень близко. Ай, какие же у него плечи!

У Кости совсем не такое тело. Он… Он тощий, сутулый. Если честно, когда уехал Марк, я думала, что больше никогда не буду с мужчиной. Мне все были противны. А Костя… Костя не настаивал.

И даже когда мне запретили половую жизнь в беременность, он уверял меня, что потерпит. Подождет. Что не это для него главное. А потом были тяжелые роды и восстановление после них. Потом я поняла, что меня раздражает, а не возбуждает вид моего мужа.

В общем, я решила, что у меня, наверное, гормональный фон изменился и я теперь того… асексуальная. Я серьезно так думала. До этой минуты.

Но вот сейчас я стою и, задержав дыхание, смотрю, как мой сын несмело трогает рисунки на руках своего отца. И понимаю, что готова многое отдать, чтобы вот так же касаться его предплечья, чтобы вести кончиком пальца по вот этой линии, ведущей на плечо, уходящей на шею…

Ах! Марк! Что же ты наделал, Марк? Как же теперь жить?

И тут он что-то шепчет Мишке и морщится. А тот гримасничает в ответ. И у меня все замирает внутри. Боже! Как же вы похожи!

Как же хорошо, Захарский, что ты не видишь сейчас вас со стороны. Хорошо? И тут я впервые думаю… А что было бы, если бы Костя мне не рассказал?

8 глава

Марк

– Так, – поднимаюсь со стула, поворачиваюсь к Катерине.

Черт! Ну что ж ты такая… Стискиваю зубы, отворачиваюсь вроде как за халатом. Не могу ее видеть. Ее расстроенные глаза, ее дрожащие губы, тонкие пальцы, которыми она нервно царапает свою ключицу. Катя! Коза ты…

– Так, – начинаю снова, – вам медсестра рассказала план на завтра?

– Д-да, – она судорожно кивает и тут же отрицательно машет головой. – Нет! Нет, еще не успела. Наверное, – смотрит на меня жалобно и с надеждой.

Что ты хочешь услышать, Катя? У твоего сына рак. Одна из худших его форм. Я уже сейчас могу сказать тебе, что ты сюда приехала месяцев на восемь. Это если тебе повезет, и там нет неоперабельных метастазов.

– Значит, анализы будут готовы сегодня после трех, но там, скорее всего, ничего неожиданного, у вас же из поликлиники свежие, – надеваю халат, убираю руки в карманы.

Так легче бороться с желанием обнять ее, прижать к своей груди и рассказать ей, какая она сволочь. Надо же, как меня кроет… А ведь мы с ней так нормально и не поговорили тогда. Выдыхаю. Продолжаю:

– Если ничего страшного мы не увидим, то завтра берем вас на биопсию и, скорее всего, постановку зонда.

– Постановку чего? – Катя хмурится.

– Зонд, – повторяю ей. – Ты наверняка видела у детей здесь, через подключичную вену выведено.

– А, подключичка, – хмурится Катя.

– Нет, – качаю головой. – Мы ставим зонд напрямую в сердце. Это для химиотерапии. Так эффективнее.

– Что? – Катя медленно оседает на кровать. – Но… – вскакивает. – Марк… Александрович…

Запинается! Твою ж… Я для нее Марк Александрович! Не могу…

– Катерина, – стискиваю руки в кулаки, опускаю взгляд, нет, не буду называть ее по отчеству. – Точный диагноз вашего сына вам назовут завтра, – смотрю куда-то в стену над ее головой, не могу смотреть в глаза. – Но химиотерапия ему понадобится. Не переживайте, – набираюсь сил и перевожу взгляд на ее лицо, – операция по постановке зонда – это несложная отработанная процедура. Лично я их делаю не меньше трех каждый день.

– Но, Марк… Александрович, – опять спотыкается на отчестве, – это же просто ушиб! Почему вы так уверены? Наши врачи нам ничего такого не сказали…

– Я без биопсии не могу вам сказать ничего более конкретного.

Могу на самом деле. Почти все сказать сейчас уже могу. Только политика отделения такова, что объясняться с ней будет завтра Борисов. Думаю, что, наверное, попрошу у него поприсутствовать при разговоре как лечащий врач.

Катя всхлипывает. Смотрю на нее и понимаю, что больше всего на свете хочу сейчас взять ее в охапку и прошептать ей в макушку: «Успокойся. Ты должна быть сильной!» Пообещать, что буду рядом. Черт. Да я и так, и этак буду рядом!