Железный крест

Этот изуродованный человек был действительно полковник Вейшекер, когда-то элегантный офицер, каким в свое время знал его Клос.

Перевернув несколько машинописных листов, Клос нашел признание полковника, который когда-то гордился тем, что он, старый гитлеровец, принимал участие еще в мюнхенском путче. А теперь, в сущности, только «пел». Не только признавался в своей виновности перед фюрером, но и предавал других.

На миг Клосу стало жаль этого до неузнаваемости изуродованного человека, но он сразу же вспомнил о трехстах четырнадцатилетних парнишках из Катовиц, о массовых приговорах военного суда, председателем которого был Вейшекер. Приговоренных было немало, и приговор был всегда один и тот же: смерть через повешение.

Клос, который, казалось бы, уже достаточно насмотрелся и многому научился, содрогнулся при одной мысли об этом. Все они: Штукгарт, Липке, Келлер, попав в руки «кровавого Макса», признавались теперь во всем, выдавали своих «сообщников», нимало не думая о том, что те уже завтра или послезавтра станут предметом обработки специалистов типа Лехсе. Только Грубер избежал этой участи – погиб за день до ареста от пули патриота одной из подпольных организаций. Удивительно, что даже эта случайная в общей цепи событий смерть сыграла свою роль. Именно Дибелиус узнал, что якобы участники широко разветвленного заговора против фюрера решили убрать Грубера, дабы воспрепятствовать его аресту. Повсюду велись поиски участников покушения, чтобы подтвердить эту догадку, но, к счастью, среди случайно задержанных не оказалось тех, кого можно было бы обвинить в убийстве. Работали лихорадочно. И теперь только один Клос допрашивал Вонсовского, правда в присутствии стенографа, но, несмотря на это, граф отлично понимал его. Лехсе же занимался теми, о ком упоминал в своих показаниях Вонсовский.

Когда на допросе Вонсовского всплыло имя генерала Верлингера, Клос испугался, что хватил через край. Паренек-стенограф, который до этого с точностью автомата записывал все, не проявляя никакого интереса, сейчас был заметно взволнован. Сломал поочередно три остро очиненных карандаша и попросил минутного перерыва, чтобы снова подготовиться к работе. Кто же не слышал о генерале Верлингере, о котором гитлеровские газеты писали, что он герой кампании на Балканах, которому сам фюрер прикалывал «Дубовые листья» к кресту с бриллиантами! Клоса одолевали сомнения: что, если в верхах поймут всю несостоятельность подобного – чтобы старый прусский генерал, получавший от фюрера только награды, мог участвовать в заговоре! Когда, докладывая Дибелиусу, Клос попытался дезавуировать показание Вонсовского, тем самым ставя под удар весь свой план, его охватило на миг отчаяние. Однако решительное: «Об этом не должна болеть ваша голова», произнесенное штандартенфюрером, вернуло его к жизни.

– Чем ближе к фюреру, тем больше врагов, – сказал назидательно Дибелиус.

Четырьмя днями позже все немецкие газеты, а также продажный «Новый варшавский курьер» опубликовали на первых страницах обведенную черной рамкой фотографию тощего старика с моноклем в глазу. Генерал Верлингер – как это с глубоким прискорбием сообщалось в специальном коммюнике отдела контрразведки – был убит русскими бандитами где-то под Смоленском. Гитлеровская машина работала на полных оборотах.

Клос закрыл папку с протоколами допроса и посмотрел на часы. Лехсе запаздывал. Что могло его задержать? Клосу было необходимо, чтобы на сегодняшнем допросе Вонсовского обязательно присутствовал гауптштурмфюрер Лехсе. Клосу стало известно, какую роль сыграл его шеф в ликвидации греческого движения Сопротивления, и обер-лейтенант решил использовать в своих целях несколько документов, найденных под стальным диском американского вращающегося стула в кабинете Вонсовского.

Дверь открылась, и появился Лехсе. Через минуту эсэсовец ввел Вонсовского. Другой здоровенный эсэсовец внес кофейник и чашки. Клос указал Вонсовскому на постоянное его место – глубокое кресло в углу комнаты, – слушая одновременно Лехсе.

– Я только что от Дибелиуса, получил приказ сегодня же перевести Вонсовского в камеру предварительного заключения абвера.

– Да? – удивился Клос. – Мне ничего об этом не известно.

– Видимо, это согласовано с Рейнером, – пробормотал Лехсе. Он тоже был поражен решением своего шефа, ибо не привык к тому, чтобы Дибелиус добровольно выпускал жертву из своих рук. – Теперь только ты будешь опекать Вонсовского, – с особой интонацией подчеркнул Лехсе.

В дверь постучал стенограф, через минуту он уже сидел за своим столом, ожидая приказа приступить к работе.

– Первый раз встречаюсь с такой заботой о моей персоне, – сказал Клос, мрачнея. Он не притворялся. Ему и в самом деле не нравилось это распоряжение. «Неужели о чем-то догадываются? – подумал Клос. – Ну что ж, все, что ни делается, к лучшему. Тогда нужно поторопиться». – Но какое это имеет значение? – произнес он громко. – Как твои дела? – обратился он к Лехсе.

– Липке оказался твердым орешком. Когда пришел в себя, то отказался от своих прежних показаний. Но будь спокоен…

– Я вполне спокоен. – Клос посмотрел на Вонсовского. Граф сидел в кресле, держал в зубах погасшую сигару и смотрел на клочок серого зимнего неба за окном. «Неужели задумал сбежать? – испугался Клос. – Забыл, что находимся на четвертом этаже?»

Но Вонсовский, как будто бы чувствуя беспокойство Клоса, отвел взгляд от окна, налил в чашку немного кофе, посмаковал.

– В прошлый раз кофе был крепче, – промолвил Вонсовский, еще раз удивив Клоса своим спокойствием.

– Ты говорил мне по телефону, что хочешь что-то выяснить, – отозвался Лехсе. – В таком случае к твоим услугам. А то я чертовски устал.

– Понимаю, – ответил Клос. Взглядом подал знак стенографу и обратился к Вонсовскому: – Меня заинтересовало одно несоответствие, граф.

– В моих показаниях? – удивился Вонсовский. – Этого не может быть, – что-то вроде многозначительной улыбки появилось на его лице, – я тщательно их продумал.

– Несоответствие обнаружено между вашими показаниями, – Клос опустил взгляд на бумаги, – и протоколом обыска, произведенным в особняке в Вонсове в день вашего ареста. Так, штандартенфюрер Макс Дибелиус и присутствующий здесь гауптштурмфюрер Адольф Лехсе утверждают в протоколе, что в тайнике вашей ванной комнаты нашли доллары, а также кассеты микрофильма.

– Я подтвердил это.

– Знаю, – ответил Клос. – Речь идет о той сумме, которая там была. Вы сознались, что там было десять тысяч долларов и микрофильм.

– Да, – подтвердил граф, – две пачки по пять тысяч долларов каждая. В стодолларовых банкнотах.

– Неправда! – вмешался Лехсе. – В обеих пачках было только пять тысяч. Очевидно, вы ошиблись, господин Вонсовский.

– Я не мог ошибиться. Обе пачки привез в день ареста человек, к которому я питаю полное доверие. Он уже не впервые выполняет подобные поручения. Для соблюдения формальности я пересчитал одну из пачек. В ней было пятьдесят стодолларовых банкнот.

– Я не мог, ошибиться, – сказал Лехсе. – Сразу же по приезде в Варшаву пересчитал обе пачки. В них было ровно пять тысяч долларов. Перед этим, – он на миг заколебался, – они лежали в моем портфеле, который в течение часа был при мне.

– Оставим пока этот вопрос, – сказал Клос. Заметив минутное колебание Лехсе, подумал: «Зерно посеяно, теперь необходимо время, чтобы оно проросло». – Для меня остается неясным еще один вопрос, господин Вонсовский. Три дня назад вы показали, что донесение на имя начальника штаба местного гарнизона в Вене переслали в сентябре при посредничестве одного из ваших друзей. На следующий день вы опровергли прежнее свое заявление, сообщив, что в донесении содержалась инструкция для группы заговорщиков в Вене на случай удачного покушения на жизнь нашего фюрера. При этом вы упустили из виду одну существенную деталь.

– Я все сказал, – ответил с беспокойством Вонсовский.

– К сожалению, нет. Вы не назвали имя человека, который передал это донесение. Во время обыска в вашем кабинете, когда я сидел на американском вращающемся стуле и просматривал бумаги, мне попали в руки два конверта с адресами. Я должен вам помочь вспомнить?

– Тот человек… – начал непринужденно Вонсовский, всматриваясь в лицо Клоса, как будто бы ища в-нем ответа, – тот человек, – повторил еще раз, – не знал, что посылает. – Вонсовский явно тянул время. Взгляд Клоса, обращенный в сторону допрашиваемого, подтверждал, что ему все понятно. – Я просил бы, – продолжал Вонсовский, – разрешить мне не упоминать имя этого человека.

– Вы должны сейчас же назвать это имя! – крикнул Лехсе.

– Хорошо, господин обер-лейтенант, – ответил Вонсовский, – но я должен вас предупредить, что вы еще пожалеете о том, что задали мне этот вопрос. Отправил это донесение ваш непосредственный шеф.

– Кто? – с удивлением спросил Клос. Он вскочил с места и начал ходить по комнате, разыгрывая перед Лехсе высшую степень растерянности и волнения.

– Да, – подтвердил Вонсовский, – это был оберст Герберт Рейнер.

Лехсе молча встал, открыл дверь, жестом подозвал эсэсовца и приказал проводить арестованного. Стенограф, как будто испуганный тем, что произошло, поспешно собирал свои бумаги.

После ухода Вонсовского Лехсе тяжело опустился в кресло напротив Клоса.

– Для меня вопрос ясен. Теперь я понял, что искал Рейнер в охотничьем домике на следующий день после ареста Вонсовского. Благодарю тебя, Ганс, за то, что ты вовремя помешал ему изъять эти документы.

– Просто не верится, – сказал Клос, – чтобы оберет Рейнер был предателем.

– Ты еще молод, Ганс, а я старый полицейский. Факты говорят за себя. Мы не должны поддаваться сентиментальности.

– Ты прав, но не знаю, как теперь поступить. Ведь я должен сообщать Рейнеру о каждом новом имени, названном Вонсовским.

– Предлагаю отстранить Рейнера от участия в следствии, – ответил Лехсе. – Доложим Дибелиусу, пусть решает.

– Да, – сказал Клос, – теперь дело за Дибелиусом. Хотя не знаю, должен ли я сообщать ему все. Я имею в виду эту историю с долларами. Я верю, Адольф, что, когда ты проник в тайник, там было пять тысяч. Но Вонсовский утверждает, что десять. Я должен говорить правду.

Лехсе, ерзая на кресле, умоляюще смотрел на Клоса.

– Среди бумаг Вонсовского, – продолжал Клос, – я нашел также вот эти расписки. – Через широкий письменный стол он пододвинул их Лехсе. – Подпись на всех расписках идентична, кажется, она мне знакома.

– Это подпись Дибелиуса, даю слово! – ахнул Лехсе. – Подожди, ведь это же долговые расписки. Шесть тысяч марок, – прочитал он вполголоса, – двадцать тысяч злотых. Это невозможно!

– Ты удивлен?

– Теперь мне понятна просьба Дибелиуса, с которой он обратился ко мне еще в начале следствия. Вот почему он стал таким вежливым и обходительным. Значит, он действительно был должником Вонсовского. Слушай, Ганс, я не понимаю только одного: он же должен был помнить об этих долговых расписках. Почему же тогда он арестовал Вонсовского? Мог просто застрелить его там, на месте. К чему он вызывал меня?

– Не забывай, что граф вращался в высших кругах общества. И не так-то просто было убрать его потихоньку. Кроме того, ты же сам мне говорил, что Дибелиус был тогда пьян. А может быть, рассчитывал на то, что, не выпуская дела из своих рук, вернет долговые расписки и никто о них не узнает. Не случайно же на вилле в Жолибоже его сотрудники тщательно осматривали стены и вскрывали пол в поисках тайников. Так же основательно обыскивали и особняк в Вонсове, только, на счастье, я оказался там первым. Видишь, Адольф, я предчувствовал все это и на всякий случай не включил этих расписок в протокол следствия. Надеюсь, ты не в обиде на меня. Теперь я отдаю их тебе, делай с ними что хочешь. Полагаюсь на твой опыт. Если решишь подать рапорт на меня за укрытие вещественных доказательств…