Кровь эльфов. Час презрения

– Бобра б я, пожалуй, съел.

– А я – рыбки, – размечтался Паулье, с хрустом разгрызая добытый из-за пазухи сухарь. – Хоцца мне рыбки, ей-бо.

– Так наловим рыбы.

– Где? – проворчат Янник Брасс. – В кустах?

– В ручье.

– Тоже мне ручей. На другой берег нассать можно. Какая там могет быть рыба?

– Есть там рыбы. – Цири облизнула ложку и сунула за голенище. – Я видела, когда ходила по воду. Но какие-то больные. У них сыпь. Черные и красные пятна…

– Форель! – рыкнул Паулье, брызгая крошками сухаря. – А ну, ребяты, к ручью! Реган! Скидывай портки! Сделаем сачок из твоих портков.

– Почему из моих?

– Стаскивай мигом, не то по шее получишь, молокосос! Тебе мать что сказала? Меня слушать!

– Поспешите, если хотите рыбачить, вот-вот стемнеет, – сказал Ярпен. – Цири, вода вскипела? Оставь, оставь, ошпаришься и вымажешься котлом-то. Знаю, что сильная, но уж позволь, я отнесу.

Геральт уже ожидал. Они издалека заметили его белые волосы между раздвинутыми полотнищами фуры. Краснолюд перелил воду в бадейку.

– Помощь нужна, ведьмак?

– Спасибо, Ярпен, Цири поможет.

Температура у Трисс уже спала, но слабость была прямо-таки чудовищной. Геральт и Цири уже наловчились ее раздевать и мыть, научились притормаживать ее благородные, но пока непосильные порывы к самостоятельности. Дело шло на удивление справно – он держал чародейку в объятиях, Цири мыла и вытирала. Одно только Цири удивляло и раздражало – Трисс излишне уж крепко, по ее мнению, прижималась к Геральту. В этот раз даже пыталась его поцеловать.

Геральт движением головы указал на вьюки чародейки. Цири поняла сразу, потому что это тоже входило в ритуал: Трисс всегда требовала, чтобы ее причесывали. Девочка отыскала гребень, опустилась на колени. Трисс, наклонив к ней голову, обхватила ведьмака. По мнению Цири, слишком уж крепко.

– Ах, Геральт, – разрыдалась чародейка. – Как жаль… Какая жалость, что все, что было между нами…

– Трисс, прошу тебя…

– …не случится теперь… Когда я выздоровею… Все было бы совсем иначе… Я могла бы… Я могла бы даже…

– Трисс!

– Я завидую Йеннифэр… Я ревную тебя к ней…

– Цири, уйди.

– Но…

– Прошу тебя…

Цири спрыгнула с телеги и налетела прямо на Ярпена, который ожидал, опершись о колесо и задумчиво покусывая длинную травинку. Краснолюд поймал ее. Ему не пришлось даже наклоняться, как Геральту. Он был вовсе не выше ее ростом.

– Никогда не совершай такой ошибки, маленькая ведьмачка, – буркнул он, косясь на телегу. – Если кто-нибудь проявит к тебе сочувствие, симпатию и преданность, если удивит благородством характера, цени это, но не перепутай с… чем-то другим…

– Подслушивать нехорошо.

– Знаю. И небезопасно. Я едва успел отскочить, когда ты выплеснула смывки из бадейки. Пошли глянем, сколько форелей попалось в Регановы портки.

– Ярпен?

– Хе?

– Я тебя люблю.

– Я тебя тоже, коза.

– Но ты краснолюд. А я нет.

– А какое это… Да. Скоя’таэли. Ты имеешь в виду «белок», да? Это не дает тебе покоя, а?

Цири высвободилась из-под тяжелой руки.

– Тебе тоже не дает. И другим. Я же вижу.

Краснолюд молчал.

– Ярпен?

– Слушаю.

– Кто прав? «Белки» или вы? Геральт хочет быть… нейтральным. Ты служишь королю Хенсельту, хоть сам – краснолюд. А рыцарь на заставе кричал, что все – наши враги и что всех надо… Всех! Даже детей. Почему? Ярпен? Кто же прав?

– Не знаю, – с трудом проговорил краснолюд. – Я не набрался премудростей. Делаю так, как считаю нужным. «Белки» взялись за оружие, ушли в леса. Людей – в море, кричат, не зная даже, что это сомнительное требование им подбросили нильфгаардские лазутчики. Не понимая, что эти слова адресованы не им, а людям, что они должны пробудить людскую ненависть, а не боевой задор юных эльфов. Я это понял, поэтому то, что вытворяют скоя’таэли, считаю преступной глупостью. Что ж, через несколько лет меня за это, возможно, окрестят предателем и продажной тварью, а их станут именовать героями… Наша история, история нашего мира знает такие случаи.

Он замолчал, поскреб бороду. Цири тоже молчала.

– Элирена… – неожиданно буркнул он. – Ежели Элирена была героиней, ежели то, что она сделала, называется геройством, то ничего не попишешь, пусть меня обзывают предателем и трусом. Потому что я, Ярпен Зигрин, трус, предатель и ренегат, утверждаю, что мы не должны истреблять друг друга. Я утверждаю, что мы должны жить. Жить так, чтобы позже ни у кого не пришлось просить прощения. Героическая Элирена… Ей пришлось. Простите меня, умоляла она, простите. Сто дьяволов! Лучше сгинуть, чем жить с сознанием, что ты сделал что-то такое, за что приходится просить прощения.

Он снова замолчал. Цири не задавала вопросов, так и просившихся на язык. Инстинктивно чувствовала, что этого делать не следует.

– Мы должны жить рядом, – продолжал Ярпен. – Мы и вы, люди. Другого выхода у нас нет. Двести лет мы об этом знаем и больше ста работаем на это. Ты хочешь знать, почему я поступил на службу к Хенсельту, почему принял такое решение? Я не могу допустить, чтобы то, над чем мы работаем, пошло коту под хвост. Сто лет с лишком мы пытались сжиться с людьми. Низушки, гномы, мы, даже эльфы. Я не говорю о русалках, нимфах и сильфидах, эти всегда были дикарками, даже когда о вас тут и слуху не было. Тысяча чертей, это тянулось сто лет, но нам как-никак удалось наладить совместную жизнь, бок о бок, вместе, нам удалось частично убедить людей, что мы очень мало отличаемся друг от друга.

– Мы вообще не отличаемся, Ярпен.

Краснолюд резко обернулся.

– Мы вообще не отличаемся, – повторила Цири. – Ведь ты мыслишь и чувствуешь так же, как Геральт. И как… как я. Мы едим одно и то же, из одного котла. Ты помогаешь Трисс, и я тоже. У тебя была бабушка, и у меня… Мою бабушку убили нильфгаардцы. В Цинтре.

– А мою – люди, – с трудом сказал Ярпен. – В Бругге. Во время погрома.

– Конные! – крикнул кто-то из людей Венцка, ехавший в головном дозоре. – Конные впереди!