Возмущенная тем, что ее считают простофилей, она обиделась и повела себя так, будто ничего не случилось. Однако вскоре «страшная тайна» перестала быть таковой.
Это произошло после того, как на нее снизошла череда снов, активированных акварелями Вильмы Вессэли. Увлеченная, по-видимому, одним из фрагментов легенды, художница посвятила все свои произведения Цири и Башне Ласточки.
– Странные у меня бывают после этих картинок сны, – посетовала Кондвирамурса на следующее утро. – Я сню… картинки. Все время одни и те же картинки. Не ситуации, картинки. Цири на зубцах башни… Неподвижная картинка.
– И ничего больше? Никаких ощущений, кроме зрительных?
Нимуэ, конечно, знала, что такая способная сновидица, как Кондвирамурса, снит всеми органами чувств – воспринимает сны не только зрительно, как большинство людей, но также слухом, обонянием, осязанием и даже… вкусом.
– Ничего, – покачала головой Кондвирамурса. – Только…
– Ну-ну…
– Мысль. Упорная мысль. Что над тем озером, в той башне, я вовсе не хозяйка, а узница.
– Пойдем со мной.
Как Кондвирамурса и полагала, выйти на террасу можно было только из личных комнат чародейки, чистеньких, ухоженных, пахнущих сандалом, миррой, лавандой и нафталином. Надо было воспользоваться маленькой потайной дверью и винтовой лестницей, ведущей вниз. Лишь после этого можно было попасть куда следовало.
В комнате в отличие от остальных помещений на стенах не было ни панелей, ни обоев, простая побелка, а потому здесь было светло. Свет вливался и сквозь огромное трехстворчатое окно, вернее, остекленные двери, ведущие прямо на террасу, что нависла над озером.
Единственными предметами мебели в комнате были два кресла, огромное зеркало в овальной раме красного дерева и что-то вроде стойки с поперечным горизонтальным плечом, на котором, касаясь фестонами пола, висел гобелен размером пять на семь футов.
Скальный обрыв над горным озером. Замок, утопленный в склон обрыва, словно часть каменной стены. Замок, который Кондвирамурса хорошо знала по многочисленным иллюстрациям.
– Цитадель Вильгефорца, место заключения Йеннифэр. Здесь завершилась легенда.
– Верно, – с деланным равнодушием подтвердила Нимуэ. – Здесь завершилась легенда, по крайней мере в ее известных версиях. Мы знаем именно эти версии, поэтому нам кажется, будто мы знаем финал. Цири сбежала из Башни Ласточки, где, как ты выснила, она была в заточении. Убежала, когда сообразила, что? с ней намерены сделать. Легенды приводят множество вариантов ее бегства…
– Мне, – перебила Кондвирамурса, – особенно нравится та, в которой говорится о бросании за спину предметов. Гребня, яблока и носового платка. Но…
– Кондвирамурса!
– Прости.
– Версий бегства, как я уже говорила, множество. Но до сих пор не совсем ясно, каким образом Цири из Башни Ласточки попала прямо в замок Вильгефорца… А ты никак не можешь выснить Башню Ласточки? Попытайся выснить замок. Внимательнее приглядись к гобелену… Ты меня слушаешь?
– Зеркало… Оно магическое, да?
– Нет. Я выдавливаю перед ним прыщи.
– Прости.
– Это зеркало Хартманна, – пояснила Нимуэ, видя сморщенный нос и надутые губы адептки. – Если хочешь, загляни. Но, пожалуйста, будь осторожна.
– А правда ли, – спросила дрожащим от возбуждения голосом Кондвирамурса, – что через Хартманна можно перейти в другие…
– Миры? Конечно. Но не сразу, не без подготовки, медитации, концентрации и множества других действий. Советуя тебе быть осторожной, я имела в виду нечто другое.
– Что именно?
– Зеркало действует в обе стороны. Из Хартманна в любой момент может что-нибудь выйти.
– Знаешь, Нимуэ… Когда я смотрю на гобелен…
– Ты снила?
– Снила. Но странно. С высоты птичьего полета. Я была птицей… Видела замок снаружи. Но не могла в него проникнуть. Что-то не давало, перекрывало доступ.
– Смотри на гобелен, – приказала Нимуэ. – Смотри на цитадель. Смотри внимательно, сосредоточься на каждой детали. Концентрируйся сильно, глубоко, врежь это изображение в память. Я хочу, чтобы во сне ты туда вошла. Попала внутрь. Очень важно, чтобы ты туда вошла.
Снаружи, за стенами замка, судя по всему, бушевала прямо-таки адская метель, в камине огонь так и гудел, быстро пожирая поленья. Йеннифэр блаженствовала в тепле. Ее теперешняя «келья» была, правда, в тысячи раз теплее той мокрой дыры, в которой она провела, пожалуй, месяца два, но все равно и тут у нее зуб на зуб не попадал. Там она полностью потеряла счет времени, да и потом никто не торопился сообщить ей дату, но она была уверена, что на улице зима, декабрь, может, даже январь.
– Ешь, Йеннифэр, – сказал Вильгефорц. – Ешь, не стесняйся.
Чародейка и не думала стесняться. А если ела медленно и с трудом справлялась с курицей, то исключительно потому, что ее только-только зарубцевавшиеся пальцы все еще были неловкими и почти не гнулись. Удержать нож и вилку ими было трудно. А есть руками она не хотела – предпочитала демонстрировать свое превосходство Вильгефорцу и остальным пиршествующим гостям чародея. Ни одного из них она не знала.
– Искренне сожалею, но вынужден сообщить тебе, – сказал Вильгефорц, поглаживая пальцами ножку фужера, – что Цири, твоя подопечная, распрощалась с этим миром. Винить за это ты можешь только себя, Йеннифэр. И свое безрассудное, бессмысленное упрямство.
Один из гостей, невысокий темноволосый мужчина, мощно чихнул, высморкался в батистовый платочек. Нос у него был опухший, красный и явно наглухо забитый.
– Будь здоров, – сказала Йеннифэр, на которую зловещие слова Вильгефорца не произвели никакого впечатления. – Откуда бы такая серьезная простуда, милсдарь? Слишком долго стояли на сквозняке после ванны?
Второй гость, годами постарше, крупный, худой, с отвратительно белесыми глазами, неожиданно захохотал. Простудившийся же после ванны мужчина, хоть физиономию ему перекосило от злости, поблагодарил чародейку кивком и короткой простуженной фразой. Однако недостаточно короткой, чтобы она не уловила нильфгаардского акцента.
Вильгефорц повернулся к ней. Он больше не носил на голове золотой «опалубки» для хрустального яблока в глазной впадине, однако выглядел еще чудовищней, чем тогда, летом, когда она увидела его рану в первый раз. Регенерированное левое глазное яблоко уже пришло в порядок, но было заметно меньшего размера, нежели правое. От такой картинки перехватывало дыхание.
– Ты, Йеннифэр, – процедил он, – вероятно, полагаешь, что я лгу, ловлю тебя в силки, пытаюсь застать врасплох? Зачем бы мне это? Известие о гибели Цири потрясло меня не меньше, да что там, гораздо сильнее, чем тебя. В конце концов, я связывал с девушкой вполне конкретные надежды, строил планы, которым предстояло сыграть решающую роль в моей дальнейшей жизни. Теперь девушка мертва, и мои планы рухнули.
– Прекрасно. – Йеннифэр, с трудом удерживая нож непослушными пальцами, пыталась резать нашпигованную черносливом свиную котлету.
– Тебя же, – продолжал чародей, не обращая внимания на комментарий, – связывала с Цири исключительно глупая сентиментальность, на которую в различных пропорциях влияли сожаление о собственном бесплодии и чувство вины. Да, да, Йеннифэр, чувство вины! Ведь ты активно участвовала в скрещивании парочек и, я бы сказал, в откормке производителей, благодаря чему и явилась на свет малютка Цири. И ты перенесла свои чувства на плод генетического эксперимента – кстати сказать, неудачного. Ибо у экспериментаторов не хватило знаний.
Йеннифэр молча пожелала ему успехов, подняв бокал и одновременно искренне моля судьбу, чтобы та не дала бокалу вывалиться из руки. Она постепенно приходила к выводу, что по меньшей мере два пальца из пяти не будут сгибаться очень долго. Возможно, никогда.
Вильгефорц не обратил на ее жест никакого внимания.
– Теперь уже поздно. Это случилось, – прошипел он сквозь зубы. – Однако знай, Йеннифэр, у меня-то знания были. А если б была и девушка, то я своими знаниями наверняка бы воспользовался. Остается лишь сокрушаться. А ведь я мог бы укрепить и подлечить твой эрзац материнского инстинкта. Хоть ты суха и стерильна, как камень, с моей помощью ты обрела бы не только дочь, но и внучку. Или, на худой конец, заменитель внучки.
Йеннифэр пренебрежительно прыснула, хотя прямо-таки закипала от ярости.
– С величайшим сожалением вынужден подпортить твое праздничное настроение, дорогая, – холодно сказал чародей. – Думаю, тебе не очень приятно будет узнать, что ведьмак Геральт из Ривии также почил в бозе. Да-да, тот самый ведьмак Геральт, с которым тебя, да, кажется, и Цири, связывал суррогат чувств – смешная сентиментальность, глупая и преслащенная до тошноты. Знай, Йеннифэр, что наш обожаемый ведьмак распрощался с земной юдолью буквально пламенно и весьма эффектно. Однако тебе не следует ни в чем себя корить. В смерти ведьмака ты не повинна даже в самой что ни на есть наименьшей степени. Всю чехарду устроил я. Отведай маринованных грушек, они, поверь мне, отменны.
В фиалковых глазах Йеннифэр полыхнула холодная ненависть. Вильгефорц рассмеялся.
– Вот такой ты мне нравишься, – сказал он. – Честное слово, если б не двимеритовые браслеты, ты б меня наверняка испепелила. Но двимерит действует, так что испепелять меня ты можешь исключительно взглядом.
Простуженный чихнул, высморкался и раскашлялся так, что слезы полились из глаз. Высокий и худой рассматривал чародейку своими неприятными рыбьими глазами.