Гугара

Да, жарко, понял я. Разгар лета, пахло скошенным сеном, а с возвышенности открывался широкий вид на всю долину со старыми домами, костелами и людьми. Городок лез в боковые ответвления долины и в ущелья, минуя сказочные китовые спины пригорков, поросшие лесом и выгоревшей травой, в которой извивалась пестрая лента змеи.

– Берегись! – донеслось неведомо откуда.

И вот змея на тропинке свернулась в кольцо, присмотревшись к которому я понял, что она – радужная оболочка глаза, а трава, доходившая до пояса даже самым высоким (а уж что говорить обо мне!) и скрывающая в себе большие цветки ромашек и колокольчиков, это ресницы «змеиного глаза». По каждой из этих ресничек я пролетел как по доскам сельской мостовой, перескочил на черные клавиши пианино, стоявшее в большой комнате, а рядом с ним была мама. Пианино молчало. Зато звук лился со стеклянного экрана, с которого прямо на меня смотрели глаза ковбоев; а еще звучали душеразлирающим скрипом несмазанные качели, качаясь то влево, то вправо.

– Суд идет, – вновь раздался голос.

Через белый дверной проём я вошел в комнату, где продолговатое зеркало серебрило стену. В комнате кто-то был. Улыбался пухлыми губами, обнажая гнилые зубы, смотрел на меня глазами, обрамленными серпантином татуировки. Я выбрался на его теплое веко и начал своё путешествие.

– Привет, – сказал этот кто-то.

Круги, обрамлявшие его глаз, повели меня дальше, по волнам припухлостей на коже, в направлении густых бровей, росших словно кустарник на берегу ручья. Вода шумела, разбиваясь о мелкие камешки, перекатывала их, становясь бурой, когда подмывала откос, и слезами прожигала борозды на этом лице. Брат сначала бросил камнем через ручей, а потом исчез под черным узором, который раскручивался, разрастался, расползался побегами по всему покрытому морщинами лицу, густой, дикий, он спустился по шее и наверняка пополз еще ниже. Не затронул только кроткие голубые глаза.

– Вижу.

Я коснулся пальцем запотевшего зеркала, остался след. Так я сначала освободил глаз, потом теплое прикосновение и движение по кругу освобождали (на запотевшем стекле) всё большую картинку. Толстые щеки, большие уши, морщины и брови. Бархатные губы, искривленные в дебильной гримасе или в легкой усмешке, как бы прося прощения, властно, покровительственно. Когда же они открылись, появился первый зуб-лицо, я столкнулся с ним, как с препятствием, потом еще с одним и со всеми последующими. Все возможные формы и размеры, гнилые и здоровые и эти уже давно вырванные. Каждое узнал.

– Прощания, прощания, – передразнивали губы и дунули со всей мочи. И понеслись облака надо мной и над одичалой яблоней, за которой стеной стоял лес. По тропинке пришла черная собака, а долетевший из леса порыв ветра прочесал ее шерсть, каждый волосок. Потихоньку вечер окутал и нас и те далекие фигуры, что прятались между пихтами. Они не отважились приблизиться к нам, их отгонял черный пес, которому только единственному и было дано видеть их. Но в конце концов ушел и он.

Тень, ее отражение в колодце. Как тот мост над широкой рекой, полной отражений домов, машин и людей. По ним плавали лебеди, утки, под ними плыли облака. Каждый день из реки выныривало солнце, каждую ночь в ней тонула луна. Стальной горб моста возвышался между двумя частями треснувшей пополам равнины, как нос возвышается между половинками лица. Его пролеты обтягивала черная паутина самых разных форм и размеров, которую ткали тысячи пауков.

Его глаз был как аквариум – либо пристально смотрящим, либо пустым. Мешки под глазами свекольного цвета, толстые щеки, торчащие уши, железный нос и пухлые губы, своим бормотаньем приоткрывающие руины зубов. В уголке глаза свой хвост расположила змея и развертывалась лентой по сотне черных серпантинов, каждый раз, на каждом круге опоясывая лицо. Мой взгляд прилип к этой линии, как к мухоловке, и следовал через выпирающую, как женская грудь, скулу, которую я гладил, ласкал, окончательно забыв, что это скула, пока не наткнулся языком на черную линию. Мое лицо залила краска стыда.

– Это сон, – последовало объяснение.

Его поверхность была озером, прикрытым ковром вечернего тумана, посреди которого черным зрачком проступал остров. Мягкие дуновения качали склонившиеся над водой деревья. Укрывавшие в своем лоне пропавшее уже несколько минут назад солнце, крутые горы, окружавшие озеро со всех сторон, виделись размытыми и далекими. Ночные птицы, до времени разбуженные, издалека подавали голоса, не давая заснуть дневным, последние из которых уже смежали глазки-пуговки. Здесь же над тёмной поверхностью озера носились летучие мыши, чей полет угадывался по легкому плеску воды, которой касались их крылья.

На берегу стояла стройная женская фигура, волна стелила ей под ноги кружевную пену. Женщина плотно закуталась в шаль и смотрела на лодку, которую верной рукой мужчина направлял к острову, к зрачку. Там, на его дне, в темной комнате висела вязанная картинка, высвеченная снопами фар несущихся по дороге автомобилей.

На поверхности зеркала проступило незнакомое лицо: человек-карп, человек-сад, растяпа, распутник, повеса. Когда он смеялся, его подбородок плясал. Он был маленьким, как муравей, коротышка, малыш, но силач. На черепашьей скорлупе головы клубилась черная татуировка облаков, вся в волютах и завитках. Пересеченные морщинами, перерезанные шрамами на бровях, облака колыхались как настоящие. Он тряс голым животом, разводя в стороны сильные руки. Погружал подбородок в узорной складке жутко изуродованной шеи. Громадная лысая голова готова была взорваться. Широкая улыбка и мягкая насмешливая гримаса становились всё менее выразительными, потому что воздух постепенно стал наполняться светом. Дольше всего в памяти оставались его улыбка и кроткий взгляд.

* * *

На маленьком экране шел тихий дождь разноцветных многогранников. Они перемещались то вправо, то влево, повинуясь пальцу, нажимающему на две кнопки. Пим – влево – пом – вправо – пим, пим – два раза влево – пом – раз вправо. Неспешной волной опадали и, в зависимости от сноровки игрока, образовывали или плотную стену или полную прорех поверхность, к которой потом ничего нельзя было приставить. Если экран заполняла стена, значит – уровень пройден. Каждое пиканье звучало ударом в барабан на фоне монотонного шума дождя, заполнявшего тишину своим ненавязчивым присутствием. Внутри чума царил зеленый полумрак, прореженный то там, то сям белыми световыми пятнами в тех местах, где брезент был протерт или продран.

Дмитрий Николаевич сидел на оленьей шкуре, прислонясь спиной к свернутому в валик одеялу, грел ноги у догоравшего огня. Весь погруженный в тетрис, он держал двумя руками желтый китайский гаджет, энергично нажимая красные кнопки на пульте управления. Устройство отвечало серией пискливых звуков в то время как на экранчике перемещались темные формы, точно миниатюрные фигурки из театра теней. Дело было уже к вечеру, целый день шел дождь. Я курил, а от подвешенных на жерди над моей головой мокрых штанов и рубахи шел пар.

– В тайге всегда надо иметь две пары штанов, – не отрываясь от гаджета поучал меня Дмитрий, когда увидел меня в одних кальсонах. Мне было всё равно; опершись о поленницу, я тонул в мягком ковре веточек. Сигареты из красной пачки, сушившейся у камелька, были как будто подвяленными, и прежде чем я успевал докурить одну, я уже лез за следующей. Дмитрий азартно жал на кнопки, я же напротив – предался апатии, нагнетаемой бесконечным проливным дождем. Я представил себе, что ливень не прекратится и что наша горка превратится в остров, омываемый водами нового потопа, и что останемся только мы, скрывающиеся на этом пригорке, на острове посреди океана леса, как в Ноевом ковчеге. Словно потерпевшие кораблекрушение, избранники судьбы, голоса которых потерялись в шуме вершащейся вокруг них катастрофы.

* * *

– Ну и Максим! – одобрительно воскликнул Никита. – Ну и дубину себе выстругал!

Парень беспокойно смотрел на огромную палицу, о которую тот опирался. Только что вытесанная из лежащей рядом колоды, она была ростом со своего творца.

– Укороти ее маленько, а то ты ее даже не поднимешь, – посоветовал Алик, не вынимая сигареты изо рта.

– Я да не подыму?! – встрепенулся Максим, но, видимо, Алик выразил не только свои собственные сомнения, поэтому Максим бросил это произведение плотницкого искусства на землю и стал искать топор. В лагере царило спокойствие, собаки дремали, уткнувшись мордой в мох и чернику, а последние олени пошли в лес, лишь время от времени побрякивая издали колокольцами. В этот дождь исчезли мошкара и комары, так что животные были свободны от них, пошли в самопас искать грибы.

– В шаманы, видать, подались, – пошутил Никита, – не иначе: ведь сколько грибов сожрут.

Только один не спешил, аккуратно ступая по мху рядом с чумом. На его ляжке был большой, в две ладони, клок живого мяса. Рана не кровоточила, но из нее сочились белые капли гноя. Она была лучшим доказательством того, что кроме комаров и людей поблизости были и другие голодные.

– Было время и волков по крайней мере травили, с вертолетов отраву разбрасывали, отстреливали, – сказал Дмитрий, заканчивая чистить рану. – Теперь так не делают. Работать невозможно стало. Приходится таиться; этому повезло – вырвался можно сказать прямо из пасти.

– Как летом Алюна не вернулась из леса, я неделю плакала, – добавила Татьяна. – Мне было так жалко, так жалко, просто слов нет…

В конце концов, и этот олень не устоял перед искушением. Неспешно, задевая мокрые ветки, побрел куда-то. Также и мы, под глухие звуки Максимова топора стали собирать вещи, надевать болотные сапоги, куртки и всё, что у кого было. К звукам топора добавился стук капель по листьям, и темный потолок над нашими головами протёк. Мы вышли, вскоре к нам присоединился Максим, тащивший на плече изрядно похудевшую булаву. Алик и Никита забрали свои, мы со Славой взяли три больших мешка. Никита кликнул собаку, и весь караван чинно направился через лес вниз по пригорку, на котором стояли чумы. Шли бодро, я с трудом успевал уворачиваться от шлепков мокрых веток.

Дождь усилился, лес подернулся белесым туманом, одежда прилипала к телу. Мы шли след-в-след через сырость и холод едва заметными тропинками. Лес был низкий и редкий. Время от времени нам приходилось огибать разлитые в тусклой и придавленной дождем пустоте жирные пятна топей, поросших чахлым мхом и травой. Вдруг что-то шевельнулось вдали. Поднимая вокруг себя сотни брызг, собака резко рванула и после нескольких прыжков исчезла из виду. Мы на мгновение остановились.

– Шабаш, – объявил Никита, оперся о ствол, задрал голову и внимательно посмотрел вверх. Остальные собрались вокруг, кто сидел на корточках, кто стоял. Достал из кармана пачку и пустил по кругу. Мы затянулись в безнадежной попытке сдержать потоп с помощью пяти огненных точек, пульсирующих в ритм нашего дыхания.

– Пёс-то твой где? – Спросил Максим.

Никита пожал плечами.

– Хороший, охотничий, – добавил Слава.

– Вернется? – спросил я.

– Таа… вернется…я бы хотел это увидеть, – проворчал Максим.

– Всё мужики, шабаш, если будем так сидеть, кедровки всё сожрут, – забеспокоился Никита.

Появились комары, снова принялись за своё. Я достал спрей от мошкары и опрыскался, что называется, от души.

– Есть желающие?

Моим предложением воспользовался только Миша, зато тоже от души.

– Пёс не дурак, – кисло изрек Слава, выглядывая из-под мокрого капюшона. – Сто процентов – уже вернулся в стойбище.

– Вот подлец, – сказал Максим.

– Грёбанный, – уточнил Алик.

* * *

Монотонный ритм пиканий на мгновение прекратился, чтобы взорваться чем-то вроде мелодии. Игра сменилась. Я придвинулся к Дмитрию и заглянул из-за спины. Теперь он правил лодкой, перед которой стояла задача перехватить как можно больше парашютистов. По обеим сторонам лодки было полным-полно черных треугольников, проступавших над водой и не оставлявших сомнений относительно судьбы неперехваченных парашютистов. С другой стороны камелька пристроились Максим с матерью над шахматной доской.

– Хи-хи-хи, – радостно пищала Татьяна, очередной раз побеждая сына молниеносной шашечной атакой.

– А как насчет шахматишек? – предложил парень, пытаясь оторвать мать от шашек, в которых у той не было конкурентов. Восторженно созерцая доску, она продолжала сидеть, обхватив ноги и положив подбородок на колени.

– Еще разок! Одну партеечку! – уговаривала она сына, потерявшего интерес к игре.

Я почувствовал рядом чьё-то присутствие, обернулся – собака, Мальчик. Пользуясь тем, что хозяева чем-то заняты, он влез в чум и теперь лежал и грелся у огня, беспокойно поглядывая по сторонам, не заметил ли кто его. Пиканье внезапно прекратилось. Собака поняла это по-своему, вскочила и тихо вышла из чума.