Глубина

Афанасьев дал полный ход турбине, бросая «Шайра» вперёд и одновременно выстрелив двухракетным залпом. И тут же выматерил себя последними словами: впопыхах он нажал не на те гашетки, и по хищникам ударили НУРСы с ультразвуковыми отпугивающими головками. Они хорошо выполнили бы свою работу, будь нападающих энцитеров два. Ну, три. Ну, в крайнем случае – четыре, но и тут уже имелась вполне серьёзная возможность того, что один из хищников прорвётся. А стая из почти двух десятков экземпляров даже и не заметила ультразвукового удара. Вернее, заметила, но от этого стало ещё хуже: хищники разошлись, охватывая плантацию широким полукругом.

– А-а-а, сука! – раненым медведем взревел Виктор, задирая нос «Шайра» и всаживая в правый фланг атакующих длинную очередь из пулемёта.

Пять энцитеров отправились в страну счастливой охоты, ещё двое, получив серьёзные ранения, забились в конвульсиях. Но пограничнику некогда было любоваться результатами дела рук своих. Глубокий вираж со снижением, и он оказался чуть позади кинувшейся в атаку стаи. Снова длинная очередь пулемёта, и оружие внезапно захлебнулось и смолкло. Афанасьев покрылся холодным потом: чёртов Гошши не учил своих «собак» ухаживать за оружием, а у самого пограничника просто не хватило знаний, да и времени, чтобы как следует разобраться с бортовым оружием микросубмарины.

Ракетами стрелять было уже поздно: шрапнель неминуемо заденет сборщиков, а некоторые из них настолько тупые, что даже не сообразят рукой зажать пробоину костюма. «Шайр» ринулся вперёд, и ещё один энцитер получил острым носом смертельную «пробоину». Но оставались ещё двое. Виктор тихим незлым словом помянул мать и бабушек Гошши, энцитеров, а также всех сотрудников фабрики клонов, выпустивших в жизнь таких талантливых работяг, оттолкнулся от скутера и кинулся в драку.

Первого он атаковал сверху, снова распоров зверя по всей длине. Развернулся, уходя от удара второго, выполнив практически мёртвую петлю, и ткнул его ножом. Резко ушёл вниз, спасаясь от одуревшего жала, и вдруг почувствовал сильный удар в левую руку. Афанасьев развернулся и взмахом ножа перерубил жало, и тут только ощутил боль. Она была чудовищной, оглушительной, ослепляющей. Кое-как Виктор вырвал из руки жало-хоботок, через который скат впрыскивает в жертву парализующий яд вместе с желудочным соком, и лихорадочно огляделся. Хищников больше не осталось. Пёс выполнил свою задачу, защитив доверенное ему стадо.

Почти теряя сознание, он медленно доплыл до своего «Шайра», сорвал с борта длинный буксировочный конец, отхватил кусок ножом и перетянул себе руку выше локтя. Затем вкатил себе две ампулы с антидотом и три – с тонизирующим средством. Обезболивающего в его распоряжении не имелось: препарат с непроизносимым названием подобно земному промедолу обладал наркотическим действием, и хозяин не давал его своим «собакам», опасаясь, что те превратятся в наркоманов.

В подобной ситуации следовало немедленно вызвать Гошши и транспорт для срочной эвакуации. Но браслет-коммуникатор приказал долго жить, а часы на левом браслете бесстрастно сообщили, что до конца смены осталось ещё полтора часа. Чтобы как-то забыть о боли, Виктор принялся за обработку добычи. Механически нырял, вырезал драгоценные железы и собирал их в контейнер. Скрипя зубами от боли, упаковывал туши и крепил их к «Шайру».

У него уже темнело в глазах, когда наконец прибыл транспортный «Торвар». Пинками загнал рабочих внутрь, затем попытался пристыковать скутер к субмарине. Тщетно! Для такого манёвра требовались обе руки, а левая уже совсем не повиновалась.

Виктор зарычал от боли и бессилия, потом кое-как закрепил буксирный конец своего «Шайра» на корпусе «Торвара». Прикинул и понял: сил влезть внутрь субмарины уже не оставалось: в голове мерно бил колокол, в глазах плясали огненные точки, словно знаки Зодиака устроили бал.

Он тяжело забрался на сиденье скутера, кое-как пристегнулся и потерял сознание. Когда очнулся, оказалось, что они уже плывут. «Торвар», не дождавшись каких-либо команд, просто развернулся и пошёл назад ровно по тому же пути, по которому прибыл на плантацию. Осознав этот факт, Афанасьев снова провалился в забытьё.

В следующий раз он пришёл в себя уже в шлюзовой камере фермы. «Торвар» был пуст, над входным люком призывно мигал зелёный огонёк.

Виктор попытался встать и слезть с «Шайра», но не смог. Левая рука уже не только не слушалась, но и не ощущалась. Совершенно. Правая же ослабла настолько, что пальцы бестолково скользили по поручням, но никак не хотели сжиматься. Застонав от злости на своё бессилие, он опёрся локтём и, прохрипев отчаянное «б…!», с трудом перевалился через борт. Левая нога зацепилась за что-то, Виктор упёрся правой ногой в борт и рванулся…

Как он не оторвал себе левую стопу, Афанасьев так и не понял. Ногу дёрнуло такой болью, что на лбу выступил пот. Казалось, что связки просто раздираются на части. Но он бился и бился с тупым упорством безмозглого насекомого, и наконец оказался на свободе.

Тяжело, мешком, он плюхнулся в воду, и от утопления его спасло лишь то, что снять защитный костюм он попросту забыл. Медленно и неуклюже, точно пьяный удав, он выполз на металлическую дорожку вдоль шлюзового бассейна.

В ушах били молоты, сердце бухало в грудную клетку, словно пыталось вырваться наружу. Виктор попробовал подняться и не смог. «Ну и х… с ним, – подумал пограничник, – поползу так. Меньше шансов, что навернусь обратно в воду».

Он полз на четвереньках, иногда падая на пол плашмя. Снова поднимался и упрямо, точно лётчик Маресьев, тянул вперёд непослушное тело.

В коридоре Афанасьев рискнул встать. Осторожно, по стенке, вполз вверх, и некоторое время просто стоял в вертикальном положении. Дышал он точно загнанная лошадь, а во рту явственно чувствовался вкус крови. Виктор провёл по губам языком и обнаружил, что нижнюю он прокусил.

– Что с тобой?

Встревоженный женский голос пробился к Афанасьеву словно сквозь плотную вату:

– Что с тобой?! Что случилось?!!

– Э-э…

«Кто это? Кто меня зовёт? Жена? А разве у меня есть жена? Мама? Но мама ведь умерла…» – заметались в мозгу обрывочные мысли.

Тонкая, но сильная рука взяла Виктора за левое запястье, и он взвыл от непереносимой боли. Прямо перед глазами возникло встревоженное лицо Мийры – жены Гошши:

– Тебя ранило? Кто?!

Афанасьев попытался ответить, что его ударил в руку энцитер, но язык, превратившийся в распухший комок, отказался повиноваться. Он с огромным трудом показал правой рукой на место ранения, затем вяло махнул назад. От этого движения Виктор потерял равновесие и грянулся на пол. Боль затопила сознание, и он выпал из окружающей действительности…

Пришёл в себя он в медицинском блоке. Над ним колдовал робот-медик, а рядом сидела Мийра и внимательно его разглядывала. Заметив, что Афанасьев открыл глаза, она подалась к нему:

– Что произошло? Как вышло, что ты один поубивал столько энцитеров? И почему ты ничего никому не сообщил? – спросила она.

Виктор удивился: в голосе женщины – изумительно красивой женщины, кстати! – слышался настоящий интерес. «Странно, она меня что, считает не собакой, а человеком?»

Он как мог покороче описал всё произошедшее. Мийра сидела, вся обратившись в слух. И лишь когда пограничник закончил свой рассказ, спросила:

– А почему ты не вернулся один?

Виктору вдруг стало как-то все равно, что будет дальше, и он бухнул:

– Неохота было сволочью себя чувствовать!

– Кем? – она не поняла слова, но по интонации догадалась о значении этого ругательства. Помолчала и спросила: – Ты пожалел цартов? Не хотел допустить их смерти?

Пограничник промолчал.

– Скажи мне, как тебя зовут?

Афанасьев удивился:

– Ваш муж, госпожа Мийра, сказал мне, что меня зовут Дружок.

– А на самом деле?

Мужчина и женщина молчали долго. Очень долго.

– Муж глуп. Знаешь, если бы я давала тебе имя, я назвала бы тебя «Защитник», – наконец медленно произнесла Мийра. – Или «Воин». Или «Победитель».

При последних словах Виктор усмехнулся. «Баба сердцем видит», – вспомнились ему слова артиста Джигарханяна из фильма «Место встречи изменить нельзя». Вот так походя, взяла и угадала.

Внезапно женщина положила ему на лоб свою точёную идеальной формы руку:

– Поправляйся, Победитель, – сказала она и ласково погладила его по щеке. – Поправляйся…

Гошши возвращался с охоты раздосадованным: весь день они с Седом тщетно искали р’эцов, но так ни одного и не встретили. И никакой заслуживающей внимания дичи – тоже. Создавалось впечатление, что вся живность просто попряталась, каким-то чудесным образом заранее узнав о его приближении.

Гошши завёл «Шайр-500» в шлюзовой отсек. Ему показалось, что люк открывается слишком медленно, и он в раздражении заколотил в него ногой. Сед безучастно стоял за спиной хозяина: лично он сделал всё, что от него зависело. А огорчаться от отсутствия добычи он разучился уже давно. Впрочем, как и радоваться ее изобилию.

Наконец люк открылся, Гошши вышел на лёгкую металлическую пристань. И замер в немом изумлении.

Вся пристань была завалена тушами энцитеров. Одну из них деловито потрошили два домашних робота-заготовщика, и в воздухе висел лёгкий красноватый туман, поднятый вращающимися с бешеной скоростью дисковыми ножами. Вырезанные куски роботы захватывали вакуумными присосками и отправляли их в контейнеры-холодильники, находившиеся у них сзади.

– Мийра! – рявкнул Гошши, когда первое впечатление прошло. – Мийра! Сколько раз я должен повторять тебе: не смей охотиться в одиночку! Во-первых, ты не слишком хорошо стреляешь, во-вторых, без охотника-глата охотиться нельзя даже по технике безопасности, а в-третьих…

– А в-третьих, я не охотилась, – сообщила Мийра по интеркому. – Эту добычу набил наш новый…

Тут она замолчала, словно вспоминая кличку глата, но, видимо, так и не вспомнила, и потому Гошши заговорил снова: