Казнь

– И напишу – с! – крикнул он в то время, как полицейские сажали его на дрожки.

Лапа взял Феню за руку и прошел с ней на кладбище. Она оживленно начала рассказывать ему.

– Как я увидала, что он идет, я на крест бумажку?то и прилепи. Он пришел и стал молиться, а я смотрю. Потом, как увидит он бумажку?то…

– Брось! – перебил ее Лапа, опускаясь на одну из скамеек у могильной ограды.

Феня тотчас замолкла. Он протянул ей руку и посадил рядом.

– Ты скажи мне лучше, надоело тебе у полковницы служить? А? Хотела бы ты замуж, сама хозяйкой? А?

Феня нахмурилась и потупилась.

– Кто же возьмет меня, – сказала она тихо, – и потом, очень я уж к вам привязалась. Не гоните меня! – и она подняла на него глаза, слезливо моргая ими.

– Дурочка, – сказал Лапа, обнимая ее, – а за меня пошла бы?

Феня вздрогнула.

– Шутите! Я простая, вы барин…

– А вот и не шучу, – серьезно ответил Лапа, – иди за меня. Я делаюсь нотариусом и женюсь на тебе. Ну, чего ты плачешь? Ах, глупая!..

XXVIII

Яков уехал, Лапа получил свидетельство и устраивал свою контору, в то время как Феня торопливо готовилась к венцу.

– Жаль, – говорил следователь Лапе, – что вы оставляете меня. Мне скучно будет без вас работать.

Лапа усмехнулся. Казаринов держал себя неприступно – гордо с того момента, как личность убийцы Дерунова была выяснена, равно как и акт убийства.

– Вот, – говорил он хвастливо в клубе, – осуждают мою систему: всех по очереди. А доказательство налицо! Как я добрался до этого Ивана? Кто мог про него подумать, а глядь, он?то и есть!

Гурьев добродушно смеялся и говорил:

– Что и говорить, Сергей Герасимович у нас Лекок! Русский Лекок!

Силин подслушал этот разговор и написал в местную газету свою последнюю статью, в которой Казаринова называл русским Лекоком и воспел ему славу за то, что он удовлетворил общество, найдя убийцу и отдав его во власть правосудия.

После этого два дня спустя он уехал в Петербург искать счастия в нелегкой роли столичного репортера.

XXIX

Весенин снова ехал, как бывало, в усадьбу Можаевых, когда на дороге его окликнул заискивающий голос:

– Осмелюсь вторично!

Весенин осадил лошадь и, обернувшись, узнал Косякова. Тот приближался к нему, галантно кланяясь:

– К Елизавете Борисовне? – предупредительно спросил Весенин, закипая гневом.

Косяков изящно склонил голову.

– С письмом?

Косяков поклонился снова и поспешно вынул письмо из кармана.

– Знаете ли, господин Косяков, – заговорил Весенин, нагибаясь к нему, – как карается законом шантаж?

Косяков растерянно взглянул на Весенина и поспешно спрятал письмо в карман.

– О пропаже векселей уже заявлено приставу, – сказал Весенин, – и если ты еще раз появишься здесь, мерзавец, то я…

– Личное оскорбление? – угрожающе произнес Косяков.

– Что?.. – заорал Весенин. – Да тебя бить, каналья, надо! – и, взмахнув плетью, он ударил ею Косякова: раз, два! И погнал дальше свою лошадь.

Косяков отскочил, закрываясь руками, и опрометью бросился в деревню…

Грузов уныло сидел за столом и в сотый раз перечитывал напечатанное в газетах объявление об утрате из имущества Дерунова векселей Можаева, когда в комнату, как ураган, влетел Косяков.

– Пропали! – не своим голосом закричал он. Грузов вскочил и заметался по комнате.

– Маменька, – завопил он, – прячьте меня. Идут! Ловят!

– Дурак! – остановил его Косяков. – Не ловят и не будут ловить, но все кончено!

Грузов сразу успокоился и даже повеселел.

– Что же, – сказал он, – на все воля Божия!

Косяков внезапно схватил его за шиворот и злобно потащил к себе.

– Стой! – крикнул он, вводя его к себе, и бросился на жену. Та закричала от испуга, но он в один миг взял ее в охапку и переложил с кресла на постель. Лихорадочно – торопливо отвернул он с кресла клеенку, вытащил пачку бумаги и с гневом швырнул ею в Грузова.

– Бери, дурак, и пошел вон! Завтра я съезжаю от тебя. Не умел сразу продать, скот!

– Но ведь ты же… – начал растерянно Грузов.

– Вон! – заорал, топая ногами, Косяков. Грузов выбежал от него в испуге.

На другой день сторож судебного пристава, подметая камеру, нашел на полу, у окна, сверток бумаги, в котором оказались векселя Можаева на имя Дерунова, и пристав, подивившись случаю, приобщил их к делу.

XXX

Прошло пять лет. В один из морозных дней Яков Долинин стоял у Доминика, закусывая пирожком рюмку водки. Вдруг до его плеча кто?то дотронулся. Он оглянулся, и лицо его радостно просветлело. Перед ним стоял Весенин.

– Федор Матвеевич, какими судьбами? Надолго ли?