Наперегонки со смертью

– И побыстрее возвращайся, ты мне нужен здесь... Подожди, скажи ей, пусть спрячет свою морду. Нечего так бесстыже рассматривать чужих мужчин...

* * *

– Эй, грязная женщина, отвернись! Нельзя смотреть так на мужчин, мы этого не любим!

Алина опешила. Она даже не сразу поняла, что от нее хотят, а когда до нее дошло, девушка чуть не рассмеялась и не заплакала одновременно. Мысли вихрем проносились у нее в голове.

"Грязная женщина... Отвернись... Нельзя смотреть..." Она поспешно отвернулась, уставившись в противоположную стену и лихорадочно оценивая полученную информацию – первую более-менее понятную информацию о ее похитителях.

"Так, видимо, они фундаменталисты. Этого, который постарше, видимо, коробит, что я без чадры.

Скажите пожалуйста!.. Господи, только этих фанатиков мне и не хватало!.. Откуда они могут быть?

Где у нас силен ислам? В Таджикистане? В Узбекистане? Вроде да... А может, татары?.. Нет, татары никогда не были такими одержимыми мусульманами, чтобы заставлять женщин ходить в бесформенных балахонах, скрывая от постороннего взгляда не только тело, но даже и лицо... Значит, они из Средней Азии. Только чего им от меня все-таки нужно?"

* * *

– Я позвонил ученому, – вернулся через несколько минут Исфахалла, спеша поделиться последними новостями. – Он уже все знает и, как мне показалось, сильно беспокоится.

Дружный смех соратников, к которому присоединился и Хайллабу, воодушевил рассказчика, и он продолжал:

– Я передал ему наши требования.

– Он что-нибудь ответил?

– Всего несколько слов. Он обзывал нас самыми страшными словами русского языка.

– И все?

– Пока что он не может говорить. Слишком переживает, Наш расчет оказался точен – он слишком любит свою дочь. Я думаю, – довольно потер руки Исфахалла, – наш план сработает. Рыбка клюнула на наживку. Остается только вытянуть ее.

– О-о, Аллах акбар! – снова поблагодарил господа Хайллабу, и все дружно поддержали его призыв.

– Но есть и еще кое-что, господин. Это вряд ли хорошая информация для нас.

– Что случилось?

– Я позвонил Шарифу...

– Шарифу?

– Да, господин. Помните, тот студент-электронщик, которого удалось подключить к нашей работе.

– Ах, да, – удовлетворенно кивнул Хайллабу.

– Я поручил ему прослушивать телефон ученого. Шариф тоже знает русский, и лучшей кандидатуры...

– Меня интересуют телефонные звонки, а не познания какого-то студента в этом варварском языке! – чуть возвысил голос Хайллабу, нетерпеливо прерывая говорившего.

– Конечно, господин... Шариф сказал, что к делу уже подключились службы безопасности России.

Услыхав о похищении, Большаков тут же связался с каким-то своим старым приятелем из ФСБ, просил помочь. Шариф утверждает, что после этого звонка изменился электрический сигнал на линии Большаковых, то есть не иначе, как их телефон теперь прослушивается специалистами спецслужб.

– Ух, собака! Ему что, родная дочь не дорога – новость сильно расстроила Хайллабу, Вмешательство госбезопасности существенно осложняло ситуацию и по большому счету могло вообще сорвать все планы его группы. – Он сообщил о том, кого подозревает в похищении?

– Нет, господин, своему другу из безопасности он просто рассказал, что у него похитили дочь, а про требования нашей стороны даже не вспомнил, – попытался было успокоить своего расходившегося шефа Исфахалла, но сделать это теперь было не так-то легко.

– Все равно, теперь ФСБ до всего докопается!..

Так, это обстоятельство вынуждает меня скорректировать планы. Все пройдет по ускоренной программе. Шарифу от телефона – ни на шаг. Ты сам его заменишь, когда он устанет. Вам на прослушивание – двое суток. Звонить Большакову из города, из телефонных автоматов, каждые двенадцать часов.

Разговор – не более минуты, чтобы ФСБ не успела засечь, из какого телефона-автомата звонят. Никаких имен, никаких намеков на то, кто звонил: ФСБ не должна понять, о чем идет речь... О, проклятие на мою голову! – вдруг застонал Хайллабу, сильно сжав руками виски. – Нет, теперь уж звонить Большакову больше нельзя ни под каким предлогом. Пусть послезавтра вечером Шариф отнесет к нему домой конверт с прядью волос этой женщины.

Он кивнул в сторону Алины, и девушка, заметив этот жест, испуганно вздрогнула, предчувствуя самое худшее.

– Да, господин, я понял, – согласно кивнул, запоминая указания, Исфахалла. – Прикажете вложить в конверт какую-нибудь записку?

– Что-нибудь о сроках на раздумье. Например: "остались сутки". Но это неважно, придумаем и потом. Сейчас важно другое – нам нужно готовиться к отъезду. Товар и документы готовы? – Хайллабу обернулся к маленькому тщедушному человечку, смиренно стоявшему все это время за спиной своего шефа.

– Да, господин, как вы и приказывали, три фуры, забитые запчастями доверху, уже подготовлены. Документы в порядке, все заверено в российских таможенных службах. Есть и пломбы для опечатывания фур.

– Хорошо. В ту же ночь, когда Шариф понесет конверт Большаковым, мы должны покинуть Москву. Женщина поедет с нами. Она теперь становится нашей гарантией, поэтому я приказываю вам беречь ее, как зеницу ока. Ты понял, Хабиб? – теперь он обратился к огромному грозного вида бородачу, отвечавшему в их группе за боевое обеспечение: профессиональному солдату и профессиональному убийце.

– Да, – коротко кивнул тот в ответ. – Я не отойду от нее ни на шаг.

– Именно этого я и хочу... Дальше. Шариф остается в Москве, и утром следующего дня, после того, как отнесет конверт, пусть свяжется с Большаковым по телефону. Каков бы ни был ответ – в два часа дня мы позвоним Шарифу на его квартиру. Он должен ждать нашего звонка.

– Хорошо, господин, я все понял, – Исфахалла всем своим видом выражал страстное желание выполнять указания шефа немедленно и как можно более точно, и это подобострастие немного успокоило Хайллабу.

– Все. А теперь я хочу отдохнуть. Впереди нас ждет еще много сложной работы...

* * *

Двое суток в подвале показались Алине бесконечными.

Каждую секунду рядом с ней, не спуская с нее глаз, находился этот страшный огромный детина, которого звали Хабибом. Он сторожил ее, как неутомимый сторожевой пес. Он даже ночью не смыкал глаз, попивая бесконечные порции кофе и покуривая, пока девушка, ворочаясь, пыталась заснуть на выделенной для нее маленькой и узкой твердой кушетке.

Сначала, когда все эти бородачи вышли и с ней один на один остался только этот верзила, Алина не на шутку испугалась. Его вид мог заставить думать что угодно. Но постепенно страх ее рассеялся: великана она интересовала только как объект охраны, не более. Он просто сидел напротив нее на стуле, тараща на девушку свои глазищи, и не отходил ни на шаг, провожая даже в туалет в соседнюю комнату. Они ни разу не заговорили друг с другом, и Алина вообще не была уверена, что этот парень хоть одно слово понимает по-русски.

На свете, казалось, существовала только одна вещь, которая три раза в день заставляла этого громилу отводить глаза от девушки, – молитва. Во время моления он забывал о ней, опускаясь на колени на маленький коврик и возводя глаза к потолку и делая какие-то пассы руками, что-то шептал, периодически отвешивая поклоны.

Когда он в первый раз молился, Алине, не сталкивавшейся до того с мусульманами, зрелище показалось довольно занятным, и девушка с интересом разглядывала этого молодого еще парня, истово молящего о чем-то своего Аллаха. Но он, почувствовав вдруг ее пристальный взгляд, так грозно глянул в ее сторону, что любопытство девушки вмиг куда-то улетучилось, и с этого мгновения Алина всячески избегала смотреть во время молитвы в сторону своего сторожа.

Здесь, в подвале, время, казалось, остановилось, и Алина не могла поверить своим часам, утверждавшим, что с момента похищения прошло чуть более двух суток, ей казалось, что сидит она в этом подвале по крайней мере не меньше недели.

В первые часы девушка все время чего-то ждала. Она сама не знала чего. Ей казалось, что должна наступить какая-то развязка – или ей должны были сказать, ради чего состоялось похищение, или ее должны были убить либо изнасиловать, или в конце концов ее должны были освободить какие-нибудь с неба свалившиеся спецназовцы, в коротком и жестоком бою уничтожившие бы всех мусульман.

Но ничего не происходило. Никто ничего ей не объяснял. Никто с ней вообще не разговаривал, совершенно, казалось, не интересуясь ее персоной И постепенно Алине даже стала безразлична причина похищения. Она просто лежала на топчане, глядя в бетонный растрескавшийся потолок своей темницы и стараясь ни о чем не думать, ни о чем не вспоминать.