Верховный Издеватель

А вообще этот ли свет на белом свете?

Свет опять включился…

3. Силоамская башня

Где ты был вчера?

О чём ты думал?

Почему ты вдруг решил,

что это будет не с тобой?

А. Макаревич

Свет включился. Кирилл лежал. Над ним стоял огромный монитор. Нет – окно. Но до чего же потрясающее зрелище показывало это включившееся вместе с ним окно! Вдоль горизонта тянулась длиннейшая орочья стрела с ярко пылающим наконечником. Или магический посох с набалдашником солнца.

Давно не было в мире такой волшебной, совершенно фэнтезийной зари! Такой идеально ровной щели в облаках. "Рассвет или закат!?" – ошеломлённо прикинул Кирилл точно так же, как прикидывал: монитор или окно? На восток или запад оно смотрит?

Что-то с миром странное творится, если мы вдруг не можем определить, рассвет в нём или закат.

Солнце начало медленно-медленно скрываться. Закат? Ну конечно, закат… Но… почему-то огненный диск заходил вверх, а не вниз. В висящее облако – не в горизонт. Как будто лампочка сама собой вползала в потолок. Рыла в нём нору.

Значит, рассвет? Да, через минуту лампочка просверлила себе дыру в верхний этаж и засияла во всю полноту уже там. Рассвет? Ну, точно рассвет!

Почему-то Кирилл обрадовался, что это рассвет, хотя непонятно, чему тут особо радоваться. Просто тому, что ночь кончилась? Что она навсегда осталась во вчера: "Ночь та – да обладает ею мрак, да не сочтётся она в днях года, да не войдёт в числа месяца. О, ночь та – да будет она безлюдна…"(1). Но ночь та, к сожалению, была не безлюдна. Тут уж даже самый волшебный рассвет ничего не исправит.

Странно, что самое главное событие жизни уместилось в несколько секунд, да ещё и было как бы в тумане. Мир просто выключили и включили, как монитор – вот и всё, и почти нечего больше вспомнить про сам момент.

Всплывали в памяти отдельные детали – полуосыпавшаяся мозаика. Брызги расколотого происшествия. Когда Пикассо писал "Гернику", пожалуй, что-то такое он уловил: всякая катастрофа запоминается её участникам сюрреалистическими кусками, хаотично рассыпанными в сознании, слепленными потом силой бреда, как силой притяжения.

Быков не было, но…

Где-то в безвозвратном вчера звонили купола Лавры – именно такая ассоциация: купола, не колокола. А потом – грохот и крики… и резко выпадающие из сознания звуки – водопад, водоворот, чернота… а выбросило на поверхность где-то здесь, среди белых стен и больничной аппаратуры. И тело, как никогда в жизни, знало, зачем больницу называют больницей. Осязание во всём происшествии было куда ярче и сильнее зрения.

Пока ничего не случится, мы не знаем, что всё на волоске.

И пока мы живы, волосок этот Кто-то держит.

Жизнь – она такая. Едешь-едешь-едешь, и вдруг раз – доехал. Да нет, вы что, я же ещё хотел… мне же ещё надо дальше! Нет, ты уже приехал! Никакого "дальше" не будет – или будет, но совсем другое. Ошибся ты, а не мы. Дорога – она такая, какая есть, и точка всегда может быть поставлена в любом её месте. В любую секунду.

Всё самое важное в жизни происходит за секунду. За секунду мы решаемся на Поступок, за секунду произносим самое важное слово. За секунду зависаем между жизнью и смертью, за секунду успеваем из этого положения сделать шаг в ту или другую сторону… Может, ради этих-то нескольких секунд и тянутся все предыдущие годы? Вся боль целого мира и всё счастье целого мира только и ждут, чтобы на мгновение проявиться в нас. По нашему желанию или против нашего желания.

Надо же было ехать за тридевять земель, чтобы найти в лабиринте дорог и нарваться именно на одну вот такую вот хищную, вышедшую на охоту секунду!

"А может, всё-таки не поедем?.."

Да, кстати. А где Ромка? Что с ним?

Приехал отец. Только от него Кирилл начал узнавать первые новости… почти как сводки с фронта.

Наталья Сергеевна погибла в тот момент, когда обсуждала с подругой новую паломническую поездку. Теперь началось совсем другое паломничество…

Разбилась и 12-летняя Таня. Кирилл пытался сейчас оживить в себе хоть какие-то черты её лица, хоть какие-нибудь слова. Но замкнутая девочка не запомнилась ему решительно ничем, кроме ставшего теперь "многозначительным" случая во время вчерашнего дождя. В лёгком платьице она успела промокнуть до нитки прежде, чем спряталась. И уже стоя под навесом, говорила тревожно: "Ну, я же теперь простужусь. Всё! Я же всегда так быстро простужаюсь!"

Нарочно не придумаешь! Человек за несколько часов до смерти боялся простудиться…

А всё-таки чудный был грибной дождь! И дождь, и солнце… и все живы. И счастливы. Надо же, какими же красивыми прелюдиями была обставлена грядущая казнь! Каким сказочным светом выстлана и окроплена с неба дорога… кому на катафалк, кому на кресло-каталку.

И задорно-зло вспомнилась Кириллу, вроде бы, некстати фраза об Отце Небесном: "…Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных". И ещё бы добавить: "на тех, кто уже приговорён, и на тех, кому Он пока милостиво дозволил ещё сколько-то пожить… некоторым, правда – без ног…" Другу Ромки 12-летнему Данилу полностью оторвало ступню и половину голени.

Авария, как акула, особенно любит откусывать конечности.

А что с Ромкой? С Ромкой-то что!? В реанимации. Тяжелейшие открытые переломы ног. Сделали операцию. Никого к нему пока не пускают. Но лежит он вроде бы в соседней, детской больнице – всего через квартал отсюда.

А Марина, его мама – буквально в соседней от Кирилла палате. Тоже – левая голень пополам. Зубы выбиты, рёбра сломаны.

А уж самая странная судьба – у тех, кто спал: уснули здоровыми, ничего не видели, во сне потеряли сознание… "очнулись – гипс!". Первое время, как признавались, реальность трудно было отличить от кошмара. "Надо бы хорошенько проснуться: второй раз уже по-настоящему!" – говорил сосед Борис.

Слава Богу, баки при авариях взрываются почти исключительно в голливудских фильмах, так что в реальности всё обошлось без взрыва. Но даже и без него травмы были страшные.

Самые тяжёлые – у двух женщин: одна от черепно-мозговой травмы впала в кому, у другой от перелома позвоночника отнялась нижняя часть тела. Кажется, это была та самая, которая говорила с Натальей Сергеевной о будущих путешествиях.

Кирилл, как это ни странно, отделался только сотрясением мозга и сильными ушибами – переломов не было. "Даже стыдно перед остальными!" – невесело усмехнулся он про себя в промежутках между приступами тошноты. Вот есть вестибулярный аппарат в голове – от его травмы мир начинает качаться и валиться куда-то. А есть, оказывается, вестибулярный аппарат веры – и от его травмы внутренний мир начинает качаться и валиться куда-то. "Меня и от удара тошнит… меня и от Бога вашего тошнит".

Что-то я такое узнал в лавре – но дорога из меня это знание поспешила выбить. Что-то уже совсем начало было склеиваться – и сломалось в самый последний момент. Да, это как у БГ:

Ехали мы, ехали, с горки на горку -

да потеряли ось от колеса!

Вышли мы вприсядку, мундиры в оборку -

солдатики любви, синие глаза…

Как взяли-повели нас дорогами странными,

вели да привели, как я погляжу:

сидит птица бледная, с глазами окаянными…

Что же, спой мне, птица – может, я попляшу!

Все мы чётко знаем внутри себя, что с нами никогда ничего не случится. Есть в нас такое чувство, как невозможность беды – видимо, атавизм пребывания Адама в раю. Катастрофы в нашей жизни так же невозможны, как война на Украине. Этой истины, разумеется, нет в катехизисе, но в подсознании она записана настолько глубоко, что, когда она рушится, у многих, как в домино, сыплется… Символ Веры.

Как же Он нас обманул!? Нарушил контракт? Мы прекрасно знаем, что никакого контракта не было и не могло быть. Но где-то же в подсознании у нас это сидит – что Он что-то нарушил. Что-то очень-очень важное для нас. Жизненно важное. И такого вероломства мы не ждали.

А может, это, наоборот, мы, не заметив, что-то нарушили? Точнее, предпочли не заметить. Что-то очень-очень важное для нас. Обращаясь к Нему, мы, как в зеркале, видим себя? И "Его вероломство" – это наше вероломство. По отношению к самим себе, в первую очередь.