В ожидании весны

…Душа его холодна. Забирает живых на пир, но пира всё нет и нет. Только ветер гуляет по полям. Это воет стая гончих, это шелестит тряпьё, это странники поют свою грустную песню…

– Эй! Просыпайся, кому говорю!

Последовал грубый толчок в плечо.

– Господи, как меня задолбали уже эти алкаши!

С трудом я вылез из сна. Образы рыцарского прошлого постепенно растворились, осталась только чёрная шторка закрытых век. Вдруг глаза сами резко открылись, и передо мной предстал мутный как будто перевёрнутый мир. Резко стало холодно. Прислонённым к железной стенке и стеклу боком я почувствовал обжигающий холодок сквозняка и сел прямо.

– Билет где ваш? – я стал судорожно копошиться в карманах куртки, перебирать бесконечные молнии походного рюкзака, наконец, добрался и до чехла гитары. Где-то там, в большом кармане, под стопкой брошюр и шестигранными ключами разных калибров обнаружился мятый клочок бумаги со штрихкодом. Бессмысленно протянул его вперёд и попробовал проморгаться.

Над сидением нависла куча тёплой одежды, намотанной как попало, из которой торчали два чёрных глаза.

– Наконец-то! – проворчала куча одежды и щёлкнула по бумажке дыроколом. – Выходите где? А то опять проспите.

Я глупо вытаращился в окно, пытаясь понять, где нахожусь. Стекло сплошь покрыто ёлочкой морозной наледи, только в середине небольшая проталина, сквозь которую видно однообразную плотную стену чёрных деревьев.

– Понятно. – Окончательно сморщилась куча вещей и прошла к следующему пассажиру – Ваш билетик?

Огляделся по сторонам – ничего особенного, автобус как автобус. Нормальная температура в салоне в -10 по Цельсию, немного хмурых пассажиров и застарелый запах курева, чем ближе к кабине водителя, тем сильнее.

Может из-за холода, может из-за магии общественного транспорта, но меня снова стало клонить в сон. Моргнул раз. Стало темнее и теплее. Надо попробовать ещё раз.

Вдруг автобус тряхануло, и сон как рукой сняло. Проклятье…

Я попробовал закрыть глаза и посидеть таким образом, в надежде переключить организм обратно в режим томного погружения в тёплую тьму. Глаза принялись самостоятельно елозить под веками, веки стали вздрагивать от каждого потряхивания автобуса. А сам автобус стал вздрагивать и подпрыгивать заметно чаще. Его холодный корпус завилял по дороге, несколько раз сильно вздрогнул и замер. Послышался скрип открывающихся дверей.

Открыв глаза, я увидел клубы пара, врывающиеся в автобус сквозь открытые двери. Пассажиры молча покинули свои сиденья и скрылись в них. Куча вещей выразительно уставилась на меня с кондукторского сидения. От её взгляда мне стало окончательно не по себе. Я закинул все вещи на левое плечо, тут же сморщившись от неприятного хруста – снова забыл про свой артроз –и как мог быстро выскочил наружу.

Четыре синих колонны и мусорка. Вполне себе, для остановки в таком захолустье. Не поленились даже навес соорудить из тонких листов жести и покрасить всё это дело в приятный цвет морской волны. Прислонившись к одной из колонн, я щёлкнул подаренной кем-то когда-то зиппой, вдохнул запах бензина вместе с болотноватым дымом казахстанских подделок, и задумался. Во все четыре стороны от остановки шли одинаковые дороги. Окончания их скрывала морозная дымка, глядя на которую хотелось протереть глаза.

Ближе к фильтру мороз сделал своё дело. Множество игл проткнули джинсы и термобельё, поборов мою нерешительность. Я схватил вещи и крупными быстрыми шагами потопал прямо перед собой, в надежде увидеть светящиеся вывески супермаркетов или, ещё лучше, пивнушек.

Спустя примерно четыре дома, разделённых широкими переулками и одним светофором, показалась многозначительная неоновая вывеска с изображением бутылки лимонада и чего-то наподобие кренделя. На окнах и первого и второго этажей болтались оставшиеся после Нового Года уличные гирлянды и большие неаккуратно нарезанные из канцелярской бумаги снежинки. У входа оживлённо выясняли отношения трое парней. Учитывая, что на этой улице городка мне кроме них не попалась ни одна живая душа, само присутствие людей возле заведения вселяло в душу надежду.

Шумели ребята сильно, я невольно сжался, ожидая неприятностей, но постарался виду не подавать.

– О, смотри! – один толкнул другого и показал на меня – Гитара!

– Да мне …. – второй даже не обернулся – Ты лучше скажи, мы идём или нет?

Пока я приближался к заведению, эти двое продолжали что-то выяснять, а вот третий, пошатываясь, сделал пару шагов мне навстречу.

– Братан, сыграй чё нить для души, а? Душа ну это… Сыграй а?

– Какой «сыграй», знаешь как пальцы замёрзли! – я постарался сделать приветливое лицо. Не знаю, как оно там скривилось на морозе, но должно было быть приветливое – Дай хоть отогреюсь.

«Братан» понимающе кивнул и сделал шаг назад.

Скрипнула дверь, и я буквально ввалился внутрь заведения, на мгновение обратив на себя внимание некоторых постояльцев.Оценив с ног до головы, местные вернули свои взгляды на место, не придав моему появлению никакого значения.

Главное, что внутри тепло, остальное неважно. На стене висит старый таксофон, на полках стеклянной витрины разложены пирожки с луком и яйцом, беляши, ещё что-то из теста, в горку составлены бутылки с пивом. Рядом с прилавком стоит настоящий музыкальный автомат, а за прилавком подпиливает ногти настоящая буфетчица в белом фартуке. И куда это я попал…

– Девушка!

«Девушка» с трудом сократила нещадно измазанные синей краской веки и наградила меня томным взглядом.

– Девушка, подскажите, вот эти пирожки с чем?

– Люда-а-а! – «Девушка» отрывается от занятия своими ногтями, поворачивается ко мне спиной и пропадает за деревянными разноцветными бусами. И на пару минут я остался в немного неловком положении, как будто брошенный или проигнорированный, пока из того же прохода не высунулось заспанное лицо темноволосой девушки в синем фартуке.

– Чего? – Захрипела девушка, мятая, как мои простыни после воскресного сна.

– Подскажите, а вот эти пирожки с чем? – тычу на бесформенные комья жареного теста – И по чём?

– С печенью. Тридцать. – Теперь её хрип звучит несколько разочарованно.

Я заказал пару пирожков, три бутылки тёмного барного пива и уселся за дальним столиком в самом углу заведения, заодно убедившись, что буфетчица меня обсчитала на 15 рублей. В этом оказалась даже своя романтика, мелочь, но очень важная для поддержания атмосферы. Будь я хозяином этой харчевни, я бы доплачивал буфетчицам как аниматорам, за трепетное отношение к воссозданию атмосферы уходящей эпохи.

Выпив половину бутылки барного, я испытал странное утяжеление всех частей тела и с уважением уставился на тёмное стекло. Искривлённое отражение на поверхности, кажется, подмигнуло. Неплохое начало.

Вокруг достаточно шумно. Из динамиков долбит что-то вроде «дэй оф файер», посреди зала нешуточная заруба в шахматы между древним-древним дедом с бородой до пупа и здоровым пошатывающимся парнем в татуировках, презентующим себя как боксёра. Вокруг них столько шума, столько фанатов самых разных видов и сортов, будто на столе не шахматная доска, а телевизор с трансляцией Сочи-2014. Один особо чувствительный забулдыга в клетчатом шарфе даже хватается за голову, наблюдая за игрой Боксёра и чувствуя скорое его поражение.

Опустошив первую до конца и вторую на две трети, я почувствовал себя очень уверенно. Захотелось встать и немного размяться. Больше всего привлекал музыкальный автомат. Он находился в четырёх обычных и двух смелых шагах от меня. А ещё на него удобно облокачиваться, пока выбираешь нужную песню.

«Так, чего бы бахнуть за десятку…»

За десятку можно выбрать одну песню из двенадцати заранее загруженных папок. Ну конечно Цой! А что у Цоя? Сейчас…

Покопавшись в плейлисте, я обнаружил «Музыку волн, музыку ветра». И спустя мгновение произошло нечто магическое. Весь шум в зале уменьшился вдвое, фоновая музыка пропала, и как будто из дальнего угла, из-за стоячей вешалки, заваленной кучей курток и пуховиков, забренчали по-домашнему несложные аккорды на хлипкой акустике. Витька душевно запел первые строчки песни, толпа подпела одобрительным «О-о-о, нормально!».

Кое-кто из толпы даже похлопал меня по плечу. Радостно озираясь, я стал немного притоптывать в такт песне. Граждане посетители в основном вернулись к своему развлечению, некоторые из них с довольной ухмылкой разглядывали меня и музыкальный автомат, а один в чёрном пальто со стаканом – водки, не знаю, не воды же – выделился из толпы, отошёл и уселся боком к нам в противоположном конце заведения. Длинные чёрные спутанные волосы не давали как следует разглядеть лицо, но мне отчего-то казалось, что я уже видел раньше и эту походку, и то, как он двигает шеей чтобы она хрустнула…

– ЯФ, мать твою, это ты что ли? – голос самостоятельно и громко вырвался наружу.

Мужчина не обернулся, но сквозь волосы показалось, что он ухмыляется. Раздвигая толпу, я приблизился к его столику, с грохотом впечатал в стол бутылку и сел.

– Ну, привет, козлик! Сюрприз!

ЯФ шумно выдохнул и залпом осадил 400 граммов водки.

– Кому сюрприз, а кому нет. – Возразил он своим густым глубоким и неприятным басом, протерев рукой щетину от пары пролившихся капель.

Я вдруг взорвался, вскочил, схватил его за воротник и попытался протащить до стены, сшибая стулья. – Выпендриваешься ещё! Ты, скотина, я тебя убью нахрен!

Странно, что хотя ЯФ на самом деле был намного сильнее меня, он как будто поддался или уже был пьян в стельку и вообще не сопротивлялся.

– Ладно деньги, хрен с ними! – я вмазал ему левой со всей силы, но не очень точно. Удар получился скорее похожим на пощёчину, и неизвестно, кому от него получилось больнее. – Там мог быть мой Отец!– замахиваюсь правой, но она вдруг как в болоте вязнет: не заметил, как мужики кинулись нас разнимать и облепили со всех сторон. Растащив, они бережно – как психов в дурке – рассадили нас по разным стульям. Вперёд вышел тот дед-шахматист.

– Ты если разобраться хочешь, то тихонько, на улице, за углом. – Дед строго посмотрел на меня. – Не надо тут людям культурный отдых портить, так? Гонор тут свой показывать. А сейчас скидывайтесь Любе по денюжке за разбитый стул и стакан и проваливайте. Нам своих бед хватает, не портите выходной.

Под грозными взглядами местных и допевающего на фоне свою песню Витьку, мы выложили по фиолетовой бумажке и вышли на улицу. «Гитару не забудь!» – внимательный мужичок с добрым лицом всучил мне чехол уже в дверях и вернулся в пивнушку. Оттуда снова заиграла более активная музыка, снова поднялся шум радостной отдыхающей толпы.

– Доволен? – ЯФ спокойно отряхнулся, достал из кармана пачку табака и бумажку с фильтром – Кстати, Отца твоего там не было. И здесь сейчас его нет. А я есть.

Он принялся закручивать толстенную папироску, а я как-то поник. В самом деле, Отец даже и не думал приходить на единственное мероприятие, где я бы хоть как-то себя проявил. Пусть это не Олимпийский, всё-таки продвижение немалое было бы. А этот хмырь хотя и обманул и в организации, и с билетами, но, по крайней мере, он тратил на меня своё время.

– Как Отец, как фирма? – окончательно остывая, спросил я.

– Ну, – густые клубы ароматного дыма смешанные с паром окружили нас и повисли в воздухе – На Отца я уже не работаю. На самом деле, уже тогда не работал, просто тебе говорить не хотелось. Выперли со скандалом.

– Вот как… Мстил, выходит?

– Нет. У меня были свои мысли по поводу этого концерта, не более того.

На улице немного потеплело, искрящимися хлопьями просыпался снежок. Морозный туман спал, а небо стало как-то темнее и разнообразнее. В нём даже появились разные цвета: оранжевые пятна подсветки от далёких построек, фиолетовые кромки быстрых низких облаков, чёрные прорези бездонного неба в них.

– А сам что здесь делаешь?– спросил я уже скорее для виду, как обычно люди перебрасываются парой фраз, чтобы разойтись по своим делам.

– По рабочим делам. Штат формирую. – К счастью, ЯФ тоже не рвался к душевной беседе. – Ну что, может до Лозы пройдёмся? Там можно выпить, а на втором этаже хостел.

– С тобой пить я не собираюсь точно.

– В любом случае, выбора у тебя нет. Кроме того хостела ты больше нигде сейчас ночлега не найдёшь. Остальные закрыты все.

Сохраняя слегка напряжённое молчание, мы добрались до небольшого уютного дворика с парой деревьев и лавочкой посередине. Дворик целиком состоял из нежилых построек – пара закрытых магазинов, козырёк «Лозы» с круглосуточным разливом и хостел. На дереве висела красиво и плавно переливаясь длинная уличная гирлянда, а рядом с лавочкой освещал пространство старинный чёрный фонарь с кованным навершием. Очень красиво.

Отойдя подальше от входа в гостиницу, я разместил свои вещички на большом бетонном блоке, вытащил гитару и положил открытый чехол перед собой. Лавочку занимать не стал – это для вип-персон.

Несколько человек – парни и девушки – вышли из «Лозы» покурить, застали меня с гитарой и стали потихоньку подходить ближе. ЯФ же с некоторой заинтересованностью остановился возле чехла.

– Не холодно будет пальцам? – спросил он.

Однозначно будет.

– Кажется, ты собирался идти спать?

ЯФ хмыкнул, достал из кармана тугой чёрный кожаный кошелёк, извлёк из него рыжую бумажку и с полунаклоном опустил её в чехол. В ответ я, неловко согнувшись вперёд вместе с инструментом, подцепил остывающими пальцами купюру и отбросил её в сторону. ЯФ пожал плечами и молча направился в сторону шума, тепла и праздности людского сборища.

Неожиданный порыв ветра подбросил купюру и понёс её за собой куда-то на улицу. Случайные зрители курили и болтали, скрипел снег под их ногами, а мои пальцы стало сводить неприятное чувство, такое чувство, как если бы пальцы могли сказать мне: «вот, кажется, опять всё не по-нашему». Собравшись с духом, я схватил грубовато первый аккорд. Слух отказывался работать как следует, и музыка в голове звучала как в стакане. Сразу после первого квадрата даю петуха:

Я любил тебя, и может быть, буду ещё…

Не любить, нет, но отчаянно буду пытаться

Я всё время забываю открытым дома окно

Чтобы ветер, заглядывая, мог остаться…

«Ладно, пошли» – демонстративно сморщился один из парней, приобнял одну из девчонок и пошёл обратно внутрь заведения. Через минуту остальные последовали его примеру. Только одна сердобольная девушка подбежала на секунду к чехлу и уронила в него пару монет. Может, пожалела. Холодно всё-таки сидеть тут.

Так я остался один. Снег мягко опускался на землю, таял на руках, тоненькой дорожкой скапливался на деке и даже оседал внутри корпуса. Гуляющий по крышам и переулочкам ветер спотыкался о ржавые края сливов и легонько постанывал. Я зажал ми-минор и провёл пальцем по струнам. Кажется, звук стал звонче и приятнее. Перешёл на ля, перебрал пару аккордов на испанский манер. Ветер едва слышно что-то подпел.

Я стал наигрывать какой-то простой минорный перебор, едва касаясь струн, чтобы слышать ветер. Тут из-за большого зелёного мусорного бака выглянула лопоухая дворняга. Одно ухо у неё было пожёвано, шёрстка тонкая и местами слипшаяся в какой-то гадости. Осторожно она подошла ближе, остановилась и внимательно посмотрела на меня большими чёрными умными глазами.

Я продолжил играть. Кажется, собаке понравилась моя игра. Она легла, опустила свою большую вытянутую голову на передние лапы и тихонько вздохнула, уставившись куда-то вдаль.

Сквозь тёплый густой снегопад просачивались лучи осветительных приборов, расслаиваясь и мерцая прекрасными разноцветными звёздами. Где-то в глубине двора подтаявшая от тепла заведения сосулька стала ронять капли на валяющуюся железную банку-пепельницу. Звонкие щелчки падающих с высоты капель разнесли металлический звон по двору. Где-то вдалеке ветер колыхнул плохо закрытую калитку, задел колокольчик на входе в магазин. Будто в храме Божьем.

От удовольствия глаза сами закрылись. Остались только звуки. Вместо синтезаторов сквозь трубы гудел ветер, он же пробегался нежными пальцами по звенящим колокольчикам и изредка ударял в треугольник. Я наигрывал свою партию как мог аккуратно. Немеющие от мороза пальцы едва ли собирались слушаться… Они и в тепле-то, размятые и ухоженные, редко выдают что-нибудь стоящее. Но, пусть это было и не совсем то, это было уже близко. Кажется, даже глаза немного намокли.

Наконец, магия стала понемногу проходить. Обороты стали повторяться, идея истощилась, слух замылился. Перейдя в знакомые по чужим песням обороты, я замедлился и закончил игру.

Пальцы перестали слушаться окончательно. Глаза слегка слиплись, поэтому открыть их удалось не сразу и не полностью. Собаки уже рядом не было; по свежему пухляку уходили из двора её маленькие овальные следы.

Кое-как я собрал вещи, позвенел заработанными монетками и сунул их в карман. С собой денег оставалось не больше, и что делать дальше я не имел никакого понятия. Постояв немного, я просто так побрёл вдоль собачьего следа. Куда-то ведь и он должен привести.

Частые овалы следов вели куда-то на противоположную сторону улицы. Там, за рядом малоэтажных построек городского типа начинался частный сектор. Чем дальше в него уходили следы, тем реже они становились, разбиваясь по парам или на тройки – собака явно замёрзла и прыгала то на одной, то на другой ноге.

Расстояние между оградами становилось всё шире, идти было всё труднее и труднее. Свежий снег забивался в ботинки и под шнурки, облеплял коленки. Периодически на пути появлялись фонарные столбы, и тогда я замирал на несколько мгновений, любуясь снежной россыпью в жёлтом сказочном луче. Кажется, даже его свет сейчас имеет больше смысла, чем вся моя жизнь. Но разве когда-то было иначе? Разве когда-то я останавливался возле человека, чтобы просто посмотреть на него? Не оттого что он странно одет или понравился мне, а просто потому, что он человек…

Продолжая брести по собачьим следам, я дошёл до глубокого и широкого оврага. И замер, затаив дыхание. Здесь кончались дома, только в самом низу было пару почерневших от времени или огня избушек. На противоположной стороне ниже уровня моего взгляда раскинулись берёзовые колки. Будто ледяные копья рядами торчали из-за снежно-белых великаньих щитов, они охраняли этот Богом забытый городишко, чтобы я из него не сбежал.

Собачьи следы вели в самое дно оврага, к погорелым домам. «Ну что, – подумал я, – либо замерзать на улице, либо туда пробиваться». Бомжи ли там обитают, бродячие собаки ли – я уверенными шагами, почти не спотыкаясь, принялся спускаться вниз.

Следы постепенно сместились к обочине, за ними пошёл по краю и я; в середине дороги снега навалило почти по колено, и идти там было трудно.

Внезапно ветер прекратился совсем. Стало очень тихо. Снег падал теперь почти вертикально и очень спокойно. Он был повсюду. Я ощутил странную вибрацию, но не в теле, а скорее во взгляде, в фокусе зрения. Она подкрадывалась со всех сторон, и в то же время её не было видно – кажется, я стал засыпать. Ощущение похоже на то… Трудно описать. Если бы само моё зрение было чем-то материальным, скажем, шариком от пинг-понга, то шарик этот как будто случайно попытался прорваться сквозь тонкую полиэтиленовую плёнку. Вот он видит, что на этой стороне, и не видит – что на той. Только натянул плёнку между.

Я не хотел на ту сторону. Но пока всё перемешалось, стал озираться по сторонам, будто в ожидании встретить кого-то. Всё вокруг было как всегда: кусты, деревья, сугробы. Поваленные столбы, неповаленные столбы, торчащие из снега автомобильные шины. Снег осыпается с неба. Но вибрация всё не проходит. Кажется, если я дам ей волю, то усну прямо здесь на дороге. Найдёт ли кто меня? И замечу ли я сам, что уснул? Или так и буду брести по ней, озираясь?

Вдруг я увидел вдалеке могучую тёмную фигуру более чем двухметрового роста и почти такого же сложения в ширину. Ну, честно говоря, «увидел» – здесь не самое подходящее слово. Я могу в самых мельчайших подробностях описать, что «увидел», и в то же время я ничего не видел там, куда смотрел. Я не видел глазами там, куда смотрел. Но перед глазами вставал образ увиденного, стоило их отвести в сторону, или прикрыть. Это из тех вещей, которые «видишь» только ты сам и никто больше, разумеется, кроме тех, кто тоже «увидел». Такой только и понял бы, что я тут толкую.

Фигура стояла ко мне спиной. Широкие покатые плечи не двигались, голова слегка опущена вперёд, пояса и вообще ничего ниже плеч разглядеть невозможно, будто он накрыт тяжёлым меховым плащом. И то ли стоит, задумавшись, то ли дремлет. Могучее спокойствие исходило от него и завораживало меня. Я даже не подумал, что было бы, заметь он меня – какое ему до меня дело? Для древней былинной думы хозяина леса вся жизнь моя – всё равно что падение лепестка на землю, или звон капли об камень. Так я подумал почему-то, и отправился дальше.

Следы довели меня до ближайшего из двух заброшенных домов. Калитка валялась в стороне у дороги, забор наполовину покосился, наполовину разобран. Дверь на одной петле болтается, поскрипывая. Окна выбиты.

Осторожно, стараясь не шуметь, я проковылял по двору и поднялся на порог. Внутри дома темень тёмная. Видно только кромки выгнувшихся и вздувшихся от времени половых досок, уходящих во тьму. Тут можно и на гвоздь нарваться ржавый, и в пол провалиться, и стеклом порезаться. А то и похуже что.

Шагнул в дом – пол страшно заскрипел. Тут же раздался непонятный звук, похожий на писклявый смешок. А из тьмы на уровне пола на меня уставились два внимательных чёрных глаза. Мощная волна мурашек прокатилась по спине от поясницы до затылка и разошлась по всему телу. Я замер на месте в ужасе.

Глаза стали приближаться. Появились очертания головы, острых ушей, пасти… Так это та самая собака! И она, видать, напугалась нежданному гостю.

Я присел на колено, сложил вещи в сторону и протянул руку собаке. Та потянулась, но не решилась сразу подойти. В конце концов, после пары минут сомнений, она далась погладить и поздороваться. Даже попыталась руку облизать сквозь перчатку.

– Вот это другое дело. Ну, давай показывай, как живёшь тут.

И с хозяйским видом, стараясь не показывать (самому себе?) нерешительности, я прошёл в хату. Мебели и каких-то вещей там не было совсем. Только пол, скудно освещаемый маленькими окнами, холодный, как сама земля и покрытый сквозняками.

– Хороша хата, ничего не скажешь. Просторная будка.

Сил не осталось уже никаких, поэтому я вытащил гитару из чехла, а сам чехол постелил на пол, наподобие подстилки. Затем достал все вещи, какие есть и что мог пододел, остальное расстелил на себе для утепления. Собака смотрела на всё это, не подходя близко и склонив голову на бок.

– Спать давай, что смотришь? – я похлопал по краю чехла рядом с собой. Не поняла. – Иди, говорю, ко мне. Вдвоём теплее.

Не сразу, но всё-таки она сообразила. Подошла рядом и улеглась сначала на живот. Нос вдохнул острый запах псины. Я весь сморщился и отвернул голову, пытаясь повернут собаку спиной к себе. Наконец, она поддалась и легла удобно, чтобы мы оба могли немного согреться. В тот же момент я провалился во тьму.

ანჩისხატი – გაზაფხულიგაზაფხულიმოდის,

მართობს, სიკეკლუცისეშხითმათრობს!

გაზაფხულირანაზია,

ალმასია, ლამაზია!

რაკარგიაგაზაფხული!

ლხენითსავსე, შვებითსრული,

რატურფააგაზაფხული!

ვისმოსწყინდესმისიქება,

გაზაფხულსრაშეედრება!

რაკარგიაგაზაფხული!

ბუნებარომაყვავდება,

გულიცგადახალისდება!

რასჯობიაგაზაფხულსა,

ანეტარებსიგიგულსა!

რაკარგიაგაზაფხული!1

Сто раз за утро я проснулся от холода. Сто один раз провалился обратно. Туда, где чуть прохладный ветер колышет узорчатый тюль, проникая сквозь приоткрытое окно. Где пахнет хлебом и молоком, где рассыпались на подоконнике зёрна аниса.

Там дневной свет давно пытается проникнуть в комнату. Он всё согревает. Он приносит с собой жизнь. Там в соседней комнате бурлит вскипающий чайник.

Наконец, я просыпаюсь окончательно. Собака уже давно не спит, но и вылезать из-под моей кофты не торопится. Господи, какие славные запахи должно быть сейчас исходят от нас двоих!

За окном воет метель. Ветер раскачивает отвисшую дверь и хлопает ею по стене. Протерев газа кулаками, обнаруживаю себя на относительно чистом полу. Ни шприцов, ни загаженности. И то радует. Я был готов тут что угодно увидеть поутру.

Вдруг собака подрывается с места, уставившись на дверь.

– Чего ты? – пытаюсь погладить – Всё хорошо, успокойся.

Одёргивает голову, гладить не даёт. И тут как залает – у меня аж уши заложило, так пронзительно пискляво и одновременно с застарелой хрипотцой. И убежала из дому.