Комендантский час

Бенякин смолчал, дабы не заводить лишний раз извозчика.

– Видишь, сам не знаешь. Ничего хорошего эти люди не принесли. Обещали хлеб – принесли голод, обещали мир – принесли войну, обещали свободу – принесли рабство. А главное, посеяли хаос, из которого поросли старые порядки.

– Что еще за старые порядки?

– Беззаконие – называется. Это и есть моя третья история. Знаю, что какого-то польского капитана большевики на кол посадили. Слыхал за такое?

– Нет, такое бы запомнил.

– Вот и запоминай! Нет, это ж надо, на кол посадить! Ужас! Дед бы мой сто лет назад услышал – не поверил бы.

– Теперь уже какая разница? Для красных все хорошо закончилось: они победили.

– Э, не скажи. Знаешь, чему меня научили наши сказки? «И жили они долго и счастливо»? А что было дальше? В том и дело. Если история закончилась хорошо, значит, она еще не закончилась.

Олегу стал действовать на нервы этот разговор, и он прилег, чтобы вздремнуть. Нарочито громко зевнув, он повернулся на бок и стал вдыхать ароматы степного разнотравья. Внезапно повозка дернулась в сторону, хорошенько тряхнув капитана.

– Брысь! Брысь, кому сказал! – кричал Отрашев черной кошке, что пыталась перейти дорогу извозчику, но так и замерла с повисшей в воздухе лапой.

– Суеверный что ли? – недовольно брякнул Бенякин.

– Скорее, досуеверный.

– Это как?

– А вот так! Не знаю, правда ли черные кошки несчастья приносят, но и проверять не хочется.

Олег вновь прилег на спину. Мерные покачивания повозки в такт лошадиного топота быстро объяли капитана, и тот уснул так крепко, что в следующий час пропустил мима ушей даже гул проходившего неподалеку паровоза. Доехав до Светово, извозчик остановил лошадь прямо перед храмом. Сойдя на землю, он снял головной убор, приветствуя проходивших мимо с косами селян.

– Просыпайся, мил человек, – сказал Отрашев и немного потрепал Бенякина за бок.

– А? – встрепенулся в страхе разбуженный, чуть не достав пистолет.

– Просыпайся, говорю. Приехали, – повторил извозчик и, отойдя в сторонку, стал потягивать руки наверх.

Олег же вылез из повозки и взглянул на церковь. Дверь в неё была обвита цепью, на которой неподвижно висел тяжелый замок.

– Знаешь, а я ведь сам давно к Морозову не заглядывал. Пойду, так сказать, засвидетельствую почтение, – произнеся это, Отрашев обогнул повозку и вошел в калитку, что стояла возле храма.

Бенякин последовал за ним следом. Оставив позади забор, командир увидел небольшой хозяйственный двор, примыкавший к церкви.

– Эх, а раньше здесь жизнь кипела. Ну вы, наверное, те времена застали, – продолжал разговор Слава, проходя сквозь безмолвные постройки.

– Конечно, – соврал Бенякин, смотря на неприкрытые от солнца и ветра кучи дров.

Извозчик же шел дальше. Олег увидел, что впереди, на возвышенности, стоят деревья и решил, что именно там и находится дом священника. Вновь нащупав оружие, он готовился выхватить его в нужный момент. От подсобного хозяйства прихода холм с деревьями был отделен полем в сто шагов, и каждый этот шаг капитан одолевал, становясь все напряженнее. Он глядел в затылок замолчавшего Отрашева, сдерживаясь в желании увидеть на его лице испуг.

При мере отдаления от церкви деревья казались все более высокими и старыми, их иссохшая кора заставляла думать о жажде, а массивные корни, ползущие по поверхности земли, несмотря на громоздкость, казались трухлявыми. Вокруг них же росло немало кустарников, издалека напоминающих слившуюся воедино рощу.

– Всегда как-то не по себе, когда сюда прихожу. Наверное, поэтому давно не заглядывал. Хорошо, что нас двое, – улыбнувшись, сказал Слава, прибавив темп.

– Да, – бросил сосредоточенный Бенякин, как вдруг заметил, что не кустарники толпятся возле деревьев, а старые кресты.

«Какого еще черта?» – подумал про себя Олег, остановившись.

Немного потерев глаза, он продолжил движение, но теперь достал пистолет и спрятал его за спиной. Перед гостями открылось огромное старое кладбище, где потемневшие от времени кресты плотно облепляли друг друга. Извозчик уверенно шагал мимо, а позади еле плелся растерянный командир. Он остановился, чтобы взглянуть на тропинку, бредущую вглубь погоста, как вдруг громкий звук справа напугал его. Бенякин отпрыгнул в сторону и направил оружие на источник шума, но глазам предстал лишь ворон, уверенно восседающий на безымянной могиле.

Олег снова завел руку за спину, смотря на птицу, наклонившую голову вслед за стоящим перед ней человеком.

– А ну, кышь! – крикнул обернувшийся на карканье Слава. – Брысь!

Завидев второго незнакомца, ворон расправил крылья и порхнул в неизвестность.

– Что ты хочешь, это их земля, – пожал плечами извозчик и продолжил движение.

– Да, – бросил вслед командир и, проведя свободной рукой по рыжим волосам, продолжил ход.

– Не зря здесь погосты называют гаврановыми садами.

– Как-как? – услышал вдруг знакомые слова командир.

– Ну, гавран – это ворон по-старому. Их на кладбищах всегда предостаточно, недобрая птица, конечно, но какая есть.

– Ааа…ну да, – ответил Бенякин и, оглянувшись, увидел окружавших его пернатых, рассевшихся по заветренным помостам.

Олег продолжил путь, и вскоре извозчик, вздыхая, выпалил: « Слава богу, почти дошли, а то ж сил никаких нет».

«Наконец-то» – решил капитан, снимая оружие с предохранителя.

Он держался позади невысокого Отрашева, чтобы в нужный момент наставить пистолет и на него, и на Морозова. Наконец, Слава остановился.

– Ну, здравствуй, Ферапонт, давно не заходил к тебе!

«Ага, вот ты где!» – подумал Олег, как вдруг извозчик отошел в сторону, перестав закрывать собой могильный камень, казавшийся больше и новее прочих на погосте.

– Что? – удивленно произнес Олег.

– А я тебе твоего друга привел, так ведь, незнакомец? – сказал Слава, обращаясь то к могиле, то к командиру.

Бенякин подошел ближе и всмотрелся в надписи.

« Ферапонт Морозов, в самом деле» – подумал он, вновь ставя оружие на предохранитель.

– Прости, друг, что долго меня не было, дела всё, дела! Жизнь легче не становится, ты уж прости, конечно, за слова мои, но порой даже завидую тебе.

Олег решил, что все это недоразумение, но виду подавать не стал.

– Таким человеком был, – начал говорить капитан, – смерть твоя – потеря, что уж там. Бывает такое, что человека ценить начинают только после того, как он покинет этот мир. Но тебя мы любили и при жизни.