1+1=1. Роман

Остаток вечера мы провели в говорящем молчании. Рабочая усталость, помноженная на алкоголь двухлетней выдержки, сделала своё дело – к 11-ти вечера мы, уложив детей, отдали себя на откуп здоровому сну без сновидений, по крайней мере, цветных.

Выходные, как водится, пролетели рейсом Аэрофлота из Москвы в Самару, без взлетов и, по счастью, без падений. Телевизор, обеды, улица, телевизор, лёгкий алкоголь, ссоры детей, телевизор, поздние обеды, ссоры детей, тяжелый алкоголь, телевизор, телевизор, кровать, телевизор. Мещанский выигрыш выпал на два дня, притупляя чувство реальности и отупляя серое вещество. Тонкая нить, свитая из субботы и воскресенья, готова была рваться. Впереди светил маяк властителя следующих семи дней нашей жизни – его величество понедельника, полный страхов, тревог и вульгарной депрессии.

4

Старший сын сидел на диване. Рядом стоял ранец с бессмысленными учебниками и тетрадями. Десятилетний дитятя находился в переходном периоде примирения с перспективой новой трудовой недели. Его глаза излучали неподдельный пессимизм. Младший, мечтательно зевая, неохотно натягивал колготки. Жанна спряталась в ванной, глазами разговаривая со своим отражением в зеркале. Неяркая помада, чуть-чуть туши для глаз и главный акцент на обустройство новой укладки. Этот процесс удавался супруге почти всегда. Или мне так казалось.

На экране телевизора мультипликационные монстры разных мастей кричали, вопили, делали друг другу гадости, неуклюже смеялись – в общем, жили своей мультяшной жизнью, хоть как-то скрашивая детям весь ужас приближающей рабочей недели.

Я тоже медленно одевался. Вот уже несколько лет этот ритуал копировал себя каждый понедельник. Часы показывали без малого 8.

Сперва я даже не обратил внимания на звонок. Городской телефон давал о себе знать крайне редко. К тому же, мелодии смартфонов подозрительно совпадали со звуками, который обычный городской телефон воспроизводил десятки лет до этого. Я очнулся лишь, когда старший подал голос.

– Пап, телефон!

– Пап, телефон! – эта фраза со скоростью звука проникла в моё сознание, задействовав все рецепторы.

– Странно, кого несёт в такую рань? – я постепенно приходил в себя. Моя рука легла на трубку старинного аппарата. Внутренне я уже собрался к утренней отповеди. Кто бы это ни был, он уже совершил, по меньшей мере, правонарушение, сломав обычный уклад. Никто в такую рань по понедельникам не звонил.

– Слушаю, – мой голос настроился на более высокие регистры.

Женский голос.

– Доброе утро! Будьте добры, я могу поговорить с Жанной?

Женский голос. Я слышал его. Часто. Очень часто. Очень знакомый голос.

– Жан, это тебя. Супруга приоткрыла дверь ванной. Её лицо выглядело слегка озадаченным и даже тревожным.

Женский голос. Я слышал его. Часто. Очень часто. Очень знакомый голос.

Супруга стремительно вышла из ванной комнаты, и, избегая встретиться со мной взглядом, с сомнением взяла трубку.

– Алло!

Минута разговора прошла. Жанна внимательно слушала. Глубоко вздохнув и слегка поджав губы, бросив на меня немного, как мне показалось, колючий взгляд, сухо произнесла.

– Позвоните мне вечером, пожалуйста. Мне не совсем удобно сейчас. Я спешу.

Так началось то утро.

5

Мы вообще-то с Жанной познакомились случайно. Приятель уговорил меня пойти с ним в театр. Да, в театр. Случается такое. Давным-давно, ещё в эпоху стабильного апокалипсиса довелось мне устроиться на одну из местных радиостанций. Краснея и бледнея от одной мысли предлагать себя в качестве наёмного сотрудника, я, все-таки, уговорил себя прийти в их офис, где по пришествии был подвергнут скрупулезной аудио-визуальной проверке со стороны местных старослужащих, чей рабочий стаж исчислялся несколькими месяцами. На мои невнятные бормотания по сути вопроса о потенциальной работе в штате коллектива мне было дано понять, что мои возможные коллеги не очень стремятся видеть меня среди себя. Тем не менее, последнее слово оставалось за продюсером, произнесшим всего два слова.

– Ладно, пробуем.

В общем, принять меня приняли, но до сих пор у меня есть подозрение, что это выглядело как жест доброй воли и акт милосердия одновременно. Причём главным аргументом, как я думаю сейчас, склонившим чашу весов в мою пользу было наличие у меня пакетика с семечками, которые разошлись по карманам и рукам высокой аттестационной комиссии во время моего прослушивания, подчас принимавшего форму допроса.

Прошёл год моей работы на радио. Микрофон стал вторым я, диски и мини-диски подчас служили подушкой и подставкой под горячий кофе и быстрорастворимую еду, а кресло ди-джея – кроватью.

Работа во времена первого общенационального постдефолтья оплачивалась не слишком щедро. Заработанного едва хватало на мечту детей того времени – упаковку сока Юпи. Многие так и говорили.

– Как дела? Где работаешь? На Юпи хватает?

Вот как раз на Юпи и хватало. Юпи стал мерилом успеха и процветания. Фактически, по шкале удовольствий он вытеснил все остальные порошки всевозможных цветов. Вот так, весело, от Юпи до Юпи проживали мы свои дни, недели и месяцы.

Страна, тем временем, отходила от сильнейшего наркоза, постепенно приходя в чувство.

Одной из немногих привилегий работы в храме звуков и ФМ частот были контрамарки на посещение любых культурно-массовых мероприятий, проводимых в родном городе.

Пользуясь служебным положением абсолютно цинично, мы с коллегами постоянно зависали на дискотеках, закрытых кинопросмотрах, лекциях, показах, плавно переходящих в лёгкий фуршет и резко заканчивающихся банальной пьянкой.

Обычный апрельский день грозил быть похожим на предыдущий апрельский день. Это не совсем входило в мои планы.

Утро было недобрым, несолнечным, непродуктивным, неудачным. Короче, у меня было серьёзное похмелье, доставшееся в наследство от посещения ночного клуба в предыдущий день.

Юрий, мой коллега по эфиру, замечательный диджей и неудавшийся в прошлом гангстер, старался изо всех сил помочь мне добрым матерным словом. Совместный утренний эфир уже подходил к концу, а мой язык, отказавший мне в способности правильно артикулировать звуки из-за невероятной сухости в рту, постоянно подводил меня при произнесении названий композиций, идущих в эфире.

– У меня есть пара контрамарок в театр. Пойдёшь? – Юра использовал последнее средство в борьбе с моим посталкогольным синдромом в надежде пробудить во мне доброе, разумное и, что греха таить, вечное.

– Там в буфете для информационных спонсоров фуршет намечается. Пойдём. Заодно и поправишься. – Юра мягко, но неуклонно настаивал на совместном времяпрепровождении вечером.

При упоминании слова фуршет я сдался. Кутузов сдал Москву французам, свято полагая, что вернёт Первопрестольную назад, а я сдал себя себе сам, не менее наивно полагая, что обрету душевное и физическое умиротворение после участия в фуршете.

Местный драматический театр был местом сборищ юных возвышенных и, как правило, одиноких девушек и, как второе правило, весьма приземлённых дам пост-бальзаковского возраста. Те и другие искали здесь отдушину в своих сомнительных жизнях. И те, и другие жаждали встречу с прекрасным. При все этом, театр посещала и третья категория лиц – маргинальные представители сильного пола. Последние, правда, посещали спектакли с другими целями.

Камерное настроение охватывало каждого уже при входе в этот храм академической культуры. Массивные лестницы, красные ковры с жестким ворсом, номерки на одежду из неведомого науке сплава, гранитные стены, сантиметровое стекло – все настраивало на встречу с прекрасным. Но у меня было ещё одно наблюдение. Мне всегда казалось, что в антрактах в буфете театра было гораздо больше людей, чем в самом зале. Возможно, это были всего лишь юношеские максималистские суждения, возможно, слабое знание основ элементарной математики или просто сила самоубеждения, но буфет областного театра, будучи по площади сравним с площадью самого зала, очень часто не мог вместить всех желающих отведать канапе с тёплой водкой или молдавским качественным вином. Что самое любопытное, после третьего звонка на вторую часть представления многие не выказывали очевидного желания возвращаться в зал. Обычно посетители театра после завершения антракта просили официанток повторить по пятьдесят или по сто с порцией канапе. Женщины, тянувшие на себе нелегкую лямку служения Мельпомене на ниве разноса горячительных напитков и доставки бутербродов, никогда не сопротивлялись пожеланиям своих гостей. Напротив, служительницы театрально-ресторанной культуры вкладывали все своё усердие, все силы и все напряжение лицевых мышц именно в этот момент, когда второй акт неизвестной пьесы современного автора уже начинался в свете софитов.

Но мы отвлеклись.

– Какого черта! Театр!? Ладно, я согласен, – моё сознание было готово к потреблению очередного шедевра местной режиссуры.

Вечер наступил, как и положено, по расписанию. Мы сидели в диджейской, готовясь ко встрече с прекрасным. Мой друг посмотрел на часы и, взяв со стола щетку для обуви, стал тщательно начищать туфли. Я посмотрел с некоторой укоризной на Юру, и, надев куртку, поплёлся за моим другом навстречу судьбе.

Жанна сидела в полном одиночестве. Один из последних рядов. Вокруг ни души. Считая про себя ступени, я спустился в зал, где в нерешительности остановился, пытаясь понять, где были наши места, указанные в контрамарках.

Несмотря на то, что на них был указан второй ряд, я остановился глазами на верхней части партера.

– Ты глянь, какая фифа! – за что я любил Юру, так это за его точные формулировки.

– Идем, идем. С ней сядем, – мой соведущий слегка толкнул меня локтем, не давая шанса сориентироваться. Мне не оставалось ничего кроме, как последовать за ним.

– Вы не возражаете, мы присядем рядом? – с очевидной мартовской интонацией Юра поинтересовался у неизвестной девушки.

– Пожалуйста, – чуть слыша, ответила юная любительница провинциальных постановок.

Юра сел справа от неё, я по другую сторону. Лицо девушки мне показалось знакомым.