Мыслящие заметки. Или субъективный опыт отдельно взятой личности

– Я же говорю, Майто, вы не видите очевидных вещей: нуль, будто делящий время на «до» и «после»; прошлое, как мгновенный блеск молнии, предсказывающий будущий раскат грома; так называемое настоящее, абсолютно неуловимое настоящее, получаемое в пробирке во время химической реакции соединения этих всё тех же двух простейших компонентов. Они переплетают свои сущности, проникая друг в друга, смешиваясь; благодаря им рождается третье состояние, которое невозможно познать, зафиксировать, остановить; оно настолько подвижно, всецело пронизано жизнью, что совершенно не поддаётся описанию, форме.

– То есть в нуле вы находите Бога?

– В нуле, символизирующем неуловимое переходное состояние, момент, миг, едва существующее «настоящее». Доводилось ли вам хоть на шажочек приближаться к этой границе времён, к заветному нулю?

– Нет, такими способностями обладают разве только фанатично верующие, отошедшие от религиозных догм. Осознавая невозможность воссоздания прежних связей с церковью, они вместо того, чтобы встать на путь просвещённого атеизма, упорно бредут по пути глупости, прикрывающей свою наготу просвещёнными фразами, ласкающими слух таких же полусумасшедших, как вы! Слава всем несуществующим богам – я не один из них; Доэ, я не хочу вас обидеть своими словами, я всего лишь хочу, чтобы вы прислушались к ним: бросьте выдумки, отягощающие ваше существование.

– Я не обижаюсь на тех, кто пока не в состоянии меня понять; это то же самое, что обижаться на француза за то, что он не говорит по-китайски. Мы говорим на совершенно разных языках, поэтому нам бы не помешал переводчик. Жаль, что таких профессионалов не существует в природе.

– Как и глупейших толкований обыкновенных цифр, в которых вы чудным образом разглядели невообразимые вещи.

– Я рад, что мы точно можем здесь сойтись во мнении: остановка.

– Так быстро приехали, я, честно говоря, не заметил, как пролетело время.

– Я, пожалуй, сойду здесь, но напоследок хочу вам пожелать когда-нибудь заметить, не как пролетело время, а как оно приближается к нулю, будто бы совершенно замирая.

– Как, вы уже приехали?

– Нет, но я не хочу более ехать с человеком, который себя исчерпал: вы выдохлись, и я чувствую это, вы устали. Прощайте.

– Однако вы очень странный…

– Нет, вы скоро сами всё поймёте.

– Вы сумасшедший? Что я должен понять?

– Вы скоро поймёте, с кем вели диалог.

Подслушанный диалог одинокого человека. Часть 2

– И всё же я настаиваю на том, чтобы вы послушали и, так сказать, прониклись!

– Нитнелав, для нашего времени ваши вкусы – это что-то этакое, из ряда вон выходящее, я бы сказал. Разве можно быть настолько несовременным?

– Современным… Что это вообще такое? То есть я должен идти, нет, ползти – более подходящее слово для эпохи, в которую мы живём, – со временем только лишь потому, что случай без моей воли поместил меня именно в эту эпоху, эпоху Великого Нищенства.

– Эпоха чего, я не расслышал? – Великого Нищенства.

– Забавные имена вы выдумываете, журналисты.

– О нет, нет! Будьте любезны, не причисляйте меня к ним. Я деннолист. Всегда в шутку так представляюсь.

– Эпоха Великого Нищенства, деннолист… Мы не едем и двадцати минут, а вы изобрели на моих глазах два новых понятия, о которых я, будучи хоть и весьма образованным человеком, ещё никогда не слышал.

– Об эпохе Великого Нищенства на днях должен выйти материал, а деннолист – это профессия для одного меня, я сам её изобрёл. Понимаете, слова имеют слишком большую силу. Я бы не желал смешивать себя с журналистами по многим причинам, одна из них – богатство.

– Зачем же тогда пишете, если у вас уже много денег?

– Ха-ха, нет, я богат совершенно другим. Впрочем, об этом я ещё, может, расскажу: путь нам предстоит долгий.

– Да, я всё следую моде, повинуюсь, но любовь к разговору – это моя страсть, граничащая с необходимостью, ибо трудно быть психологом, не умея вести диалог. И чем же деннолист отличается от журналиста?

– Очень многим. Я не пишу просто и понятно для масс, как это делают в газетах. Я непоколебим во мнении, что язык деградирует, он находится под угрозой. Его ежедневно разрушают журналисты, которые всё чаще опускаются до разговорного языка. Конечно, с экономической точки зрения такого рода преступления оправданны: чем удобнее воспринимается информация, тем больше на неё слетается мух…

– С экономной точки зрения, а не с экономической, сказал бы я. Наш век экономит всё: слова, эмоции, силы. – Остроумное дополнение. А вы, я гляжу, не так уж и современны.

– Не так уж я и своевременен! Лицемерие одно – вот моя наука, приходится разыгрывать прогрессивного, потому что прибыль любит всё модное. Какой же я психолог, если не разделяю ценностей моих клиентов? Доверятся ли они мне? Понравлюсь ли им я? Психологу помимо наблюдательности, чуткости и опыта приходится ещё быть блистательным актёром. Странное слово – деннолист.

– О, я обязательно пишу в день один лист – денно (и нощно!) лист. И это, заверяю вас, свободный лист, независимый от аудитории, редакции, премий, начальства. Я рад, что мне достались в собеседники именно вы. Попутчики до жути напоминают время, в котором человеку суждено жить, созидать, он его не выбирает, всё во власти случая. Был бы сейчас со мной кто-нибудь из модных, современных – слушал бы про чуждые вещи и, право, ничего бы не понял из этих корявых, неразборчивых предложений. – Да и мы с вами, будем честны, уже давно не эталон ораторского искусства. – Этому времени не нужно ораторское искусство. В «Великом Нищенстве» я и об этом пишу. Заговорите сейчас витиевато, попробуй передать всю глубину мысли, всю её утончённость, украсив её при этом образами, и, я почти уверен, вы прослывёте высокомерным, заумным хвастуном, которого не станут слушать. Опрощение!