Флудий & Кузьмич. Юмористическая фантастика

– Нисколько, за свои проступки надо отвечать… иначе дай им волю – на голову сядут, – нравоучительно ответил Иван Кузьмич, – с детства к порядку не приучишь, потом по шапке получишь.

– Да? – надулась внучка, – а ты мне сам говорил – «озоруй, Маша, пока малая, потом настанет жизнь иная».

– Ишь ты! – удивился дед и немного горделиво подмигнул мне, – запомнила, колючка… наш характер, Харловский, ладно, уговорила – ничья. – А пока, будь добра, внученька, бабушку позови – небось на огороде она, скажи гость у нас – надо на стол накрыть.

– Ага! – обрадовалась Машенька и едва не вылетела с крыльца на крыльях счастливого детства искать не менее любимою ею бабушку.

– Ну, а пока, суть да дело, давай что ли, как водится, по маленькой, за знакомство: у меня свой на еловых шишках настоянный самогон – чисто огонь праведный, всё хвори бесовские на год вперёд выжигает, а пьётся что вода колодезная, живая. Одним словом – харловка, она и есть харловка, её чудесный рецепт мне отец передал, ну, а ему в свою очередь – мой дед и так далее, чуть ли не до Варягов сказывают, – не без гордости рассказывал Кузьмич, неспешно доставая початую литровую бутыль с мутно-белой жидкостью, солидно и таинственно покашливая.

– Это можно, – старался я максимально точно подстроится под своеобразный говор егеря, что бы случайно не насторожить его как ранее с проклятым «не хватило», придав лицу выражения типичного инженера, который в пятницу вечером с коллегами по работе, вот-вот начнёт отмечать день рождение, удачное выполнение плана и окончание трудовой недели.

Но то, что моему искусственно воплощённому в иную форму, организму предстояло вынести, я не мог предположить в самом кошмарном сне. Даже в адской атмосфере Зулы, когда невыносимые перегрузки, стужа и пекло, едва не превратили меня в пыль нейтринную, было намного «комфортнее» чем после этой легендарной харловки. Хочу особо подчеркнуть что, в данном случае я не рисковал жизнью, маневрируя кораблём на сверхсветовой скорости, когда, как всегда, неожиданно обрушивается несчётная армада астероидов, как давеча при пересечении границ Млечного Пути. А напротив: добровольно, по собственной воле и даже, как чуть позже, оказалось, не безудовольствия употребил внутрь собственной плоти, сей парадоксальный напиток, вызывающий столь противоречивые ощущения.

Образно это отдаленно похоже на чувство, которое вы испытываете после, вдруг, невесть откуда рухнувшей острой и нестерпимой боли, которая в свою очередь медленно, но неумолимо исчезает, после чего – наступает блаженный момент её полного исчезновения с одновременным приливом свежих сил, внутренней энергии и обострением умственной деятельности на непродолжительный период времени. И если уж совсем на чистоту, то не могу не отметить, что сам процесс разговора «за жизнь» под высоким градусом это нечто совершенно ни на что не похожее состояние во Вселенной. Во всяком случае, только на Земле, и только в России, я впервые прочувствовал это в полной мере на самом себе. А, если говорить по большому счёту, как бы мне физически не было тогда время от времени плохо, в особенности на следующее утро, я, нисколько не жалею об этом приобретённом опыте. И, в конечном счете, я даже благодарен судьбе, ибо откровение, искренность, открытость души с одновременными глубиной мысли и рассуждениями о смысле бытия Кузьмича с лихвой перекрывают вышеупомянутые относительные физиологические недостатки.

Я до сих пор под впечатлением той нашей с ним ночной беседы и морально испытал истинное удовлетворение от этого одновременно тяжёлого и лёгкого процесса общения. И даже начал склонятся к мысли о том, что проще вот таким образом поговорить по душам с представителем той или иной цивилизации, нежели тратить огромные ресурсы на исследования в соответствии с казёнными инструкциями, что бы с более или менее высокой достоверностью составить представление о нравственном и прочим состоянии общества. Вспомните, Командор, сколько мы потратили средств, сил и времени, когда исследовали Хмуров на Плебсе – это же уму непостижимо, а толку чуть – замкнулись в себе, как пескари, – простого, искреннего слово клещами не вытащишь. И при этом, собаки, ой… простите – вырвалось – еще и всю дорогу улыбались: мол, смотрите какие мы все якобы открытые, белые да пушистые, а сами по сути скряги поганые каких во Вселенной ещё поискать надо. Впрочем, всё по порядку, а то меня снова унесёт в бесконечных рассуждениях о смыслах, черт знает в какой конец света.

Егерь, тем временем, неспешно, по-хозяйски уверенно разлил по пузатым стопочкам самогон и достал из стеклянной банки несколько солёных пупырчатых огурцов.

– Ну, Фёдор Фомич, давай за знакомство, давненько я с городским инженером по душам не толковал, – и чинно, в один глоток опрокинув в себя харловку и тут же закусив, удовлетворённо и гулко крякнул, утирая рукавом, невольно прыснувшие из глаз слёзы. – Крепка зараза, – еле выдохнул он через минуту.

– За знакомство! – подхватил я тост и сделал то же что и хозяин. – Не буду повторяться о нахлынувших, как цунами на головастика, и фактически не переносимых нормальным живым организмом ощущениях описанных чуть выше. Дополню лишь в качестве ремарки, что когда минут через пять, наверное, мои клетки, чудным образом начали вновь воссоединятся в плоть, а нейроны мозга таки нашли друг друга, то первое, что я решил, вернее – уверовал для себя тогда: «Бог или Нечто по-иному называемое однозначно есть, было и будет».

– Ну, как, Федя, живой?! Это тебе не казённая водка, а чистый мёд, – как ребёнок, не скрывая чувств, улыбаясь, хвастался Кузьмич. – Не дрейфь, наука, сейчас отпустит, ещё спасибо скажешь, – уже как бывалый врач – реаниматолог резюмировал он, сворачивая из обрезка местной газеты «Тверские будни» козью ногу и набивая её душистым, но крайне едким самосадом.

– Вроде… – наконец, выдавил я из себя первый членораздельный звук, вынырнув, как мне тогда казалось, из самого дна преисподней, постепенно наполняясь удивительно мощной энергией возрождения к жизни.

– Вроде в огороде, а у меня всё строго, как в десантном взводе – вон уж и зарумянился, куришь аль нет: табачок знатный, нынче такого не сыщешь? – придя в благостное состояние, оживившись спросил егерь.

– Нет, спасибо, лет десять как бросил, – постарался, как можно убедительней соврать я, так как для себя твёрдо решил, что на сегодня экспериментов над собой хватит – вторую харловку мне не перенести.

– А вот я всё никак не сподоблюсь, но теперь уж поздно, не много уж небо коптить осталось… – задумчиво откашлялся дымом Кузьмич. – Ну, тогда рассказывай, Фёдор Фомич, каким тебя ветром в мою избу надуло.

– Да ракета наша экспериментальная где-то в ваших краях упала, а я инженер-конструктор, вот и послали нас, предварительно разбив предполагаемую область аварии на квадраты, её искать. Изделие уникальное, секретное, да и дорогое, там одних драгметаллов – на многие миллионы. Ну, а мне ваш участок достался. А поскольку вы егерь, и места эти как свои пять пальцев знаете, то собственно к вам в первую очередь и обратился за помощью.

– Эвано что… – заёрзал на табуретке старик, как гончая в преддверии утренней охоты, – ясное дело помогу. – Сейчас уж поздно, скоро смеркаться будет, а завтра, на зорьке поищем твоё изделие; ну, а ты тогда, Федя, у меня в горнице заночуешь – продолжал он, почти командным голосом, и видимо, уже составляя в голове примерный план действий.

– Спасибо, вам Иван Кузьмич, за понимание и гостеприимство: дело серьёзное, государственной важности, – добавил я официоза и строгости в наш диалог.

– Да брось ты выкать, чай не на собрании, зови меня просто – Кузьмич: и тебе сподручней и мне привычней, а на счёт ответственности – не сумлевайся, я как-никак – капитан запаса, боевой офицер. – И если на моём участке ваша ракета грохнулась, то обязательно отыщем: не иголка, в конце-то концов.

– Вот и отлично, – также взбодрился я, – а ты сам-то, Кузьмич, в последнее время ничего необычного не замечал? – Ну, не знаю: падение метеоритов, вспышек каких-то, разговоров на деревне, в общем, нечто странное в последнее время было?

– Да у нас, Федь, почитай каждую неделю что-то эдакое, непонятное приключается, мы уж и привыкли: чего только с неба не падает, слава Богу, всё в леса да в болота сыплется, а то ведь ненароком и пришибить может.

– Ну, а в последние день – два? – пытался я мысленно подвести Кузьмича к месту падения малютке, где он ранним утром с внучкой видел поваленный лес вокруг воронки, что бы завтра, не теряя времени, направится именно туда и придумать, как её выволочь на поверхность для, скорее всего, необходимого ремонта.

– Постой, постой… сегодня говоришь, а ведь точно!…у Ташнилова болота, на полянке… дырка появилась и гарью… – начал было описывать, по моей наводке, егерь место аварийной посадки «малютки», как дверь за спиной скрипнула, и уверенный высокий голос с безуспешной претензией на строгость оборвал его:

– Опять за своё!!! Не можешь уже без своей чёртовой харловки! Хоть бы людей постыдился! Пьяница…

Я невольно обернулся на звук и увидел, плотно стоящую в дверях полную женщину лет, наверное, семидесяти, с ведром полным свежих овощей: судя по всему, это была супруга Кузьмича.

– Ты бы, милая моя, прежде чем рот открывать сначала с гостем поздоровалась, – совсем что ли со своим огородом одичала! – сдержанно осадил жену Егерь.

– Вечер добрый… – нарочито подчёркнуто поздоровалась она со мной, впрочем, абсолютно беззлобно; на что я, в свою очередь, представился по полной программе для придания себе в её глазах большего веса и также пожелал здоровья, наитончайшим образом выразив радость новому знакомству и безусловное почтение.

– Вот смотри, леший старый, сразу видно культурного человека, а от тебя только и слышишь: «дура» да «корова», – слегка обиженно и гораздо тише попрекала хозяйка мужа, видимо, сообразив, что в тысячный раз выяснять отношения при столь высоком в её понимании госте не стоит.

– Ладно, Агрофена Петровна, не ворчи, лучше угощай Фёдора Фомича, а то уж смеркается, да и Машке спать пора, – ласково, но интонацией, которая не обсуждается, поставил точку в словесной дуэли Кузьмич, вернее – многоточие, уже совершенно не обращая внимания на привычные причитания супруги, с предвкушением не скрываемого удовольствия разливая харловку по стопкам.

– Без тебя знаю, ирод… – совсем уж тихо и скорее по инерции буркнула хозяйка, начиная накрывать на стол.

– Ну, что, инженер-конструктор, вторую – за здоровье – закон! – продолжил Егерь, прерванный разговор и, покрякивая от спорного наслаждения, ловко опрокинул в себя сто грамм убивающей почти все болезни на земле жидкости, правда, на сей раз, предварительно еле заметно перекрестившись.

И что мне было делать, Командор? Отказаться – значит мало того, что ещё раз вызвать подозрение Кузьмича, но и, возможно, испортить ему настроение, что с учётом характера Егеря не способствовало бы налаживанию полноценного контакта цивилизаций. Конспирация есть конспирация. Как у них говорят, назвался груздем – полезай в кузов. Вот я и вляпался по самое не могу, вторично махнув, зажмурившись стопку харловки. Но к моему величайшему удивлению всё прошло много лучше. Нет, конечно, я также как и в первый раз, едва не выпрыгнул из собственной, да ещё и переформатированной в человеческие контуры шкуры. Как и тогда, я минуты три фактически находился на грани жизни и смерти, отчаянно и безуспешно пытаясь руками загрести воздух. И, тем не менее, не смотря на все эти адовы муки, все прошло относительно «великолепно». Более того, вновь обретя самоё себя, я, неожиданно, ощутил такой прилив умственных и физических сил, что готов был контактировать с визави, хоть до-утра, будучи, как мне тогда казалось, на сто процентов уверенным, что ни разу не собьюсь и тем самым не выдам себя и свои намерения. «Возможно, сказывается ускоренная адаптация и акклиматизация моего организма, выработанные бесчисленными, изнуряющими тренировками на специализированных базах ВВС» – мелькнуло тогда в моей ещё относительно светлой голове: вы же шеф, как никто знаете, сколько было пролито пота и изведено нервов на стрессовых тренажёрах и психологических тестах.

Но, увы, я жестоко ошибался, самонадеянно, как сопливый первокурсник, уверовав, в свои, якобы, умопомрачительные способности, ибо не знал скрытого коварства харловки. И, только рассеянное внимание Кузьмича, вызванное возрастом и тем же, одновременно проклятым и великолепным влиянием самогоном едва не провалили пусть и спонтанно спланированную мной операцию по установлению контакта с землянами в чрезвычайных условиях экстренного падения «малютки» в верховьях Волги.

А тем временем, Аграфена Петровна, совершенно незаметно накрыла стол горячими блюдами и холодными закусками, отведав которые, я откровенно почти засоловел. Ах, Командор, если бы вы, знали, что такое, например, русские борщ, холодец и соленья один натуральный запах которых, заставляют желудочный сок и, простите, слюну, выделятся так же обильно и мощно, как энергия при взрыве сверх новой звезды. Все наши тюбики и таблетки с имитаторами, якобы полезными добавками и прочей химией – это ничто, и если хотите – издевательство над организмом, самообман, иллюзия в сравнении с обыкновенной земной едой. А ведь каких-то десять веков назад наши предки, делая первые шаги в космос, также как эти люди, ещё вкушали подобную настоящую пищу.

Конечно, как мудро ими же замечено: «не хлебом единым жив человек». Но, чёрт меня задери совсем, Мудриус. Когда мы создали ВВС, став такими внешне могучими, рациональными, «покорившими» почти половину видимой части вселенной и, как, извините, маньяки, жаждем подмять под себя вторую её половину, то за этой бесконечной гонкой по освоению пространств мы неумолимо лишаем себя маленьких радостей, без которых наши жизнь стала какой-то механической, штампованной, серой. Мы сделались некими биологическими роботами. Иногда, мне кажется, что чем выше мы поднимаемся по ступеням научного прогресса, то всё более теряем связь с первородными корнями, которые щедро и безвозмездно питали нас самобытностью, традициями, культурой, что, в конечном счете, и предавало нам импульс развития и созидания на всём пути нашей цивилизации. Но, всё более отдаляясь от наших истоков, подменяя их искусственными, пусть даже и положительными ценностями, однажды, мы, точнее уже наши потомки, видимо, переродятся в нечто иное, возможно ещё более развитое качество. Но это будем уже не мы… Хорошо это или плохо – вопрос, определённо бессмысленный, ибо глупо и наивно полагать о том, что, двигаясь вверх или вниз, мы так или иначе не отвергаем предыдущий свой путь или хотя ба его часть. Такова, увы, плата за осознанный выбор положительной, а быть может – условно положительной, в нашем случае стези развития. Обретая новое, мы неизбежно и, увы, навсегда теряем старое и, возможно, более дорогое и близкое нам, нежели все сомнительные блага мира и знания о нём. Извините, шеф, опять меня понесло чёрти куда – проклятые сомнения не дают покоя ни уму, ни сердцу…

Ну, так вот… обретя благостные состояния души и тела, меня и Кузьмича, одновременно, наконец, потянуло на тот самый, настоящий разговор за жизнь.

IV

Должен, сразу оговорится, что пересказ нашего последующего диалога изобилует некоторой корявостью и непоследовательностью, чему есть объективные причины в виде влияния алкоголя: провалы памяти, которые становилась чаще по мере углубления беседы, но впоследствии были частично восполнены, диктофонной записью, которую я предусмотрительно успел тайно включить на мочке уха до потери сознания.

Начали мы, как водится в России, разговором о погоде и футболе. В первом случае, особо не споря, после очевидных тезисов сошлись на том, что климат в целом нестабильный и то, что будет завтра – никому не известно. Во втором, несмотря на то, что как выяснилось, мы не были даже любителями этой популярной среди землян игры: Кузьмич последний раз был на стадионе лет двадцать назад, да и то по случаю в связи со слётом егерей в Твери, где в честь юбилейного съезда безлико гоняли мяч местные «Зверолов» и «Тральщик», ну, а я – по определению ноль, ибо вовсе залётный: также не пришли к единому мнению. И, тем не менее, мы дружно и основательно перемыли косточки сборной России: каким-то Аршавину, Березуцким и Хидингу. Затем плавно и незаметно для меня перешли к семье и детям, где я, что бы случайно не запутаться в родственных связях и тем самым не насторожить Егеря, ляпнул, что, мол, ещё холостой, чем собственно вызвал трёхминутную, нравоучительную речь, закончившуюся тостом:

– А теперь, Федь, давай… что б тебе, Господь, жену красавицу, да хозяйку добрую послал, ну и детишек побольше: сам знаешь, за детей не выпить – грех… – это святое! И не затягивай с этим… пока молодой…

Мне, реально не женатому, бездетному, по сути, совершенно одинокому пришельцу, даже если бы я отбросил конспирацию и стал вновь самим собой – и возразить-то не чего было простым, очевидным и от того железобетонно убедительным тезисам авторитетного и умудрённого богатым жизненным опытом егеря. Более того, к тому времени, под умиротворяющим влиянием великолепных харловки и снеди, я уже внутренне не сопротивлялся никаким тостам и даже как будто сам живо потянулся к стопке и осушил оную раньше Кузьмича. При этом процесс восстановления организма сократился уже до одной минуты, что меня, безусловно, успокоило и даже взбодрило: я наивно полагал, что процесс адаптации к новым условиям бытия набирает живительную силу. О, как я жестоко ошибался…

– Вот скажи мне, Федь: чего в эту Москву все, как мухи на говно, слетаются…? – продолжал, меняя темы как генератор случайных чисел, витиеватый разговор егерь. – Вон и Надька моя, дочурка непутевая – уж лет семь как туда подалась счастья искать, а я ей каждый месяц с пенсии отсылаю? Спрашивается: и на кой было икру метать…? Одна нам старикам радость – хоть внучку нагуляла и сюда на лето привозит.

– Ну, так там жизнь дорогая… на то она и столица, – многозначительно заключил я, – и для убедительности добавил, – зато и возможностей больше чем на п… периферии. – Возьми хоть меня для примера. Окончил я среднюю школу в этом… как его… Мценске… вот память-то. Причём так себе учился – ничего выдающегося – с тройку на чётвёрку, лишь два предмета по душе были – физика и литература. Затем, как полагается, отслужил три года в галак… тьфу ты чёрт – в тихоокеанском флоте. Возвращаюсь домой – молодой, здоровый, – амбиций – пруд пруди. Ну, погулял, чуток, огляделся. На какое ж, думаю, поприще свои стопы направить… городок-то у нас маленький, в ф… фотонный телескоп не сразу разглядишь, одна войлочная фабрика и огороды: валенки валяем, овощи – поедаем. А до ближайшего райцентра, как до луны, да и там – три завода, два – банкроты, один институт коммунального хозяйства – вот и ищи, как хочешь, счастья. Эк, Кузьмич, меня, воспоминания т..торкнули – аж в рифму бросило. Давай, может по..– не осмелился я, продолжить фразу, не мало удивившись, тем не менее, своей, как мне тогда показалось естественности поведения и правдивости сочиняемой на ходу легенде собственной биографии, которая, как вы, шеф, надеюсь, заметили весьма схожа с реальной, если отбросить условности.

– Не вопрос, Федя, – сочувственно отреагировал Егерь, моментально разлив по стопкам харловку с горочкой.

Многозначительно выпили. С минуту выразительно помолчали. Удивительно, но в этот раз мой организм фактически никак болезненно не отреагировал на влитое в него произведение народного и, если хотите, кулинарного искусства, а напротив – испытал всё более уверенный подъём физических сил и лишь слегка заплетающийся язык начинал немного мешать диалогу. Впрочем, если бы мы по этой причине потеряли бы дар речи, то легко объяснились бы жестами или как-нибудь иначе – до такой степени с каждой рюмкой мы становились ближе и понятней друг другу.

– Ну, в общем, решив для себя, что мне нечего терять кроме… как это у вас… говорят, то есть, блин, у нас… «собственных цепей» – двинул в центр Всел… да что ж сегодня такое… – в Москву я имел ввиду. В Литературном институте, куда меня потянуло в первую очередь, наглухо задвинули, говоря что, мол, нет ни способностей, ни тем более – таланта, бегло прочитав всего пару строк из моей поэмы «Бытие и Бесконечность». Ладно, думаю, Латунские, мать вашу так – ещё пересечемся – жизнь штука извилистая – поглядим, кто есть ху. Здорово они, г..гады, тогда ранили моё самолюбие, едва не смертельно. Одним словом, хлопнул я им дверью на прощание так, что выпроваживали меня с милицией. Такая у меня, Кузьмич, понимаешь, злость на весь мир и на себя обуяла, что хоть камни грызи. Мол, что ж это я совсем круглый дурак – быть того не может: вон их сколько кругом шастает – хоть штабелями складывай и ничего мир не сошёл пока с ума. И двинул я наперекор всем поганым ветрам судьбы в физико-технологический университет, сдал на одном дыхании с отличием экзамены, до сих пор удивляюсь как; и поступил на факультет р… ракетостроения и н… навигации.

– Молодца, Фёдор! – с характером значится, – уважаю, – одобрительно откашлялся Кузьмич, огромными затяжками вновь раскуривая въедливый, как нашатырь, самосад.

– Да какой там… характер, повезло, наверное, да и справедливости ради нужно отметить, что в группу был недобор – в перестройку, сам знаешь, профессия инженера стала не престижной, и в неё шли только одержимые идеей, мечтой, люди творческие коих и в лучшие времена было не много.