Тайны прошлого. Занимательные очерки петербургского историка. От Петра I до наших дней

В последующих строках, адресованных Фридриху, Кейзерлинг переходит к новым подробностям этого праздника, которые принимают вовсе немыслимый характер…

«Вслед за сим его царское величество подошел ко мне в ярости и спросил, что я затеваю и не намерен ли я драться. Я отвечал, что сам я ничего не затеваю и драться не могу, потому что у меня отняли шпагу, но что если не получу желаемого удовлетворения от его царского величества, то готов драться с князем Меншиковым. Тогда царь с угрозой, что сам будет драться со мной, обнажил свою шпагу в одно время с князем Меншиковым: в эту минуту те, которые уже держали меня за руки, вытолкнули меня из дверей… и низвергли с трех больших каменных ступеней, и мало того, проводили толчками через весь двор, где я нашел своего лакея одного… Неслыханный позор, которому подвергся министр вашего королевского величества, – завершает свое письмо Кейзерлинг, – так велик, а нарушение международного права – есть преступление столь важное, что вызванный ими гнев вашего королевского величества будет совершенно основателен».

Этими событиями завершился праздник, устроенный Петром I в маленьком польском городке. Кейзерлингу тут же объявили, что вследствие его дурного поведения, которое он показал накануне, и поскольку обозвал Меншикова ругательным словом, и тем опозорил дом царя, он должен удалиться от русского двора. Кейзерлинг парировал, что не он первый начал нелепую ссору, и к тому же эта вспышка гнева произошла у него «под влиянием насильственно произведенного в нем охмеления». Посол также просил передать Петру I, что если он и погрешил против царского величества, то сильно об этом сокрушается…

Петр I. Миниатюра начала XVIII в.

По-видимому, Петр I и сам был не рад весьма скандальной истории.

Поэтому не удивительно, что вскоре в депешах Кейзерлинга появляются новые, более мягкие нотки: «Три дня тому назад, – доносит дипломат королю, – офицер царской службы подозвал к себе на многолюдной улице одного из моих слуг и сказал, что слышал, будто ссора наша прекращена, и царь меня удовлетворил богатым подарком».

Действительно, Петр вскоре нашел способ, как разрешить щекотливую ситуацию. Он провел свое расследование и признал виновными двух гвардейцев, столкнувших посла с лестницы. Гвардейцев приговорили к смертной казни. Правда, это был своего рода спектакль, срежиссированный самим царем. Кейзерлингу объяснили, что перед тем, как он получит аудиенцию у Петра I, он должен попросить помилования для этих двух «несчастных». А они, в свою очередь, явятся к нему в оковах и будут благодарить Кейзерлинга за дарование жизни.

«…Приговор был почти уже исполнен, – сообщает дипломат королю. – Русский поп уже дал преступникам свое наставление к принятию смерти, уже благословил их распятием, уже даны были им свечи в руки, глаза были повязаны… Потом, по моему требованию, они были освобождены от цепей и, по обычаю, угощены мною водкой, которую выпили во здравие вашего королевского величества (Фридриха I. – А. Е.) и его царского величества (Петра I. – А. Е.)».

Меншиков также участвовал в этом «спектакле». По словам Кейзерлинга, он встретил его на галерее – «честь, которую он едва ли оказывает другим иностранным министрам, даже при первом приеме их… Мы удалились в сторону к окну отдельной комнаты, – пишет дипломат, – и объяснились по поводу ссоры, происшедшей от неумеренной выпивки. По общему нашему соглашению, ссора эта не только будет предана забвению, но даже послужит в будущем к подкреплению нашего благорасположения и дружбы».

Неожиданно в покои вошел Петр, «по своей привычке безо всякой церемонии». Он обнял прусского дипломата и, не позволив вымолвить ему слова, сказал, что устал от подъема по лестнице, потому что чувствует себя еще очень неважно после болезни. Потом они прошли в глубь галереи, где Кейзерлинг стал благодарить царя за полное удовлетворение этого конфликта, а также принес свои извинения по поводу случившегося. Но Петр снова не дал послу говорить, сказав кратко по-немецки: «Сам Бог свидетель, как глубоко сожалею я о случившемся; но все мы были пьяны; теперь же, благодаря Бога, все прошло и улажено; я уже забыл о ссоре и пребываю благосклонно и с любовью преданный вам».

Таким образом, неприятности Кейзерлинга, которые он претерпел от русского двора, завершились самым милым образом. Впоследствии прусский дипломат не захотел воспользоваться полученным от короля разрешением выехать из России. Это и неудивительно: находиться в должности королевского посла в Санкт-Петербурге в начале XVIII века было очень престижно. К тому же Кейзерлинг не уехал, как он сам писал, «по личным соображениям». Под этими словами, несомненно, подразумевался его роман с Анной Моне, на которой он женился в июне 1711 года. Однако счастье с ней было недолгим: через полгода прусский посол скончался по дороге в Берлин. Когда составили опись имущества покойного, многие с удивлением отметили, что среди вещей Кейзерлинга была миниатюра Петра I, усыпанная бриллиантами, – та самая, которую царь пожаловал Анне Моне в эпоху их бурного романа…

Глава 4

Карл XII о Полтавском сражении

В Стокгольмском государственном архиве хранится любопытный документ, к нему, по всей видимости, еще не обращались историки петровской эпохи. Он представляет собой черновой подлинник первого официального извещения о Полтавской битве. Это письмо Карла XII, адресованное заседавшему в Стокгольме Правительственному совету, который в ходе Северной войны иногда именовался «Комиссией по обороне».

Письмо изобилует собственноручными поправками и дополнениями короля. На рукописи отмечено, что текст письма после оглашения его в Совете 7 сентября 1709 года разослали по всем губерниям Швеции и Финляндии. Таким образом, только через два месяца после полтавского разгрома шведские власти получили от своего монарха известие об этом драматическом событии. До этого письма в Швеции ходили только смутные слухи о катастрофе, постигшей Карла XII где-то на Западной Украине.

Вероятно, письмо было отправлено из какого-нибудь турецкого лагеря; ведь именно к туркам Карл бежал, проиграв свое главное в жизни сражение.

«Довольно долго мы уже не получали из Швеции никаких известий, да и не имели случая посылать писем сюда, – пишет король. – Между тем дела шли здесь (на Украине – А. Е.) хорошо, и все обстояло благополучно». Далее Карл XII самонадеянно рассказывает, что его войско одержало ряд побед над русскими и те якобы вот-вот должны были согласиться на все требования шведов. Но вскоре удача изменила последним. Карл пишет, что перед решающим боем он получил огнестрельную рану в ногу, не мог сидеть на лошади и делать необходимые распоряжения. С этого места король переходит к рассказу о полтавской катастрофе.

«28–го августа, – продолжает письмо Карл XII, – по несчастной случайности, шведское войско потерпело урон в сражении, что произошло вовсе не от храбрости или численного перевеса неприятеля, ибо он сначала был повсюду обращен в бегство, но самая местность и положение были так укреплены, что шведы чрез то понесли ущерб».

Знамя пехотного шведского полка образца 1686 г.

Шведский штандарт – трофей русской армии. Нач. XVIII в. Шелк, шитье

Интересно, что Карл связывает победу русских с той выбранной позицией, которую солдаты Петра I заняли накануне Полтавского сражения. Это согласуется с сообщением одного из приближенных короля, тот слышал, как шведский монарх, увидев построенное в боевом порядке войско русского царя, сказал: «Я не знал, что он (Петр I. – А. Е.) так удачно займет эту местность…». Но разве не в этом и состоит боевое искусство полководца – заблаговременно занять наиболее выгодную позицию, максимально используя природный ландшафт?

Однако вернемся к письму… Карл пишет, что, несмотря на то что его отряды везде атаковали и преследовали русских, большинство шведской пехоты было изрублено, а конница потерпела значительный урон. «Потеря весьма велика, – признается король, – но принимаются меры к тому, чтобы вследствие этого неприятель не получил перевеса и не приобрел малейшей выгоды».

После краткого известия о поражении под Полтавой Карл пытается поднять боевой дух своих подданных и сообщает, что еще не все потеряно. По мнению короля, крайне необходимо быстро восстановить военные силы, чтобы «отражать вредные замыслы и нападения неприятеля». Карл приказывает в спешном порядке набрать в Швеции рекрутов, которых следует снабдить оружием, одеждой, палатками, знаменами, «музыкой» и прочими военными принадлежностями.

Петр I и Карл XII. Немецкая гравюра. 1728 г.

Поскольку в Полтавском сражении особенно пострадала кавалерия, монарх желал, чтобы шведские крестьяне-мызники предоставили лошадей и вообще содержали конных солдат. Всем оставшимся в Швеции полкам, согласно письменному приказу Карла XII, надлежало быть готовыми по первому требованию отправиться в Россию. «Весьма важно не падать духом и не предаваться малодушному бездействию, – завершает письмо Карл, – [необходимо] напрягать все, чтобы поправить дело, дабы вскоре [привести] все к желаемому концу».

Петр I плачет о смерти Карла XII. Немецкая гравюра. 1841 г.

Как известно, мечтам шведского монарха о победе над Россией не суждено было сбыться. Полтавский бой переломил ход всей Северной войны, и маятник грядущей победы качнулся не в сторону Стокгольма. В 1718 году воевать с Россией уже стало некому: «последний варяг», как иногда называли Карла XII, был убит при штурме норвежской крепости Фредриксхаль.

А что же Петр Великий? Как свидетельствуют очевидцы, узнав о смерти своего давнего врага, царь с горечью произнес: «Ах, брат мой Карл, как мне тебя жаль!»… и приказал объявить траур по всей России.

Глава 5

«Обнажил шпагу в присутствии царя…»

Из-за этого случая датский посланник Юст Юль едва не покинул Россию.

Имя Юста Юля, датского посланника при дворе Петра Великого, занимает особое место в истории Петербурга. Его «Записки» о пребывании в российской столице в 1709–1710 годах поистине бесценны. Нигде более мы не найдем такого подробного описания русской жизни петровской эпохи, личности царя, его приближенных.

Бояре и князья вместо шутов

«Записки» Юста Юля не предназначались для публикации. Автор признавался, что фиксировал все стороны российской жизни – как хорошие, так и не очень. «Если бы я решился бы когда-нибудь публиковать свой дневник, – отмечал Юст Юль, – то выключил бы из него те места, в коих царь и его подданные рисуются в красках малопривлекательных». Правда, это было совершенно излишне: колоритная фигура царя Московии настолько увлекала Европу, что даже его самые отрицательные черты в глазах европейцев обрастали легендами…

Первым русским городом, в который попал Юст Юль, стала Нарва. С большим трудом, минуя шведский морской патруль, посланник датского короля Фредерика IV высадился на российский берег.

Едва посланник представился царю, как Петр осведомился, служил ли он на флоте. Услышав утвердительный ответ, монарх пригласил Юста Юля сесть возле себя и принялся говорить с ним по-голландски. «Царь немедля вступил со мною в такой дружеский разговор, – отмечает датчанин, – что, казалось, он был моим ровнею и знал меня много лет». Юст Юль с удивлением отмечает, что при царе не было ни канцлера, ни тайного советника, как подобает монарху, а только свита из 8–10 человек. Также посланника удивило, что Петр не вез с собой никаких путевых принадлежностей – «на чем есть, в чем пить и на чем спать. Было при нем, – продолжает дипломат, – только несколько бояр и князей, которых он держал в качестве шутов. Они орали, кричали, дудели, свистели, пели и курили в той самой комнате, где находился царь». По словам Юста Юля, монарх беседовал то с ним, то с какими-то офицерами, совершенно не обращая внимания на этих шутов, хотя последние «нередко обращались прямо к нему и кричали прямо в уши».

Нарва. Немецкая гравюра. 1710 г.

Несмотря на довольно суетливую обстановку, датчанин нарисовал живой портрет русского царя. «Царь очень высок ростом, – пишет Юст Юль, – он носит собственные короткие коричневые волосы и довольно большие усы, прост в одеянии и наружных приемах, но весьма проницателен и умен». Посланник отметил, что на царе был меч, снятый со шведского генерала Рейншильда в день Полтавской битвы.

Из Нарвы Юст Юль отправился в Петербург, где, не доезжая 15 верст до города, вместе с санями и лошадьми провалился в полынью. К огорчению дипломата намокшими оказались не только все его пожитки, но и королевские верительные грамоты, в которых сообщалось о его назначении посланником. Прежде чем явиться к царю, Юст Юль хотел было просушить свои драгоценные бумаги, но Петр заявил, что примет посланника и без верительных грамот – лишь бы тот скорее явился во дворец.

Петр I. Гравюра Д. Галаховского. 1709 г.

С этого дня Юст Юль окунулся в особенности петербургской дворцовой жизни. Он ведет ежедневный дневник, где подробно описывает все, что видит в российской столице: фейерверки, приемы у князя Меншикова, царские поездки на буере, спуск кораблей… Юсту Юлю пришлось быть свидетелем и уничтожения Ниеншанца – крепостного вала, который к концу 1709 года еще оставался от шведской крепости. Вероятно, провожая этот памятный для России год, Петр хотел избавиться от Ниеншанца как от олицетворения шведского владычества на берегах Невы. По свидетельству Юста Юля, крепостной вал был обложен ящиками, заключавшими в себе по 1000 фунтов пороха. Взрыв был так силен, что в центре Петербурга – за 5 верст от Ниеншанца – задрожали окна. Под самим посланником и находившимися рядом с местом взрыва людьми заколебалась земля, а на Неве потрескался лед.

«Поведение во хмелю»

Как истинному дипломату, Юсту Юлю приходилось быть постоянно в курсе всех политических событий, происходящих при русском дворе. Поэтому ему часто приходилось являться незваным на разные приемы. Только там ему удавалось «потолковать» с Петром I, «ибо в России пиры и обеды, – отмечает посланник, – самые удобные случаи для улаживания дел: тут, за стаканом вина, обсуждаются и решаются все вопросы».

Сам Юст Юль был невосприимчив к крепким напиткам и очень страдал от этого. Он даже ходатайствовал перед царем, чтобы тот не заставлял его пить много, ссылаясь на то, что его собственное «поведение во хмелю внушает ему (Юсту Юлю. – А. Е.) опасение». Но царь только посмеялся над этим. Тогда дипломат упал перед царем на колени, умоляя Петра хотя бы снизить непомерную для него «норму» до литра венгерского вина… Далее произошло то, чего посланник и представить себе не мог. «Царь тотчас упал на колени, – вспоминает Юст Юль, – говоря, что он так же хорошо и так же долго может простоять, как и я. После того ни один из нас не захотел встать первым, и, стоя друг перед другом на коленях, мы выпили по шести или семи больших стаканов вина; затем я поднялся на ноги полупьяный. Окончательного же решения на мою просьбу так и не последовало».

В июне 1710 года Юст Юль участвовал в морской экспедиции к Выборгу: царь хотел лично убедиться, насколько готова русская армия к штурму шведской крепости. У выборгского берега и произошла самая крупная неприятность в дипломатической карьере Юста Юля, из-за которой он едва не покинул Россию…

По случаю предстоящего штурма крепости на царском флагмане собрался весь российский генералитет. Как пишет датчанин, «такой великой и здоровой попойки и пьянства, как здесь, еще не бывало». Юст Юль пытался дважды покинуть корабль, но, когда он оказывался в шлюпке, в нее спускался царь и уводил посланника обратно в каюту. Петр даже приказал вахте при трапе, чтобы ни одна шлюпка не покидала корабль.

Во время еще одной попытки бегства Юст Юль был застигнут на палубе двумя офицерами. Когда последние хотели увести посланника в общество царя и стали довольно грубо отрывать его от поручней, датчанин, защищая свою дипломатическую неприкосновенность, выхватил шпагу из ножен… «Я никого не рубил, ни колол ею, – поясняет Юст Юль в своем дневнике, – [я только] хотел их напугать. В этот момент, – продолжает он, – ко мне подошел царь, не в меру пьяный, как и я, и в грубых выражениях пригрозил пожаловаться на меня моему всемилостивейшему королю за то, что я в его присутствии обнажил шпагу».

После этого инцидента у датского посланника забрали шпагу и отправили на другое судно – неслыханный случай в истории российской дипломатии!

Утром Юст Юль послал Петру свои извинения и вскоре получил приглашение явиться на флагманский корабль. Царь тепло принял посланника и заверил его, что поскольку вчера сам был под хмельком, то ничего не помнит и о случившемся знает только от других. Петр добавил, что от всего сердца прощает Юста Юля, но и сам просит у него прощения, если в чем-либо виноват перед ним.

Благодаря отходчивости Петра этот инцидент никак не отразился на дальнейшей карьере дипломата. Царь по-прежнему оставался расположен к Юсту Юлю и, расставаясь с ним после окончания его миссии в России, подарил посланнику свой портрет, украшенный алмазной короной.