Атлант поверженный

Платон уже жонглировал в уме словами предстоящего разговора, как вдруг между ним и целью возникло непредвиденное препятствие. Огромное лицо Богдана с неестественно широкой челюстью и до боли скучным выражением глаз заслонило собой весь обзор. Совершив неудачную попытку увильнуть от нежелательного общения, Платон увидел, как с флангов его блокировали два дружка задиры. Троица в кожаных куртках была в сборе.

– Ты чё, малой, за моей девушкой, что ли, приударяешь? – решил так сказать Богдан, хотя они все были относительными ровесниками.

Растерявшись и понимая, что любой из первых пришедших в голову ответов будет неверным, Платон просто молча стоял, зажатый в тиски хулиганов.

– Мои кенты видели, как вы вчера с ней гуляли, – наезжал верзила.

По оживленной улице проходили посторонние люди, поэтому такая резкая стычка молодых и горячих парней не могла остаться незамеченной. Реагируя на удивленные взгляды, Богдан расплылся в улыбке, будто услышал смешную шутку от закадычного друга, похлопал Платона по плечу, но вместо того, чтобы потом убрать руку, сжал его крепко и предложил сменить дислокацию:

– Давай-ка сходим в нашу комнату для переговоров.

Двое безымянных дружков заржали, после чего его улыбка стала такой же искренней, как и вызвавшее ее самолюбие.

Этой «комнатой» оказался закуток между университетом и миниатюрным парком, где подростки с сомнительной репутацией прятались за спинами шахматистов. Проходя мимо заполненных людьми лавок, Богдан улыбался всем встречным, давая понять, что просто встретил старого знакомого и хочет с ним посидеть, выпить пива и сыграть одну-другую партию в карты. Стандартная схема «общения» на единственном понятном хулиганам языке не удивляла, к ней все давно привыкли, в том числе и сам Платон, с каждым шагом все дальше отдалявшийся от Лии. Мимо укутанного в стальную сетку теннисного стола с несколькими заядлыми игроками, через несколько укрытых под сенью деревьев пустых шахматных лавок вела парня неприятельская свита, и чем дальше они уходили, тем меньше вокруг становилось людей. В конце дорожка, покрытая притоптанной зеленой травой, упиралась в треугольный тупик, зажатый серым кирпичным зданием университета с одной стороны и бетонной стеной завода с другой. Кроны криворастущих деревьев изо всех сил стремились закрыть голубое небо, лишь изредка пропуская сквозь себя солнечные лучи. В неприятной глазу мрачной тени веяло холодом, и чем больше парни в нем двигались, контактируя с остывшим воздухом, тем больше тепла отдавали. В относительной темноте, какую редко встретишь в ясный, безоблачный градус, несчастный, растерявшийся Платон щурил глаза и всматривался в игравшие под редкими солнечными лучами черты лица своего обезумевшего соперника в борьбе не за руку и сердце прекрасной девушки, а скорее за сиюминутное превосходство и доминирование над ближним своим. Некоторые люди на соответствующих ступенях пирамиды потребностей считают это единственной возможностью самовыражения, боясь, что иначе их жизнь окажется слишком пустой. Наливаясь чувством собственной значимости, ловя полноценный наркотический кайф, Богдан упивался своим величием перед затравленным противником. Пара страхующих по сторонам корешей являлась не приятным дополнением к сложившейся картине, не вишенкой на торте его поднятого с колен величия, а, наоборот, краеугольным камнем всего его самовыражения, главным аргументом в пользу ограниченной силы его кулаков, единственной гарантией, что разборки с конкретно взятым парнем пройдут по нужному сценарию. Ведь драка один на один допускала вариант поражения и еще большего унижения в собственных глазах, чего допустить, конечно, было нельзя. Держась же втроем, они составляли уязвимую конструкцию добровольного самообмана и усмирения своих комплексов. Больше всего на свете они боялись людей, которые не желают им подыгрывать, и бегут от них еще быстрее, чем от себя, завися тем самым целиком и полностью от поведения одного, зажатого в угол человека. Хищники каменных джунглей, генералы песчаных карьеров, жертвы собственных жертв.

Платон испытывал страх, чем уже насытил душевных монстров из корпорации невежества. Лицо его оппонента расплывалось в самодовольной ухмылке, а кулаки привычно сжимались.

– Вас недавно видели вместе, – продолжил гнуть свою линию Богдан, сверкая зубами в лучах пробивающегося через листву солнца. – Это что, было свидание, твою мать?!

Раздухарившийся любитель помахать кулаками снял с себя кожаную куртку и привычным движением повесил на затертый до гладкости сук.

– Вообще-то нет. – Платон старался, чтобы голос звучал спокойнее. – К сожалению.

– Ты чё несешь? Я, по-твоему, похож на идиота? – Верзила повернулся к своим дружкам и повторил вопрос им, на что те послушно покачали головами. – Нет. Так чего ты мне впариваешь?

– Ты оставил Лию после вечеринки, ей стало плохо, и я помог отвезти ее в больницу, – сбиваясь, пробубнил парень.

Возбужденный Богдан, оставшийся в одной белой майке, уже достаточно разъярился и не собирался ничего слушать в ответ, лишь проводя необходимую для таких ситуаций прелюдию. Видимо, в его ушах пульсировала кровь, перекрывая звук. Вулкан невостребованных жизнью эмоций готов был взорваться в одном единственном, понятном любому дураку направлении.

– Почему она тогда дома? Сидит читает книгу на лавке, – нашелся один из приспешников Богдана, в этот раз без рычащей магнитолы на плече.

Он решился поддержать своего вожака, подлив масла в огонь его ярости.

– Да! – закричал тут-же Богдан. – Ты нас совсем за дураков держишь? Лин… Лен… Короче, моя девушка здорова. Не смей к ней больше приближаться! А сейчас я тебе покажу, как отвечать за базар.

Платон успел среагировать, закрыв лицо выставленными вперед предплечьями и кулаками. Под градом ударов его руки по инерции били собственное лицо, но это не вызывало особенных неудобств по сравнению с тем, что могло бы быть и чего ему удавалось избегать. Парень отступал назад, понижая импульс силы набросившегося на него Богдана, а со стороны за потасовкой внимательно следили два его приятеля, готовые в любой момент вмешаться, если желанию их вожака хоть чего-то добиться в этой жизни будет дан отпор. Но до них очередь не дошла. Платон едва успевал защищаться, не имея большого опыта уличных потасовок, в отличие от более крупного и сильного противника. Налитые кровью глаза атакующего заплыли пеленой, голова из-за эйфории боя перестала что-либо соображать. Не желая продолжать тратить силы на столь незначительного, по его мнению, человека, он уже хотел закончить драку. Только была проблема, унижавшая его перед друзьями – Платон не пропускал хоть сколько-то сильных ударов. Поэтому, несмотря на усталость, одурманенный хулиган с раскрасневшимися от адреналина щеками продолжал яростно колотить по выставленным вперед рукам парня. Застыв в памяти долгим противоборством, потасовка на самом деле продолжалась не дольше солнечной секунды, то есть периода, равного примерно двадцати четырем ударам, часть из которых пришлась на браслет с хронометром на запястье. Шум разборки услышали мирно игравшие в шахматы подростки и уже робко собирались перед входом в закоулок. Они делали вид, что просто пришли подышать пыльным и спертым воздухом неказистого закутка, и интерес к потасовке продолжал нарастать. Все говорило о том, что пора было заканчивать высосанные из пальца разборки, и в последний момент Платону не повезло пропустить один сильный удар в скулу, от которого он потерял равновесие и упал на землю.

Восторженный маленькой победой Богдан самодовольно выдохнул и с радостью сохранившего лицо человека погладил свою залитую лаком шевелюру, убедившись в ее сохранности. Сорвал с ветки куртку и вместе с дружками направился по дорожке к выходу из тенистого тупика, не дожидаясь, пока поверженный противник встанет и сможет что-либо сделать. Перед троицей разбежались пришедшие на шум подростки, беспорядочно заняв чужие места за шахматными столами, лишь бы не попасться на глаза агрессивного драчуна. Как только процессия из трех хулиганов прошла мимо, они пересели каждый на свое изначальное место и продолжили тихо шептаться.

Платон не собирался долго разлеживаться. После одной короткой вспышки в глазах сразу пришел в себя, поднялся на ноги и отряхнулся от налипшего на него толстого слоя пыли. Привыкшие к полумраку густой тени глаза сощурились после выхода на яркую полянку парка. Подождав немного, он уже нормально оглядел противоположную, жилую, сторону улицы в поисках девушки, но на лавочке ее уже не оказалось. След обидчиков тоже простыл, зато всюду шушукались школьники и прочая детвора, заставляя парня раскраснеться не только одной пораненной левой щекой. Он спешно зашагал в сторону своего дома. Его кулаки и предплечья болели, разбитый хронометр на запястье остановился, но понесенный ущерб был скорее эмоциональным, нежели физическим. Синяки, как известно, достаточно легко заживают и еще никому никогда не вредили. Чего не скажешь об опасных конфликтах с людьми, обладающими к тому же достаточным авторитетом. Перейдя дорогу, он, удрученно побрел к своему подъезду – в любом случае запланированная им встреча с Лией теперь была не к месту. К тому же следовало починить свой хронометр, пока никто не увидел.

Уже прежде ломая свой наручный механизм, Платон был полон надежды вернуть его к жизни. Вспоминая, как это делается, он вошел в парадную, и тут же был сбит с толку непривычными звуками тяжелой музыки, проникающими сквозь толстые кирпичные стены, как сквозь мембраны огромной тысячеваттной колонки размером с многоквартирный дом. С подозрением поднявшись на второй этаж и открыв дверь в свою квартиру, он погрузился в тяжелые гитарные риффы и грубые барабанные сбивки, покрытые мелодичным, но очень жестким вокалом. Немногие оставшиеся в доме предметы вибрировали и дребезжали. Единственная в коридоре вешалка звенела висевшими на ней ключами от автомобиля, половина кухонного гарнитура, наоборот, глухо проглатывала все попадающие в нее звуки. Ножки стола и двух стульев вибрировали на деревянном полу в гостиной, как бормашина. На диване в окружении пивных бутылок с полным отрешения взглядом лежал отец, излучавший спокойствие как человек, наконец-то решивший все на свете проблемы, ну или ушедший от них. Голова его торжествующе покоилась на подлокотнике, одна рука держала выпивку, другая – пульт, а ноги в уличной обуви громоздились на противоположном конце дивана. Заводские рубашка и брюки говорили о недавнем окончании рабочей смены или о ее скором начале. А возможно, она проходила именно в этот момент. Чтобы узнать точный период солнечного градуса, Платон вышел в свою опустевшую без сестры комнату, неожиданно мрачную, будто потерявшую тепло и неподдельный уют. Электрический механизм на стене показывал скорый конец рабочей смены. Значит либо у отца был внеочередной выходной, либо одно из двух.

Во всей квартире царили устойчивый запах перегара и медовый аромат засохшего пива. Воздух продолжали сотрясать панические вибрации попавшего в ловушку воздуха, вопреки своей воле разносящего безумно громкую музыку из телевизора. Через усилившиеся помехи в нем уже ничего нельзя было разглядеть, но транслировался определенно концерт какой-то рок-группы, потому что после каждой песни слышался заглушаемый ревом толпы голос солиста, объявлявшего новый трек. Лежавший в расслабленном состоянии отец тщетно давил пальцем на кнопки пульта в безуспешных попытках переключить канал. Неизвестно, сколько длилась эта беспомощная борьба с техникой, но пыл мужчины поугас, и он почти смирился с концертом неизвестных ему рокеров и медленно попивал пиво из очередной бутылки. Не желая поднимать голову вертикально, он проливал часть напитка на шею и дальше через край дивана на пол. Затыкая уши пальцами, чтобы не оглохнуть, к нему подошел Платон, аккуратно взял пульт, отряхнул от застрявших между кнопками крошек и, направив ровно в мельтешащий помехами телевизор, нажал на уменьшение громкости. Звук послушно стих.

– А, привет, бандит, – проговорил отец пьяным голосом, словно плыл по своим словам, как по волнам. – Решил остаться со стариком? Молодец.

– Да я, собственно, еще не успел все обдумать, – начал оправдываться парень, но потом решил не делать родителю больно и замолк.

– Это ты молодец, – повторил мужчина с трудом, будто извлекая каждое слово из глубокой мыслительной шахты. – Пусть бабы психуют, а мы не должны поддаваться на их про… кации.

Платон сел на скрипящий стул и поставил локти на стол, положив голову на ладони. Он закрыл лицо и пытался о чем-то думать, найти подходящие слова, но ничего достойного в его голове не находилось. Поэтому он решил начать с простого.

– Ты не ходил на работу?

Отец посмотрел на него, впервые повернув голову. Боль от затекшей шеи мигом выразилась гримасой на его лице. И еще он был недоволен тем, что его отвлекают от такого долгожданного, наконец нахлынувшего состояния истинного блаженства. Он уже было открыл рот, чтобы что-то сказать, но замер в таком положении, а потом и вовсе отвернулся обратно, в сторону телевизора.

– Откуда мы деньги возьмем, если тебя уволят? – не унимался Платон. – А на что ты купил пиво? У нас же почти ничего не осталось.

Отец что-то буркнул, пытаясь выдавить из себя слова, но после первых неразборчивых звуков, которые должны были перейти в понятную речь, просто замолк. Молчание тянулось застывшей над их солнечным городом вечностью, неизвестная рок-группа даже успела сыграть несколько песен, а потом отец все-таки вышел из ипохондрии, достигнутой с таким усердием многими литрами алкоголя, и сел на диване, спустив на пол ноги. Зазвенели упавшие пустые бутылки, одна из них покатилась через комнату к ступням парня.

– Ты что, продал шкаф? – спросил сын.

– Пришлось, твоя мать меня вынудила, – ответил отец.

– А что будешь делать дальше? Когда вся мебель закончится? Продашь наконец машину?

– Не смей так говорить, щенок! – рявкнул мужчина, растягивая слова, будто тужился, чтобы от них избавиться. – Машина – это все, что после меня останется. Это твое наследство! Да я лучше умру, чем продам такую ценную вещь…

Он хотел еще что-то добавить, но так сильно икнул, что потерял мысль и замолчал. Потом лениво почесал затылок, медленно поднялся на ноги и, пытаясь сохранить равновесие, поплелся в туалет.

Очутившемуся в давящем одиночестве Платону не оставалось ничего, кроме как собрать с пола пустые бутылки и выставить их в коридор, а потом уйти в свою комнату в надежде найти там набор инструментов. К счастью, не все еще было продано, и, вооружившись увеличительным стеклом, парень снял с запястья браслет и принялся изучать свой наручный хронометр в попытке вернуть его к жизни. Когда-то в далеком детстве он, играя с соседскими детьми, упал с перекладины качелей, расшиб лоб и сломал свой личный счетчик расстояний. Тогда отец, будучи еще квалифицированным молодым мастером, быстро починил устройство, а теперь сам подросший наследник пытался понять, что к чему. При ближайшем рассмотрении оказалось, что все три стрелки расстояний – и тонкая, и средняя, и толстая – зажаты осколком защитного стекла, повредившегося от ударов Богдана. Платон достал из своего набора пинцет и аккуратно извлек все его мелкие кусочки. Для проверки работоспособности механизма он походил по комнате, и самая тонкая стрелка еле заметно сдвинулась с места. Оставалось найти новое защитное стеклышко, чтобы первый попавшийся мелкий мусор снова не заблокировал механизм. В спальне ничего подходящего не оказалось, и Платон принялся искать в остальной квартире. Зайдя на непривычно пустую после отъезда матери кухню, он увидел лежавший в открытом ящике лед. Его пластиковая упаковка имела достаточную прочность и прозрачность для замены стекла. Парень вы?резал ножницами какой-никакой круг и замотал скотчем вокруг хронометра. Информация с циферблата оказалась почти не видна, но под прямыми солнечными лучами, если хорошо присмотреться, можно было что-то разобрать. Почти выйдя из кухни, Платон вернулся к шкафу, снова достал из него кусок льда, но в этот раз не ради пластиковой упаковки, а чтобы приложить к распухшему синяку под левым глазом, уже успевшему принять вид гематомы. Чтобы обжигающий холод передался больному месту, он походил в разные стороны, сделал несколько кругов по кухне, а потом вернулся в свою комнату, оставив после себя след из капель подтаявшего от пройденного расстояния льда.

На противоположной от входа стене унылого и холодного помещения его, как всегда, ждало залитое ярким светом, привычное еще с детства окно. Дежавю от тысяч таких одинаково увиденных за всю его жизнь сцен вечного солнечного пейзажа напомнило ему о недавнем инсайте после одной старой и непонятной книги. В куче оставшегося после отъезда сестры барахла, под мятыми шторами и простынями, парень нашел несколько брошенных ею книг. Одной из них оказался роман «Атлант поверженный» в голубой обложке, отливающей небольшим оттенком оливкового цвета не то от старости, не то по задумке иллюстратора. На ней массивный черный поезд, как пятно Роршаха, взывающий к личному потаенному кошмару читателя, несся на полной скорости в бездну – к концу человеческой цивилизации. В машинном отделении виднелась фигура лидера нации, с полным одержимости взглядом устремившегося вперед. Сотни, тысячи, миллионы вагонов, а впереди лишь конец пути, конец их острова, их планеты. Столько раз в детстве Платон видел эту замысловатую картинку и только сейчас, столкнувшись с большим количеством нестыкующихся идей и оберегаемых кем-то запретов, он понял ее тайный смысл. Писательница Алиса Зиновьева явно что-то знала о природе человеческой и о произошедших до Великого разлома событиях. Столько солнечных кругов парень безуспешно искал ответы, а ключ всегда лежал рядом, в его собственной комнате. Из книги можно было почерпнуть много всего интересного, прошедшего мимо подросткового разума, поэтому держать ее дома было опасно – вдруг отец решит продать оставшуюся литературу или вовсе заснет пьяным и спалит квартиру. Виновник таких опасений как раз напомнил о себе грохотом аккуратно расставленных в коридоре бутылок. Выходя из туалета, мужчина споткнулся и чуть не упал на разлетевшиеся под его ногами стеклянные осколки, но, сматерившись, удержал себя на ногах. Хоть он и не понял, кого за это ругать, и, напевая матерную песню, просто вернулся в комнату, находиться в такой обстановке становилось все опаснее. Из телевизора раздался глухой голос дикторши новостей, повествующей об успешных испытаниях новых пугающих видов вооружений, созданных для борьбы с любыми врагами государства. Но вскоре бравурные речи ведущей сменились менее интересными сообщениями об очередных пропажах грузов на автострадах и мерах борьбы с тунеядством. Понимая, что отец, даже будучи трезвым, всегда становился злым от таких новостей, парень сунул книгу Зиновьевой в рюкзак в дополнение к лежавшему там небольшому запасу еды и уже собрался выйти из дома, чтобы проветрить мысли и в одиночестве почитать, как вдруг услышал из окна два голоса – омерзительный мужской и самый прекрасный женский. Не снимая верхнюю одежду и оставив на спине рюкзак, он пригнулся и сел за свой стоявший прямо у подоконника ученический стол. Стало понятно, что на улице возле дома ненавистный Богдан встречается с беззащитной Лией. Он с отвращением слушал их романтический разговор, но поднять голову и спугнуть эту парочку Платону тоже не хотелось – уж лучше знать, чем они занимаются, нежели убиваться из-за неведения. В тот момент он особенно оценил, какая хорошая акустика вокруг кирпичных домов у дороги. Каждое слово Богдана и Лии влетало в окно, рисуя в воображении их образы, будто стоящие за спиной парня. Ухажер очевидно пошел ва-банк, неприкрыто клея молодую красотку, зарождая в ней искры желания, раздувая из них огонь страсти своими омерзительными губами. Девушка в конечном счете будет вынуждена выбрать кавалера, отбившего у всех других претендентов желание к ней подходить, просто от безысходности. Многие в душе хотят, чтобы за них все решали. Платону ничего не оставалось, как бороться с рвотным рефлексом и слушать их отвратительный флирт. Чтобы не поднимать голову, он опустил ее на скрещенные перед собой руки и буквально лежал верхней половиной тела на учебном столе. Распираемый внутренней злобой, он чувствовал себя падающим в глубокую бездну уныния, словно простой пассажир поезда с обложки «Атланта», которому не по силам что-нибудь изменить. Чтобы хоть чем-то занять себя, Платон вытянул правую руку вперед и начал крутить переключатель частот телевизора, уперевшись подбородком в левую руку и подняв глаза. На всякий случай он приглушил громкость и начал искать тайную трансляцию Шпильмана, конечно, если его после того случая не раскрыли. Наверняка в тюрьме нельзя было просто так иметь, а уж тем более использовать вещательный передатчик, так что любой выход в открытый эфир предполагал исключительную опасность. Довольно быстро пройдя все частоты и вернувшись в начало диапазона, парень попытался вспомнить, что же говорил старик в прошлый раз. Найти какого-то незнакомца через подземку в Александрии – негусто, учитывая тот факт, что, отвлекшись на приступ Лии, Платон мог что-то напутать. Но второго шанса ему явно никто не давал, трансляции нигде не было слышно.

Чтобы окончательно добить неудачливого Ромео, с улицы послышался хлюпающий звук страстного поцелуя и стон предвкушения удовольствия. Состояние свободного падения в душе парня нарастало. Земля будто поменялась с небом местами, стряхивая его в бескрайнюю космическую пустоту отрешения. В отчаянии он еще хватался за последние оставшиеся соломинки, как сорвавшийся со скалы человек безнадежно цепляется за каждый торчащий куст. С другой стороны, стоит перестать сопротивляться, принять свою участь и увидишь космос за пределами яркого, вечно синего неба.

Мысли Платона прервали непривычные для романтического свидания звуки за окном. Лия внезапно начала сбивчиво повторять одни и те же слова о том, что ей очень плохо. Недоверчивый голос Богдана сначала пытался ее успокоить и заболтать, но, когда девушка упала ему на руки, стал грубым и немного напуганным. Между домами разворачивалась настоящая театральная сцена, достойная драматической пьесы. Уже не боясь оказаться увиденным, Платон высунулся из окна и наблюдал, как крупный неотесанный парень сажает его любимую, прекрасную Лию на землю и прислоняет спиной к стене дома, затем сразу же обещает вызвать скорую, на что девушка, еле двигая губами, отвечает отказом и просит парня самому отвезти ее в больницу. Богдан растерянно смотрит по сторонам, не имея видимо желания тратить свое драгоценное расстояние, чтобы помочь обычной уличной девке, с которой просто хотел замутить. Лия успевает повторить, что скорая больше за ней не приедет, а повторный звонок в диспетчерскую сочтут ложным вызовом. Ухажер не верит ей и, пятясь, уходит в сторону соседнего дома, якобы искать телефон.

За всей этой сценой, ставшей спасительным тросом, остановившим падение в бездну, из окна с ужасом наблюдал Платон. Решив взять ситуацию в свои руки, он метнулся в коридор, споткнувшись о валявшиеся всюду бутылки, в результате чего осколков стало еще больше. Он по инерции протянул руку к висящему на стене телефону, но замер, вспомнив грубость медработников и их нежелание помогать пьяным сиротам. С одной стороны, девушка в этот раз, скорее всего, трезва, но с другой – она уже в их черном списке. Переведя взгляд на крючок немного левее телефона, Платон увидел большую связку ключей, среди которых горделиво красовался шильдик автомобильной компании «Норд Шеви». В глазах парня появилась уверенность, а на губах – язвительная усмешка, он радовался своей наглости. Резко схватив звякнувшие ключи, он выскочил на лестничную клетку и чуть не налетел на соседку с третьего этажа. Дождавшись, пока пышная женщина втянет живот, он проскочил мимо и оказался на улице, сделав глоток свежего теплого воздуха. Дети все так же играли на площадке, рабочие так же неспешно выходили из ворот завода, и портила бессменную картину скучного городка только сидевшая на траве Лия. В любой момент ее могли заметить проходящие по тротуару люди, но надеяться на их помощь бессмысленно – только Платон, как он сам для себя решил, знал, что делать. Так как в неподвижности сердце и легкие замирали, сложно было понять, в насколько тяжелом состоянии находится бездыханная девушка. Вблизи она выглядела совсем бледной, голова ее свесилась на плечо, а изо рта стекала струйка пены. Парень пробежал мимо нее прямиком к родительскому гаражу и трясущимися руками попытался вставить ключ в его замок. Маленький кусочек латуни не хотел слушаться, но после продолжительных уговоров вошел в замочную скважину и открыл ворота. Внутреннюю темноту мастерской разогнал яркий свет с улицы, колебания воздуха подняли вверх скопившуюся на поверхностях пыль, образовав туманную пелену. Без труда разглядев машину, Платон открыл пассажирскую дверь и, наплевав на запреты отца, прямо в уличной одежде устроился за рулем. Впервые в жизни сидя в таком странном агрегате, он находил непривычным абсолютно любой его элемент, но сильнее всего в тот момент его волновал рычаг переключения передач, педали и руль, походивший на его собственный циферблат на руке, с тремя расставленными в разные стороны спицами. Старательно вспоминая слова отца, Платон довольно успешно завел двигатель, а потом начались проблемы. Пытаясь двинуться с места, парень слишком сильно отпустил сцепление, и машина заглохла. Вторая и третья попытки привели к аналогичному результату, но с каждым разом охваченный ужасом и возбужденный адреналином молодой человек понимал механизм управления автомобилем все больше. Наконец, дергаясь, как подстреленный во все четыре ноги зверь, машина с треском трансмиссии и грохотом из выхлопной трубы выбралась на тропинку, не предназначенную для транспорта, но вполне успешно ведущую к тротуару и дороге. Проезжая мимо полулежавшей у стены девушки, Платон нажал на педаль тормоза, и выставленный на первую передачу двигатель снова заглох. Прямо перед собиравшимися зеваками парень выскочил из машины, подбежал к Лие и попытался поднять ее на руки. Наблюдавшие за сценой люди не спеша подходили ближе и почти перекрыли выезд грозной машине. Они просто пялились с разинутыми ртами и круглыми, как монеты, глазами, радуясь хоть какому-то зрелищу в своем скучном районе. В тот момент они действительно казались бездушными актерами из «Шоу Фримана», занятыми каждый одинаковым распорядком дня, умело поддерживаемым одними и теми же передачами по ТВ. Отличался от них только сидящий на лавочке через дорогу джентльмен в сером пиджаке и шляпе, прикрывавший лицо газетой. В отличие от всех остальных, его прикованные к парню с девушкой глаза не раскрывались даже наполовину. Прищурившись, он наблюдал за происходившим и надиктовывал что-то в спрятанную за раскрытой газетой рацию с торчащей выше ее края тонкой антенной.

Не замечая даже собравшихся рядом зевак, не говоря уже о затаившемся вдалеке человеке, Платон, надрывая спину, смог поднять Лию с земли. Выпрямившись, он наконец выдохнул и подошел с девушкой на руках к открытой пассажирской двери «Норд Шеви». Снова сгорбившись в три погибели и скривившись от острой боли в пояснице, он кое-как усадил девушку на кресло и, оббежав автомобиль, вернулся на водительское сиденье. Уже привычным движением ключа завел машину, одарив случайных зрителей восхитительным рычащим звуком шестицилиндрового двигателя. С хрустом включил первую передачу и рывками направился в единственное свободное от набежавших на такое зрелище людей место – прямиком на дорогу. Умудрившись никого не задавить в узком живом коридоре, он резко вывернул руль и, зафиксировав его под небольшим углом для проезда по закругленной дуге квартала, прибавил газ. Двигатель зарычал, из выхлопной трубы вылетел фейерверк догорающего бензина. Впервые испытавшего на себе такое ускорение парня вдавило в правый край кресла, а кругом все понеслось, как в кино. Красные жилые дома с голубым небом сверху и зеленой травой снизу вытянулись в мелькающую кляксу трехцветного флага какой-то волшебной страны фантастических ощущений, первооткрывателем которой мог смело считать себя парень.

Платон едва успевал поворачивать на перекрестках между кварталами. Скорость захватывала дух, заставляя все нервные окончания замереть в наслаждении. Волны пульсирующих взрывов от всевозможных химических веществ наполняли тело и грозились вырваться наружу. Казалось, что невидимый ангел-хранитель впрыснул сразу во все вены электризующий порошок, вызывающий разряды массирующих органы молний. Миллиарды спешно перерождающихся нервных клеток создавали ощущение бурлящего первобытного супа, омывающего тело, как гидромассаж самого мощного на планете джакузи. Одна за другой все чакры и внутренние блоки раскрывались всесильным потоком энергии, мощным лучом, бившим в космос из головы, завершая собой пронзительный танец пространства. Спустя несколько сотен метров нестерпимого кайфа парень сбавил скорость и повернулся к девушке. На пассажирском сидении рассекающей город машины он увидел ее широко распахнутые глаза, как две маленькие жемчужины, окруженные ослепительным голубым небом посреди безбрежного счастья. На горящем всеми оттенками красного лице ни одна мышца не могла пошевелиться, а руки вцепились в края пассажирского сидения, как при внезапном падении с большой высоты. Только, в отличие от неожиданного полета к земле, в машине девушке ничего не угрожало, и она просто пыталась совладать с неожиданным, но приятным шоком.

Катясь вперед по инерции с отпущенным газом, два человека чувствовали, как в определенный момент их сердца забились быстрее цилиндров двигателя, а потом машина полностью остановилась посреди дороги в нескольких кварталах от места старта. Электрические оковы нервного исступления ослабили хватку, и парень с девушкой начали жадно дышать. Вспотевшие от наркотического экстаза высокой скорости, они заглатывали жадными ртами весь воздух, какой только могли, а когда отдающие в голову удары сердца привычно замолкли, Платон вновь посмотрел на Лию. Их взгляды встретились, а руки соединились на панели между сидениями. Ладонь девушки дрожала и была очень мокрой.

– Это опять случилось? – тихо спросила Лия.

– Да, ты потеряла сознание прямо на улице.

Она подняла перед собой свободную правую руку и ужаснулась от вида убежавших далеко вперед стрелок личного циферблата, а потом брезгливо повернула руку другой стороной и положила ее себе на голову, желая привести в порядок мысли. Растрепанные волосы создавали вокруг нее хаос, небрежный, неопрятный, с налипшей травой и кирпичной крошкой. Одним словом, прекрасный. С модельной укладкой, хорошим макияжем и в свете софитов любая девица могла быть красивой, а вот после потери сознания и чудесного спасения, идеально выглядела только одна девушка на Земле.

– Я помню, что у меня опять заболела голова, – медленно протянула она. – Как в прошлый раз. Только боль накатывала постепенно, еще до того, как Богдан позвал меня на улицу. Но я подумала, что просто переутомилась.

Тут она засмущалась. Собственные покрасневшие щеки намекали ей, что упоминание ухажера может ранить Платона, так сладостно, обреченно, по-щенячьи смотревшего на нее.

– А в прошлый раз тебе ре?зко стало плохо? – спросил он, желая помочь девушке, а не ревновать ее.