Искусство падения

– Может, поедем уже? – спросила она с пассажирского сидения, отогревая дыханием замерзшие без перчаток тонкие пальцы со свежим красным маникюром.

Я завел двигатель и, как любой мужчина в самом начале знакомства с женщиной, мысленно решил, буду ли я клеить Ирину, если она не станет подавать откровенно негативных сигналов. Кто-то может отшучиваться, кто-то нагло врать, но, между нами говоря, все мужчины делают это. И не реже раза в месяц пересматривают свое мнение относительно уже знакомых девушек, мысленно переписывая свой тайный список.

Началась непринужденная беседа, прожившая дольше пяти секунд благодаря расслабившему Ирину вкусному сэндвичу, после которого она стала ко мне чуть добрее, словно прикормленный с руки одичалый зверек, пойманный в этом мире двуногих злобных животных. Мы рассекали бетонные джунгли, проскальзывая по ним машиной как древние путешественники своими мачете. Как незнакомые прежде конкистадор и амазонка, мы постепенно сокращали недоверие между собой, обменивались первыми неравнодушными взглядами, делились любимыми увлечениями, познавали повадки и привычки друг друга. За пятнадцать минут поездки я узнал любимое блюдо Ирины – блинчики с курицей и икрой, ее любимую страну – Турцию (потому что она больше нигде не была) и любимое животное – кошку (потому что других питомцев она никогда не держала). Отвлекшись на разговор, я не заметил, как приехал по нужному адресу.

Старое жилье не вернувшегося из кругосветки Матвея все так же располагалось возле УрФУ, на улице Мира. За несколько лет общения с ним мне ни разу не выпало возможности побывать в бывшем гнездышке друга. Наверняка это место наполняло его личными воспоминаниями об ушедшей матери, поэтому парень запирался здесь в одиночку и, проваливаясь во времени и пространстве воспоминаний и чувств, просто творил, никого не пуская в свой мир. Хоть он и оставил мне на всякий случай запасные ключи, мы оба прекрасно понимали, куда не стоит лишний раз наведываться, ограничиваясь лишь его новым домом, в котором на время кругосветки жили Антон со Сливой. Поэтому даже в таком форс-мажоре, как исчезновение друга, я боялся нарушить границы его публичной и частной жизни. Мы так и сидели в машине, я – в нерешительности, Ирина – в непонимании.

– Может быть, он просто высыпается с дороги? – Моя пассажирка развеяла тишину.

– Нет, это на него не похоже. Тем более он удалился из соцсетей, это явно какая-то спланированная акция, – сказал я, смотря в ее лицо обычной с вида соседской девчонки, которую сразу не обольщаешь, оставляя вариантом на черный день.

– Ну ключи-то у тебя есть, мог бы сходить без меня, – ответила она, разглядывая мое щетинистое, с широкими скулами, невыспавшееся лицо, уже придумывая в голове, как игриво отбреет меня, если начну приставать.

– А вдруг с Матвеем что-то случилось? Мы с друзьями работаем с ним в журнале и не хотим посещать его квартиру в такой ситуации без свидетелей, – ответил я, раздумывая, хочу ли начать действовать – совершить первый шаг, положив руку на подголовник за ее пышными черными волосами, освободившимися из-под шапки.

– Ну а родители? У него же есть отец – мой дядя… Хотя он живет далеко отсюда совсем другой жизнью. Но, может быть, все-таки общается с ним больше, чем я? Да кто угодно, увидевший его случайно на улице, уже общается с братом больше меня, – сказала она, встревожась, что я не начну приставать.

В чем дело? Может, девушка не накрасилась?

– У отца мы сразу спросили, но тот остался равнодушен, будто ничего его не колышет. Я, конечно, не осуждаю, к старости жизнь может наложить какой угодно чудовищный отпечаток… – проговорил я, кладя руку на подлокотник между нами, ладонью вверх.

Девушка из моих грез обязательно бы вложила в нее свою.

– Ну ладно, давай покончим с этим скорее. Только иди со мной. Не хочу иметь с ним лично никаких отношений, даже на расстоянии.

Мы вышли из машины, а я так и не узнал, что за черная кошка пробежала между братом и сестрой. Душу заполнила свербящая любознательность, а в глазах появилась зудящая белая рябь. Спустя пару мгновений я понял, что это пошел снег, кружась невесомыми пушинками вокруг нас. Очень мелкий, почти незаметный, но создающий наполненное невесомостью пространство. Казалось, что не он падает, а мы медленно летим вверх, становясь лишь фигурками, сотканными из миллионов снежинок. Хотелось отбросить земные тяготы и пребывать в этом парящем состоянии всю оставшуюся жизнь, пока не расшибешься в падении или не выйдешь за край мира в полете. Синхронная пляска снега походила на расслабляющую медитацию, которой мне так не хватало. Еще минуту назад я смотрел на Ирину, полный решимости влезть в их семейную жизнь своими любознательными вопросами, чтобы расставить все точки над i, а теперь потерял всяческий смысл в такой лишней, ненужной, а может быть, и вредной для меня информации. Остатки желания как можно больше узнать трансформировались в улыбку. Ирина улыбнулась в ответ. Глядя на девушку, я обычно знал, что хотел, – но внезапно щелкнувшая меня по носу вселенная наполнила все пространство вокруг и тело внутри меня такой самодостаточной свободой и пустотой, лишенной тяготящих сердце желаний, что я просто расслабился и поплыл по течению вслед за беззаботными, но от того гораздо более мудрыми, чем я, снежинками.

Вот примеры того, что дальше не произошло:

– А знаешь, я не похож на твоего брата, мы очень разные. Я бы точно ценил такую интересную и независимую сестру, – не сказал я.

– Аха, да ладно тебе, не смущай, – не ответила она, не шлепнув меня по плечу.

– Мне кажется, тебя невозможно смутить, ты же не какая-то там неразборчивая и неопытная девочка, – не засмеялся я.

– А ты умеешь пошутить, – не ответила она с улыбкой, не прильнув к моему телу.

– Знаешь, это ведь длинная история – рассказать обо всем, что меня к тебе привело. Прямо какой-то невероятный знак свыше, цепь далеко не случайных событий. Можем пообщаться об этом вечером после работы, – не сделал я резкий галантный выпад.

– До семи часов вечера я, пожалуй, смогу потерпеть без этой истории, – не согласилась она в ответ на все, до тех пор, пока я ловлю волну.

Так далее и тому подобное. И да, у нас не родились дети. Зато в молчаливой гармонии со мной город наполнился всевозможными красками, отражавшимися в дисперсии каждого клочка летящего снега. Непонятно откуда взявшиеся радость полета и счастье от нежелания. Все было похоже на демоверсию какого-то дорогого и редкого товара, за который в будущем придется дорого заплатить. Очень дорого. В молчании мы подошли к дому Матвея. Странная безликая нить отношений натянулась между мной и Ириной. Они одновременно и существовали, и нет, как в двух параллельных вселенных, сблизившихся настолько, что из одной было видно другую. Мы пребывали в суперпозиции. Мы были всесильны что угодно вокруг себя возвести, но выбрали свободу без рамок и ограничений. Я выбрал за нас двоих. Иногда самые лучшие отношения в жизни те, которые решаешь не начинать.

Мы обошли ресторан «Мама Азия» и оказались в старых дворах, ютившихся за современной вывеской красивых фасадов зданий внутри каждого уважающего свою историю квартала. Узкие, заставленные машинами серые проходы тонули в забвении между домами, скрывавшими от них солнечный свет. Они вернули меня с небес на землю, с планеты вечного счастья Голока на нашу бессмысленную Землю. Красоты во дворах стало намного меньше, развеялась минутная эйфория от радости, застлавшей пеленою глаза. Демоверсия счастья закончилась так же внезапно, как началась, оставив после себя только веру, что благоденствие и гармония достижимы. Жизнь вернулась в серые подворотни, в которых когда-то, четыре миллиарда лет назад начиналась. Я хотел во что бы ни стало снова достичь такой неописуемой благодати, но сначала требовалось, как Улиссу, завершить свою одиссею, так внезапно начавшуюся с утра и весь день дробящуюся на более мелкие события. С этим надо было кончать, я хотел перевернуть страницу своей временно взятой из библиотеки книги жизни. Мы как раз подошли к дому Матвея.

Нас приветствовали серый обвалившийся козырек над коричневой железной дверью подъезда с налипшими обрывками объявлений и черные кучи снега, подтаявшие вблизи подвальных проемов, в каждом из которых грелось по несколько кошек.

– Ты представляешь, – сказала Ирина, – я ведь здесь еще не была.

– Я думал, Матвей живет здесь всю свою жизнь.

– Вот и я о том же.

Мы вошли внутрь и поднялись на нужный этаж, попутно облаянные маленькой злобной собакой и осужденные взглядом ее крупной толстой хозяйки. Из открытого на одном этаже лестничного окна дул свежий морозный воздух, заглушая привычную жаркую духоту зимнего отопления. Горящая днем лампочка пятого этажа освещала дверь Матвея со всеми вставленными в нее и повешенными на ручку рекламными проспектами. Судя по всему, хозяин действительно не появлялся. Если висящие объявления можно было не трогать, то агрессивно торчащие из дверной щели бумажки с рекламой обязательно выпали бы при открытии. Чтобы не привлекать лишнее внимание соседей, я взглядом показал Ирине, мол, видишь, о чем я тебе говорил. Неподвижностью и молчанием она ответила: «Это ничего не меняет, мне все равно неприятно здесь находиться, хоть я и понимаю свой социальный долг помочь в сложившейся ситуации». А возможно, она ничего и не отвечала.

Ключ в двери повернулся, она немного скрипнула и открылась, попутно усеяв этаж приветственным конфетти из разлетевшихся разноцветных флаеров, выпавших из щелей. Пока девушка нерешительно всматривалась в темноту квартиры, я собрал весь бумажный мусор и подтолкнул ее ближе к порогу.

– Ау, есть кто дома? – спросил я, стараясь направить весь звук только вперед, но он предательски разнесся эхом в подъезде.

Ответа не последовало, и я спешно вошел внутрь, галантно придерживая Ирину то ли из страха войти первым, то ли не давая ей убежать. Нащупав входной выключатель света, я зажег все лампочки и закрыл дверь, для надежности повернув запор внутреннего замка. Коридор встречал меня в том же оставленном три месяца назад виде, вся мебельная стенка прихожей покрылась пылью, из открытых комнатных дверей на нас мрачно смотрели неподвижные задернутые шторы. Я посадил Ирину на тумбу у самого входа, чтобы сняла грязную обувь, сам поступил так же, и мы пошли разведывать кухню и комнаты. Самое страшное в жизни – это чувство ожидания чего-то плохого, пугающее нас в разыгравшемся воображении самыми жуткими образами, хотя, если даже они сбудутся, мы отреагируем не так судорожно, как в предвкушающих их мыслях. Я боялся увидеть все, что только возможно, что за сотни лет эволюции нарисовала нам поэзия, музыка и кино, но увидел просто пустую квартиру со спертым воздухом, потому что открывать на несколько месяцев окно, да еще и зимой – плохая идея. Давящий полумрак и неловкая тишина развеялись со звуком распахнувшихся штор, когда Ирина аккуратно развела их в стороны. Вместе с их шуршанием комната налилась светом и разогнала страх. Я медленно подошел к девушке, чтобы не испугать, и предложил в будущем включать только свет вместо такого резкого изменения экспозиции в квартире, в которой до выяснения обстоятельств лучше ничего не менять.

– Вот блин, – заговорщицки прошептала она. – Я как-то не подумала.

– Ничего страшного… Ну вот, смотри, как живет твой двоюродный брат.

Не считая толстого слоя пыли, с которой уехавший человек ничего не может поделать, в квартире царили идеальный порядок и чистота, позволяющие сложить хорошее впечатление о хозяине таким внезапным гостям, как мы. И вот Ирина стояла посреди квартиры и не могла ни к чему придраться. В этом была и моя заслуга – так редко получается ничего не испортить.

– Конечно, побольше моей, – протянула она. – И район неплохой. Когда-нибудь я тоже заработаю на такую квартиру.

По моим ощущениям, девушка была ровесницей тридцатилетнего Матвея или на несколько лет младше. Я слушал, что она говорит, позволяя молчаливой сестре друга выплеснуть накопившиеся с утра эмоции.

– А это фотография из Африки? – указала она на изображение папуасов в рамке, стоящее на коридорном трюмо. – Не знала, что он даже там побывал.

Она увлеченно ходила по комнатам, словно открывая для себя мир родного человека, пока имелась возможность. Учитывая полное отсутствие общения между ними, второго шанса могло и не быть. Я тоже растерянно озирался в надежде увидеть записку или лежащую не на своем месте вещь.

– Надо же, весь холодильник в магнитах, буквально весь, – сказала Ирина и принялась внимательнее разглядывать изображения и надписи на них.

В этот момент я понял, что мог бы чаще проведывать квартиру Матвея, чтобы позаботиться о некоторых вещах во время его кругосветки. Внутри холодильника, наверное, все поросло снегом и льдом – морозным отблеском долгой, надоевшей зимы. Впрочем, проверять это уже не хотелось, появились проблемы и поважнее. В пустой убранной квартире с разложенными по местам вещами легко было заметить полное отсутствие записок или тайных знаков. Втянув руку в рукав куртки, я принялся открывать ящики тумбочек и шкафов через ткань, чтобы не оставлять свои отпечатки. Не до конца осознавая смысл подпольной скрытности, я не мог поступать иначе, войдя в раж детективного поведения и практически стал копаться в грязном белье, с той лишь разницей, что все белье в квартире Матвея было кристально чистым. Ящики с одеждой особого интереса не вызывали, а вот у письменного стола пришлось повозиться – внутри оказалось много бумаг. Я подвинул поближе стул, касаясь его руками через рукав, и присел, сразу почувствовав жар в теле под толстым слоем зимней одежды. Хотелось раздеться и спать, но, естественно, не в этом месте. Над письменным столом висел постер группы The Doors с обнаженным до пояса Джимом Моррисоном. То была любимая группа Матвея, а погибший в двадцать семь лет ее вокалист был идолом целого поколения и символом девиза: «Живи быстро, умри молодым». Я еще сильнее испугался за друга, стараясь удерживать страх где-то внутри желудка, не выпуская его на свободу, затем встряхнул головой и отвлекся от постера на стене. Было слышно, как Ирина с энтузиазмом шуршала на кухне, делясь вслух эмоциями, обрывки которых долетали до комнаты.

– В квартире, которую я снимаю, такие же шторы, – говорила она.

– Так сколько, говоришь, вы знакомы? – спрашивала она.

– Ха-ха, Матвей коллекционирует спичечные коробки со всего света! – восклицала она.

Пытаясь унять нервную дрожь в кончиках пальцев и расслабиться, чтобы меньше потеть в теплой куртке, я перебирал бумаги из ящика его письменного стола. Большинство из них были оттисками статей, которые я уже видел, но с карандашными исправлениями и комментариями Матвея, совершенно незнакомыми для меня. То были его сокровенные чувства и размышления, не годящиеся для массовых публикаций. Я водил глазами по строкам и будто погружался во внутренний мир друга. Многое из наших статей его отвращало, но собственное мнение по этому поводу казалось парню настолько диким, что он не решался делиться с кем-либо сокровенными чаяниями и просто писал это, как говорится, в ящик, освобождался от засевших в душе эмоций, выплескивал энергию в пустоту. Я перебирал одну бумагу за другой, погруженный в живое сознание друга, явственно представшее передо мной, но не находил главного – ключа или скрытого сообщения. Я так и не узнал, куда подевался Матвей. С кончиков моих волос на затылке медленно капал за шиворот пот, но раздеваться, оставляя тем самым еще больше следов, не хотелось. Медленно поднявшись из-за стола и поставив стул на прежнее место, я принялся бесшумно бродить по квартире, как призрак потерянного прошлого и неизвестного будущего. Апатия и родившийся из нее страх стремительно сводили с ума. Казалось, что сейчас в закрытую дверь ворвется полиция и арестует нас с Ириной за похищение или убийство. За девушку я особенно не волновался, но вот собственное сердце колотилось все чаще. Захотелось вдохнуть свежий воздух, но открывать окна было опасно. Захотелось побежать, но скрипеть старым полом было страшно. Я взял себя в руки и решил поскорее избавиться от этого захватившего меня в заложники бесконечного дня, с каждой минутой замедляющего свой ход, чтобы не закончиться никогда. Словно узник в его непробиваемых стенах я ощущал подлинное бессилие, не в силах вырваться за пределы пространства-времени, закапывающих меня в одном маленьком дне. Я страшился повторить судьбу бедолаги Джойса и застрять в этих сутках на целое десятилетие, судьбу, высасывающую лучшие годы и убивающую все живое внутри человека.

– Никаких следов, – сказал я, стараясь держать ровный тон. – Пошли отсюда.

– Ты чего, тут столько всего интересного! – возмутилась Ирина, затем замолчала и свела брови, осматриваясь по сторонам, словно вернулась с небес на землю, смахнула пелену с глаз. – Ну да, ты, наверное, прав.

Мы задернули штору и поочередно обулись, стараясь капать растаявшим снегом только на коврик у входа. В подъезде нас снова облаяла маленькая безудержная собачка и смерила осудительным, злобным взглядом ее хозяйка. Во дворе все так же лежал подтаявший по краям дома снег. А при выходе на широкую дорогу нас снова заворожил яркий, сочный пейзаж живой улицы, полной света и разноликих людей, создающих каждый своей скучной посредственностью одну большую воодушевляющую индивидуальность. Дышалось легко, а перегретое тело с радостью избавлялось от накопившегося тепла. Ирина шла рядом и выглядела путешественницей во времени, вернувшейся из параллельного измерения в привычный для нее мир. Короткий экскурс в жизнь чуждого ей двоюродного брата закончился, а я не решался спрашивать о причинах столь холодного отношения между родственниками, своим нерешительным молчанием упуская идеально подходящее для расспросов неловкое молчание. Затем оно прервалось, навсегда закрыв за собой окно возможностей.

Обед давно закончился, и девушка спохватилась насчет возможных проблем на работе. Даже телепортировав Ирину в продовольственный цех, я не доставил бы ее вовремя, а мой автомобиль не был способен и на половину скорости света. Нас ждали добрые полчаса пробок и проездов на желтый сигнал светофора. Мы сидели в молчании, пронизывая город, как время пронизывает пространство. Посматривая на мелькавшие вокруг дороги образы улиц, мы прекрасно понимали, что зерна наших будущих чувств не попали на почву гипотетических отношений и просто ждали, когда же впереди появится синее здание на окраине города, в котором Ирина, извинившись перед начальством, продолжит гордо работать, все так же оценивая своих гипотетических кавалеров, разве что теперь будет иногда первой начинать разговор, чтобы не получилось как со мной – потерять шанс первой бросить настырного парня.

Широкие улицы закончились, плавно перейдя в пригород с разбросанными повсюду промышленными зданиями и складами. Я остановил машину на том же месте, где утром забирал девушку, попрощался с ней и помахал вслед уходящей фигуре. К счастью для всех нас, мои действия ничего не значили, поэтому Ирина махнула в ответ, изобразив на лице выработанную годами пустую улыбку. Девушка исчезла в двери теплого цеха, и я остался один. День, уже давно перешедший через экватор, следовало закончить и забраковать как неудавшийся экземпляр на длинном конвейере моей жизни, насчитывавшем уже двадцать восемь лет повторяющихся восходов солнца и его непременных закатов. Следуя на запад, к очередному заходу умирающего светила, я под невыносимую музыку радиостанций добрался до своего дома в другом пригороде медленно погружавшегося в темноту Екатеринбурга. Я был расстроен и опустошен второй день подряд. Пытаясь убить ненавистный вечер, я медленно разъезжал по знакомым улицам и вглядывался в пустые лица людей. Время текло медленно, посмеиваясь над попытками обычного человека ускорить его. Оно упорно сжимало меня изнутри.

Не желая возвращаться домой и непременно впадать в уныние, я оставил машину на привычной обочине и пошел гулять, быстрыми шагами сбегая от холода и от себя. Встречался взглядами с прохожими, но по традиции делал вид, что их не существует, получая взаимность в ответ. Наматывал прогулочные круги вокруг дома и небольшого торгового центра, расположенного за ним, сидел на лавке и читал новые сообщения в надежде увидеть новости о Матвее, но ничего, кроме нервных репостов смешных картинок от залегших на дно Антона и Сливы, не приходило. Вечер постепенно клонился к логическому концу, а я, развеяв досаду от безуспешной вылазки, почувствовал сильный голод, как бывает, когда за день съешь только один сэндвич. Пустой желудок маленькой черной дырой съеживался внутри живота, будто пытался всосать в центр себя весь накопившийся во мне негатив, создав там подобие жемчужины, которая растет внутри раковины под сильным давлением. Что-то во мне созревало, но, только открыв самого себя, можно было узнать, что именно. Только совершив самое сложное в жизни усилие над собой. А пока что черная дыра продолжала сжиматься в желудке, засасывая меня внутрь собственных страхов и нерешенных проблем. А как хорошо все начиналось! Пару лет назад, вдохновленный знакомством с Матвеем, я думал, что мир лежит у моих ног. Все так думают, окрыленно порхая по жизни, мечтают прославиться и стать звездами, пока злобное солнце не сжигает их крылья и они не падают на самое дно своей раковины, в которой раздавленные весом собственных желаний сворачиваются в маленькую черную жемчужину, которой не суждено больше увидеть солнечный свет.

Зайдя в тупик, я осознал, что ключ к пропаже друга лежал далеко в прошлом, когда мы оба вдохновенно парили в небе, не догадываясь, что крылья человеку даны только одни.