Вракли-4. Сборник баек и рассказов

Правдолюб

Хотя я никогда не скрывал от друзей свою практику мошенника второго рода, но и особо не афишировал. Тем не менее, кое-кто из них иногда пользовался моими методами, иногда удачно, иногда не очень. Причём бывали случаи, что очень не очень… И тогда появилась одиннадцатое правило

.

Правило 11. Не зарывайся. Можешь пострадать.

Дефицит – великий двигатель

специфических общественных отношений.

Аркадий Райкин. « Дефицит».

Когда-то в одной из своих интермедий Аркадий Райкин говорил о дефиците. Помните: если есть дефицит, есть и уважаемые люди, которые «сидят» на этом дефиците. Мечтой нашего общества было наступление такого времени, когда дефицит исчезнет. На что Райкин в завершение говорил: да, это прекрасно, но пусть всё-таки хоть какой-то, хоть самый маленький дефицит, но останется – а то, как же быть тогда совсем без уважаемых людей? Эта интермедия была отражением реальности нашего тогдашнего существования.

История, о которой пойдет речь, случилась давно, во времена расцвета застоя. Её много лет спустя рассказал мой старый приятель, сосед по дому, где я жил с мамой. Кое-что я приукрасил, но Петька – так буду звать его – в детстве парнишкой был так себе. Мы не очень его любили за хитроватость и постоянное желание словчить, сачкануть, а, главное – за ненадежность. Положиться на него никто из нас не решился бы. Но потом Петька повзрослел, здорово изменился и полностью излечился от своих недостатков. Процесс излечения начала его умная жена, но по настоящему Петруха перевоспитался после этой истории. Для меня Петькина история послужила хорошим уроком, я сделал из неё правильные выводы и всегда умел вовремя остановиться в своих прохиндейских действиях. Особенно за границей, где наказание может быть и не таким суровым, как на Родине, но гораздо более чувствительным для нашей семьи – лишением визы и запретом на получение новой.

Петя всегда мечтал быть мошенником, но боялся. Врожденный страх, внушенный родителями и комсомольской организацией, останавливал его всякий раз, когда в магазине самообслуживания, сначала рука тянулась к пачке, на которой было написано «Масло», а потом с этой пачкой в карман. Это позже, во время всеобщего перехода от научного коммунизма к не менее всеобщему религиозному экстазу, он узнал, что это называется «Не укради». Впрочем, красть он и не собирался. Семейного жалованья хватало, чтобы в рамках общесоветской благопристойной бедности выглядеть как все. Ну, как говорят, всё у них было – как у людей. Дело было в другом. Пять раз в неделю Петька спал в каком-то НИИ с 9 утра до 17—30, когда его будили и выталкивали на улицу. Жена спала где-то в похожем месте. Их деятельность была лишена каких-либо особенных свойств и не могла привлечь к семье нужных и полезных людей. Среди друзей и просто знакомых, было много хороших, но бесполезных с точки зрения решения проблемы дефицита. Не дорос несчастный Петруха до того, чтоб дружить с мясником, продавцом мебельного магазина или, на худой конец, киоскером «Союзпечати».

Дело в том, что те годы характеризовались всеобщим дефицитом, и профессия продавец, по привлекательности, была сродни таким героическим профессиям, как космонавт или, например, инструктор райкома партии. Дефицит постоянно напрягал Петьку каждый праздник, будь то Новый Год или день рождения тёщи, и требовал выполнения обязательного ритуала под названием БОГАТЫЙ СТОЛ. Шампанское, банка шпротов, палка копчёной колбасы и кое-какие мелочи были обязательными атрибутами этого стола. Достать их без нужных связей было практически невозможно. Иногда, случайно, всё это доходило до прилавков. Но такие события, во-первых, далеко не всегда совпадали со своевременным появлением у таких прилавков Петьки, а во-вторых, даже если совпадение и происходило, то до ближайшего праздника было далеко. Всеобщая семейная страсть покушать вкусненького, делало невозможным сохранить попавшие в Петины руки деликатесы, хотя бы совсем непродолжительное время.

И вот, случилось. Однажды, Пётр оказался в райисполкоме по необходимости получения какой-то справки. Ждать пришлось долго и он стал у окна, где пустая консервная банка указывала на место для курения. Закурил и приготовился ждать. Время было рабочее, а потому было все равно, что спать на рабочем месте, что простаивать здесь. К курилке подошли двое. Оба почти одинакового, среднего возраста, с выражением на лице, типа «жизнь удалась».

– Вот же, до чего торгаши обнаглели, правила торговли на виду, а им хоть бы хны, – произнёс один из них, тот, что повыше ростом.

По тому, как уверенно и совершенно раскованно он держался, даже невооружённым глазом было видно, что его жизнь удалась чуть получше, чем у его товарища.

– Представляешь, зашёл в наш гастроном отовариться. Слышу крики. Два амбала шмонают бедную старушку. А она – обрати внимание – в одной руке корзинку инвентарную держит, а в другой – свою сумочку. Так эти из сумочки пачку масла вытащили и орут. Ну, думаю, попалась бедняжка. Но тут-то оказалось, что имеется чек из соседнего гастронома. Я к ним и говорю: что же вы, уважаемые, правила советской торговли (пункт 51, параграф 2) нарушаете? Старушка с корзинкой, и вы не имеете права осматривать её сумочку. Вон, над кассой эти правила висят, читайте. Они на меня, я им нашу ксиву. Ну, дальше – кабинет директора, канючили простить.

– Ну, и во что простил? – хихикнул второй мужчина. Жизнь у него тоже удалась, но ещё не на столько, как у первого. Однако, все шансы её улучшения также читались на его лице.

– Пара коньяка да финский сервелат.

Мужики докурили и ушли. Из кабинета выскочила знакомая машинистка.

– Эй! – крикнул шёпотом Петруха. – Что это за два мужика тут курили?

– Да инспекторы из отдела надзора за торговлей и общественным питанием, – прошелестела машинистка.

Наш герой на работу не пошёл, а заскочил в районную библиотеку, где запросил подшивку «Вечернего Мухасранска». Быстро найдя в одном из номеров утверждённые Горисполкомом «Правила розничной торговли и общественного питания», он незаметно вырезал всю страницу и помчался домой. Вечер ушёл на штудирование документа. Кое-что важное он выписал в записную книжечку. Туда же положил несколько вырезанных абзацев. И на следующий день вышел на «охоту». Надвигались ноябрьские праздники, и в холодильнике отсутствовало главное – шампанское.

Магазин «Подарки». На полке наборы – шампанское и куча сопутствующего барахла. Стоимость запредельная.

– Какие классные подарочные наборы… – пропел Петр Сергеевич елейным голоском – И кто же такие собирает? – невинно поинтересовался он, обращаясь к продавщице, внешний вид и всё поведение которой идеальнейшим образом могли послужить иллюстрацией к любому из «Семи смертным грехам».

– Мы сами! – добродушно рыкнуло чудовище.

– Тогда, – вкрадчиво продолжил он – распакуйте мне один, и продайте бутылку шампанского.

От изумления, чудовище онемело. Но, быстро пришло в себя, и тут Петька узнал много нового о себе и о близких, а также и о далёких родственниках. Он выслушал этот лингвистический шедевр, достал записную книжку и гнусавым голосом дьячка, зачитал пункт 39, параграф 9, который гласил, что покупатель имеет право требовать… Разговор окончился в кабинете директора магазина, в присутствии вызванного Петей инспектора райисполкома. Держа в руках вожделенную бутылку, а также небольшой сверток с двумя баночками шпротов и зеленого горошка, счастливый «охотник» прибыл домой, где был встречен толпой ликующих родственников в лице жены, малолетнего хулигана и любимой тёщи.

С этого дня, Петькина жизнь развернулась на 180 градусов. В самое короткое время он стал кошмаром рядовых продавцов и директоров магазинов в радиусе километра от своего дома. Бдительно замечая все нарушения правил торговли и общественного питания, он напрямую бомбил директоров или вызывал одного из известных инспекторов райисполкома. Те были ему благодарны по двум причинам: во-первых, незапланированный визит в магазин по просьбе трудящихся пополнял шкафы и холодильники инспекторов, а во-вторых, в конце квартала их отчётность выглядела столь отличной от других, что обделить их квартальной, а также годовой премией начальство никак не могло.

Пётр Сергеевич процветал. Продавцы бледнели при его появлении, директора иногда встречали у входа и сразу же заводили к себе в кабинет. Оттуда он выходил с чувством исполненного долга и с внушительным свёртком подмышкой. Так все продолжалось три года. На работе дела тоже шли неплохо и выражение на Петькином лице всё ближе и ближе походило на «жизнь удалась». Однако, наряду с продвижением по службе, это никак не улучшало его отношений с сослуживцами. Что поделаешь – зависть могучая сила… Всё рухнуло в одночасье. Зайдя как-то в любимый гастроном, просто так, для поддержки тонуса, наш правдолюб с удовлетворением отметил эффект своего появления. Он подошёл к мясному отделу и стал рассматривать выставленное на продажу то, что по недоразумению называлось мясом.

– Где рубщик? – привычно он начал своё первое действие.

Возле прилавка стоял невысокий крепко сбитый парень в синем халате. Слегка наклонив голову, он внимательно посмотрел на Петруху.

– В чём, собственно, дело? – начал, было, он.

Подскочившая к парню продавщица отдела, стала взволнованно шептать ему на ухо. Народный инспектор-любитель ждал, пока новенького просветят о его высокой миссии. Парень выслушал, кивнул и ушёл в подсобку.

«За рубщиком», – подумал Петруха. Через минуту парень вышел в сопровождении двух горилообразных грузчиков.

– Так вот, – сказал парень внятно и тоном, который, обостренная интуиция новоявленного «Остапа» восприняла адекватно (типа: уносим ноги!). – Щас эти двое подержат тебя за руки, – а я положу эту пачку маргарина тебе в карман. Потом мы обратимся к посетителям с просьбой быть свидетелями задержания вора. Ну, и… милиция, протокол, письмо на работу.

Петька обладал мгновенной реакцией. Представив реакцию собственного начальства и сослуживцев, глаза малолетнего хулигана и тёщи, КПЗ и прочее, он, вытянувшись в струнку, по-военному чётко отчеканил:

– Понял! – и пулей вылетел из магазина.

Весть о посрамлении правдолюба мгновенно разнеслась по окрестностям. Пять лет Петр Сергеевич закупался в дальних магазинах. Вёл себя тише воды. Потом грянула перестройка, революция, дефицит исчез, продавцы перестали быть уважаемыми людьми, но ещё долго несчастный правдолюб боялся заходить в «свои» магазины, хотя персонал там давно уже сменился.

Часть третья

Размышления честного человека или Честные глаза

Впервые я узнал, что выгляжу как честный человек много лет назад в поезде Москва-Прага на границе БССР и Польши. Мы, моя жена и наш друг ехали по приглашению в Чехословакию. Современный человек младше пятидесяти не поймет всю исключительность и потрясающее, волшебное звучание этих слов – ЗА ГРАНИЦУ по ПРИГЛАШЕНИЮ. Во-первых, Чехословакия в те времена была реальной заграницей, даже более реальной, чем почти капиталистическая Югославия или ГДР, в которую СССР вбухивал немерено денег чтоб доказать неоспоримое преимущество социализма (ГДР) над капитализмом (ФРГ). 1968 год потряс соцлагерь и он, лагерь, стал делать всё, чтобы чехи забыли тот год и стали примерной для всех, в том числе и для Запада, страной, верной заветам Ленина и своих «святых». Что такое ЧССР в те годы? Для туристов – 2500 замков из сказок Шарля Перро, расположенных в местах, словно сошедших с картин немецких романтиков средины 19-го века. Картинные галереи с картинами, которые в не то что в подлинниках, но даже на цветных репродукциях не видело большинство советских искусствоведов. Альфонс Муха с его «Славянской эпопеей», Моравский Крас, горы, Карловы Вары. В Праге, которую почти по Жванецкому наша столица покрывала как бык овцу, 1600 кафе и ресторанов. Бутылка пива или кружка в пивной – 10 копеек на наши деньги. Пиво 100 сортов, по сравнению с худшим из них наше «Жигулевское» не могло даже называться этим благородным словом. За десять крон, т.е. рупь на наши, можно было получить порцию восхитительных колбасок с неизвестного совтуристу гриля с такой же неизвестной ему же картошкой фри, салатом, вкус которого никак не связывался с этим нашим общепитовским понятием и, главное – кружку ОХЛАЖДЕННОГО ДО НУЖНОЙ ТЕМПЕРАТУРЫ ПИВА!!! Витрины колбасных магазинов потрясали воображения даже пользователя чёрных входов обоих Елисеевских магазинов и даже счастливчиков, отоваривающихся в буфетах Академии общественных наук при ЦК КПСС. Я пытался сосчитать число сортов колбасных изделий, Срывался на плач после 50. Персики я попробовал впервые в Братиславе. Не просто персики, а дивногреческие. Каждый, размером с кулак Валуева, был завернут в отдельную бумажку, а вкус… При этом они были по цене паршивых яблок в овощном на углу моей родной улицы. Бокал мартини со льдом за 40 копеек в каждом баре. А джинсы, сапоги, кроссовки и прочее, и прочее, и прочее, и прочее…..

В ЧССР можно было сравнительно легко попасть в качестве совтуриста. Особенно легко для жителей окраин нашей необъятной, особенно для тружеников полей, станков, руля и других уважаемых профессий. Более того – по льготным профсоюзным путёвкам. Помню, в центре Архангельской области, где я не один год в составе шабашной бригады успешно разваливал сельское хозяйство, на дверях конторы леспромхоза я видел объявление. «Срочно. Желающие получить путевки обращаться в профком. ЧССР – 11 дней, 145 руб, Париж – 7 дней, 204 рубля…» Потерял сознание и до конца не дочитал. Путёвки были дешёвыми, но и денег меняли всего ничего. В капстрану 30—50, в соцстрану – не более 100 рублей в эквиваленте местной валюты. А там же есть всё, всё что надо любимой жене (мужу), детям (особенно), родне, друзьям, друзьям друзей. Каждый совтурист, включая старшего по группе, принадлежавшего к славной когорте наследников Железного Феликса, знал, что можно провезти с собой официально (водка, икра и т.д), что можно полуофициально, поделившись с Товарищами и что на свой страх и риск. Всё это обменивалась ТАМ на местную валюту и тут же спускалось в дешёвых магазинах, посещение которых было частью обязательной программы тура. Помню рассказ приятеля, который по ошибке органов таки попал в Париж. Одна из членов делегации, дама среднего возраста, партийно-профсоюзной закалки, зайдя в Тати (дешевейшая барахолка, куда спихивался залежалый товар со всего города), увидела все ЭТО и… упала в обморок.

Кроме нехватки денег была и ещё ныне забытая, а в те времена известная особенность. В одиночку гулять было нельзя – только небольшими группами и с обязательным присутствием в группе или самого главного старшего или его доверенного лица. Программа поездок включала такие интересные места, как дом-квартира местного жителя, в котором в 190… году Ильич попросился в туалет, деревня, где в 194… году немцы по дороге на Восток проявили свое звериное нутро и т. п. График был очень плотным и на свободные групповые шатания по городу времени оставалось совсем немного. Ну, а если, вдруг, по самым невероятным причинам кому-то удавалось получить ПРИГЛАШЕНИЕ оттуда на частную поездку, пройти все процедуры получения разрешения в ОВИРе и таки поехать в эту вожделенную заграницу, то для окружающих счастливца друзей, он был сродни небожителя. Что же такого особенного для обычного совслужащего, какими являлись нас трое, было в этом волшебном слове?

Первое – нам меняли астрономическую сумму денег – 15 руб в день на одно лицо. Для меня с женой это составляло 900 рублей на месяц пребывания (правда, весь месяц мы там не сидели, хватало и 3 недель). Несмотря на окончание срока давности, помолчу, как доставались эти 900 при учёте, что наша семейная месячная зарплат «грязными» едва превышала 250 р. Что такое 900 рублей там, в ЧССР – смотри выше. Второе – мы были АБСОЛЮТНО вольны в передвижении по стране. Езжай, иди, ползи куда хочешь. Третье – важное, имеющее непосредственное отношение к теме этого повествования. Приглашение посылали друзья мамы и, как оказалось, у них там, в ЧССР был тоже дефицит. Дефицит не в нашем понимании – нет ни хрена, а есть, но дороговато. Выгоднее попросить нас привезти это. Причем ЭТО, у нас за товар-то и не очень считалось (кроме золота, конечно). И был налажен такой вот бартер. Мы им странные вещи – бензиновые моторчики для велосипедов, телевизорчики «Электроника-ВЛ», с экраном чуть больше пачки сигарет, чайные сервизы (!), поделки из полудрагоценных камней и янтаря… Ну и, золото, а также десятирублевки. Почему-то именно они имели хождение среди определенной публики. Цена на всё это устанавливалась как среднее арифметическое между нашей и их, что давало выгоду и нам и друзьям. Товар же, конечно, предназначался родне, друзьям друзей, соседям и просто знакомым. По этой причине выгода была обоюдной с большим профитом для нас, что естественно. Риск требует компенсации. На вырученные от бартера и на честно полученные от государства при обмене наших кровных 900 можно было:

– свободно мотаться по стране (поездное сообщение прекрасное и недорогое);

– пить, есть то, о чём ранее читал и даже то, о чём слыхом не слыхивал. Однажды, гораздо позднее, в конце голодных 80-х, чтобы порадовать сына перед Новым годом, я привез ананас, который нам был известен из книги «О вкусной и здоровой пище», изданной в дохрущевский период, киви и авокадо. Два последних плода были нам полностью незнакомы. Попробовали киви – фрукт. Можно есть. А авокадо? В книге про него ничего сказано не было, а на вкус – не разобрать. Попытки выяснить у друзей по телефону: «Скажи пожалуйста, авокадо это фрукт или овощ и с чем его есть?», нарывались как минимум на бросание трубки и отборный мат, как максимум;

– купить джинсы, шубы, кроссовки… Всё что душа пожелает. Друзья при расчете за бартер получали так называемые боны. Это что-то вроде наших сертификатов в магазины для иностранцев «Березка». Но там, в их «Березках» («Тузекс», по местному) было такое… Джинсы – что ни есть, американские. Ранглер, Ливайс, даже Ли Купер (С Ли Купер лайф супер!), а для женщин… Молчу. Тогда воображения не хватало. Колготки за копейки. Жена решила не покупать сразу, а так: «Зайду, – говорит, – в магазин, куплю парочку». В конце поездки набегала добрая сотня. А чешское стекло! А знаменитый магазин в Праге у Карлова моста «У Сальвадора». Это был спецмагазин – пряности. Там было то, о чём мы читали у Похлебкина, но ни разу в глаза не видели, даже мускатный цвет, не говоря о десятке разных перцев и другой экзотики. Первые тефлоновые сковородки.

Итак, чтобы всё это попало нам в руки, прежде всего, требовалось довезти наш товар туда, чтоб, значит, их товар сюда. Подарки закупались не одну неделю, раскладывались по коробкам, мешочкам, сумкам… и, наконец, в количестве «Дама сдавала в багаж…» всё заносилось в вагон и раскладывалось по всем доступным и даже частично недоступным местам. Оставалось дело за малым – пройти таможенный контроль на выезде из СССР, на въезде/выезде в Польшу и на въезде, собственно, в ЧССР.

Следует отметить две проблемы. Первая – это наша таможня. Поезд, который битком набит туристическими группами. Редкой птицей среди этой огромной стаи командированные, иностранцы и мы, в том числе. ВСЕ туристы пытаются правдами и неправдами провезти нечто, что даст некоторую прибавку к тем жалким валютным грошам, что они получили при выезде. По этой причине таможня усиленно бдит и не допускает расхищения соцсобственности. Второе – въезд в ЧССР. Последствия 1968-го года ещё свежи. Наших туристов, собранных из разных там Мухасрансков и Говнодонсков, чехи (по большей части) люто ненавидят. Если среди таможенников попадется именно такой, то добра не жди. Плевать на то, что в нашей таможне нам сказали, что можно и в каком количестве везти, найдут – мало не покажется.

Середина июля. Все формальности окончены, мы во всеоружии: красненькие заграничные паспорта с вожделенной записью «Выезд разрешён» и печатью ОВИРа в нагрудном кармане застёгнуты на пуговичку и на всякий случай дополнительно прихвачены английской булавкой. Поезд подходит к Бресту. Нас, как я говорил, трое. Начнём с друга. Он до такой степени интеллигент, что даже костюм производства швейной артели «Наш ответ Керзону» из города Моршанска сидит на нем как Хуго Босс на потомственном англичанине. Не говоря о том, что на друге именно почти Хуго Босс (чёрт знает, как, но он всегда мог на родине достать то, что даже там казалось редкой удачей). Даже семечки этот сукин сын ел ножом и вилкой, а выражался так, что самый грубый биндюжник при нём переходил на Вы и сморкался в носовой платок. Мы: я в джинсах поверх щиколотки той же артели и цвета, на фоне которого неразличима любая грязь. Туфли, нет, башмаки, купленные по случаю у французского солдата в 1812 году у переправы через Березину. Зато такие удобные, что после 24 часов непрерывной ходьбы ноги не натирали, не говоря уже о каких-то мозолях. Фланелевая рубашка в спокойную ярко-красную клетку, борода из героических фильмов про геологов, патлы почти до плеч и глаза… Вот о них позже. Жена. Тут не рискну описывать, после того как один мой очень близкий друг изложил на бумаге свою первую встречу с ней. Повторить не могу, так как я не восточный человек – таким набором комплиментов и восточной же витиеватостью слога не обладаю. Одета так, нормально, по-советски, с некоторыми заметными, в положительном смысле, отличиями ввиду виртуозного владения швейной машинкой и прочими родственными ей инструментами.

Наш багаж. 23 упаковки разного калибра, в том числе 2 бензиновых мотора к велосипедам, 2 телевизора, 5 сервизов и многое, чего уже за давностью не упомню. Два золотых кольца с камушками и 200 рублей червонцами (такими красненькими десятирублевками), которые уложены в полиэтиленовый пакет вперемежку с бутербродами в дорогу. Стоит этот пакет на столике. Купе трёхместное. Всё свободное пространство забито нашим барахлом. Багаж друга – лёгкая спортивная сумка и дипломат среднего размера. Всё. Проводница, забирая билеты при отправлении, окинула взглядом этот склад, сочувственно покачала головой, поцокала языком и молвила: «Ну-ну, не завидую я вам». И ушла, оставив меня с женой в мрачном предчувствии катастрофы. Первая поездка и на тебе. В чёрный список, невыездной, сообщат на работу, лишат допуска… ПААССССААДЯТ!!! Только последним усилием воли удержался, чтобы не метнуть в окно бутербродно-золотой пакет. Брест. Стоим для замены колес. Три часа. Времени для таможни с избытком, чтобы проверить всё и не только проверить, но и изъять со всеми возможными и невозможными последствиями. Со стороны перрона периодически доносятся стенания, плач и мольбы несчастных туристов, попавших под раздачу от бдительной таможни. И вот наше купе и… Мне показалось, что Горгона Медуза – ангельское создание по сравнению с той, которая вошла к нам. Она подняла глаза к верхним полкам и хищно оглядело товар. Судя по улыбке и позе, которую она приняла (не пройдёте, гады!) я понял – конец, чистосердечное признание… Она спросила, указывая пальцем, нет, перстом, на наше изобилие: «Это чье?» Жена и друг замерли. На перроне чесалась муха. Спросила и строго посмотрела на меня. «Наше, с вот ней, женой» ответил я голосом Галилея («И все таки она вертится!»). И сам посмотрел в её глаза тем, как я узнал позднее, честным и открытым взглядом, который мой знаменитый гениальный дядюшка назвал «Бендеру и не снилось». Таможеница несколько секунд не отводила глаз, потом как-то смущенно спросила «Ничего запрещенного? В декларации всё верно указано?» «Да», – коротко ответил я, чем, вероятно, завершил лепку в её сознании образцового совтуриста. Слегка прокашлявшись от неожиданной встречи со мной, она обратила взор на сиротливые дипломат и сумочку нашего друга. «А это чьё?» В голосе громыхнуло. «Моё» – беспечно ответил наш друг, твёрдо уверовав в справедливую неправедность нашей таможни. «Ах, ваше!» – рыкнула Медуза. «Вас», – обратившись ко мне с женой, «я попрошу выйти из купе». Мы вышли, стали у открытого окна и с трудом закурили, руки так дрожали, что едва хватило коробка спичек, чтоб прикурить. Минут через 15 дверь в купе открылась и таможенница счастливо улыбаясь сказала: «У Вас есть ещё час, чтобы сбегать в сберкассу и положить на счет эти шесть рублей». Друг, поспешно приводя себя в порядок (его шмонали до нижнего белья), коротко и как-то не вполне интеллигентно объяснил: «Из кошелька забыл убрать две трёшки, так она заставляет идти в сберкассу, открыть счёт, положить туда эти деньги принести сберкнижку. Не принесу, с поезда снимет». Друг убежал. Вернулся через полчаса. Чуть позже пришла таможенница. Посмотрела сберкнижку, ещё раз, но уже тёплым взглядом окинула наше купе и мы тронулись.