Итальянский роман
…Несколько недель спустя Пиаджо задумчиво рассматривал конструкцию, более всего напоминавшую табуретку на колёсах.
– Никакой рамы, несущий кузов, – объяснял Д’Асканио, – точечная сварка, передняя подвеска от самолёта, горизонтальный цилиндр, искровое зажигание… Ну, как в авиадвигателях… Двигатель, кстати, кожухом закрыт, брюки в безопасности. И сидеть можно не в раскоряку, а как уважающему себя пилоту подобает… Фактически это вертолёт. Только маленький. И без винта. И не летает.
– Хм… – Пиаджо потёр подбородок. – Маленький вертолёт, говоришь… Как оса, да? Знаешь, Коррадино, а ведь что-то в этом есть… Оса. Vespa. Так, пожалуй, мы его и назовём. Может статься, и выйдет из этого нечто путное…
Бывший самолётный магнат и представить себе не мог, насколько окажется прав.
***
– Последний раз тебя спрашиваю, о паршивая овца кинематографического стада. Где. Мои. Деньги?!
Выражение лица торговца шерстью Альдо Вентурини не предвещало собеседнику ничего хорошего. Было видно: ещё немного, и он повалит бедолагу на землю, выхватит большие ножницы и попытается добыть из него хотя бы клок своего излюбленного товара.
Роберто Росселлини устало прикрыл глаза, несколько секунд помолчал, затем вновь указал рукой на груду нераспечатанных бобин целлулоидной плёнки.
– В который раз вам повторяю. Вот они. Я же не виноват, что студия обанкротилась и от производства отказалась. Война ж ещё идёт, что вы хотите…
– Вот именно! Война. А я тебе предлагал: давай, дескать, подождём, пока закончат. Предлагал, нет? А ты мне что?.. «Надо торопиться, по горячим следам, историческое свидетельство, новое слово в кинодокументалистике, миллиарды лир заработаете»… Тьфу, пропасть!.. Ну и где они, мои миллиарды, а?!..
– Синьор Вентурини, я понимаю, – вы расстроены. Имеете полное право. Но послушайте: ещё есть шанс спасти ваши инвестиции. У меня есть идея. Нужно переделать фильм в художественный. Приятель мой, Феде Феллини – вы его вряд ли знаете, он начинающий только, но очень талантливый, поверьте, – обещал со сценарием помочь. Единственное… Кхм… В общем, нужно будет вложить ещё немножко денег.
– Ху… де… да т… – казалось, почтенного торговца сейчас хватит апоплексический удар. Но тут он повнимательнее вгляделся в безмятежно-серьёзное лицо Росселлини. И весь как-то сразу сник, съёжился, вроде бы даже стал меньше ростом. Синьор Вентурини побаивался сумасшедших.
– Роберто. Мальчик мой. Ты, надеюсь, шутишь, верно же? Давно ли ты был на киностудии? Ты видел, во что они Чинечитту превратили? Там теперь лагерь беженцев. Где ты собрался снимать?
– Был. Видел. Ничего страшного. Будем снимать прямо на улице.
– Гм… Допустим. А актёры? С ними что? Половина разбежалась, другая половина потребует такой гонорар, что я при всём желании не смогу – даже в том маловероятном случае, если захочу, – себе этого позволить.
– Актёры не нужны. Подходящие типажи найдём прямо там же, на улице.
– Но ведь это римская улица! В Риме, если ты вдруг забыл, люди говорят на римском диалекте. Они сами-то себя не всегда понимают!
– Не беда, мы их дублируем. С итальянского на итальянский. А может, и как есть оставим. Пусть будет фильм в жанре сурового и неприукрашенного реализма. Всё как в жизни.
– Реализм, да? Остричь меня до последней шерстяной нитки, – это вот такой у нас теперь новый реализм?
– Не преувеличивайте, синьор Вентурини. Вам всё вернётся сторицей, поверьте. Хотя… В терминологическом смысле… Да, пожалуй, согласен. Такой у нас нынче итальянский неореализм. Уж извините.
– Хорошо, о сын греха. Выбора у меня, я смотрю, всё равно нет. Дам я тебе денег. Но берегись!.. Коли что не так – везде тебя сыщу. Хоть в Швеции. Даже если ты там под какой-нибудь юбкой прятаться будешь.
Росселлини с чувством потряс торговцу руку.
– Я не сомневался, что вы сумеете меня понять. Мы, римляне, всегда можем найти общий язык. Ведь Рим – открытый всему новому и необычному город!..
***
Было бы преувеличением сказать, что вся послевоенная Италия лежала в руинах. Разрушениям и опустошению подверглись в основном южная и центральная части страны, аграрные и патриархальные. Северные регионы, и в хорошие-то времена несравнимо более развитые и благополучные, пострадали от боевых действий значительно меньше. Впрочем, им тоже было что и кого оплакивать. Война унесла около полумиллиона жизней. Неизвестно ради чего. За что, собственно, воевали-то? С одной стороны, Италия явно и несомненно принадлежала к странам, победившим фашизм. С другой же, – не менее явно входила в число самой собой побеждённых. Кем считать себя ныне, было понятно не очень. Сотни тысяч итальянских солдат прошли через лагеря военнопленных, как немецкие, так и стран антигитлеровской коалиции. Теперь они возвращались на родину, где им предстояло с нуля отстраивать новый политический, социальный и экономический фундамент государства.
Слегка обескураженные итальянцы подумали-подумали да и поступили так, как привыкли поступать в любой сложной и непонятной ситуации: начали радоваться жизни. Поскольку же некоторые проявления радости без соблюдения необходимых формальностей католическая церковь полагала греховными, число зарегистрированных браков било все исторические рекорды, а кривая рождаемости стремительно поползла вверх, тысячеголосым младенческим плачем возвестив о необходимости чем-то эту ораву кормить. Большая часть свежеиспечённых отцов семейств почесала в затылке и отправилась на поиски работы. Любой, хоть за какие-нибудь деньги. Меньшая же – углядела в ситуации на рынке труда отличную возможность для развития собственного дела. Отстраивавшемуся и приходившему в себя после долгой военной зимы миру требовались дешёвые и качественные товары. Итальянская предпринимательская жилка встретилась с итальянской дармовой рабочей силой. И за пределы страны, мало-помалу сливаясь в полноводные реки, потекли ручейки продукции мелких семейных предприятий и мастерских, постепенно выраставших в солидные корпорации. За неполные два послевоенных десятилетия объём экспорта национальной промышленности вырос в восемь раз.
По вечерам усталые и довольные итальянцы – те из них, кому посчастливилось найти работу – возвращались домой и находили там усталых и жутко недовольных итальянок, днями напролёт вынужденных обстирывать легионы совместными усилиями произведённых на свет младенцев. Стоит ли удивляться, что если в 1947 году Эден и Энцо Фумагалли у себя в сарае мастерили от силы одну кастрюлю со шлангами в день, то двадцать лет спустя с конвейера завода Candy новенькая стиральная машина слетала каждые пятнадцать секунд?
В то время как итальянцы помогали итальянкам развешивать выстиранное бельё на протянутых меж домов верёвках, мимо них в ослепительно белых брюках проезжал сосед Марио, оседлавший жужжащую как оса табуретку на колёсах. Мыслимо ли было после такого зрелища даже смотреть в сторону старенького велосипеда?!.. Не прошло и десяти лет, как сотни тысяч мотороллеров заполонили городские улицы и площади.
– Любовь моя! – жарко шептали итальянкам итальянцы, поигрывая ручками газа свежекупленных «Весп». – К чёрту стирку, к бабушке детей! Я повезу тебя в кино!
Роберто Росселлини успешно вытряс из несчастного торговца шерстью недостающую сумму, доснял свой «Рим – открытый город», получил кучу международных премий и положил начало золотой эре итальянского кинематографа.
Кино – а чуть позднее и телевидение – расширяло горизонты, манило собственными глазами увидеть и ощутить новое, неизведанное. Итальянцы сели на мотороллеры – а потом и в автомобили – и отправились путешествовать. И впервые в истории обнаружили, что живут в Италии. Которая, как вдруг выяснилось, вовсе не ограничивается рамками их родного города или посёлка. Сверху – горы, снизу – море, посередине – добрая половина мирового культурного наследия. Массовый туризм превращался в излюбленное времяпрепровождение масс.
В путешествии хорошо, ну а дома всё же лучше. Кстати, о доме. Его надо построить. Плевать, как и из чего. Кто их вообще выдумал, эти строительные нормативы? Кто сказал, что ради жилых кварталов нельзя бездумно уничтожать сельскохозяйственные земли и природоохранные территории? Кто сказал «исторический центр» и «памятник архитектуры»?.. Ничто не могло отвратить итальянцев от твёрдого намерения заиметь собственный дом. Строительные и земельные спекуляции расцветали, а спекулянты процветали.
Яркое солнце экономического бума вставало над Италией. Одних – ласкало теплом сытости и достатка. Других – обжигало пронизывающим холодом.
***
Ещё одно усилие и гружёная вагонетка достигла подъёмника. Антонио Ианнетта согнулся в приступе сухого кашля. Он догадывался, что чем-то болен. Угольная пыль разрывала лёгкие, работать с каждым днём становилось всё труднее. Надо бы отлежаться да сходить к доктору. Но как? Невыход на работу без уважительной причины – нарушение контракта. Нарушение контракта – штраф, а то, глядишь, и каталажка. А какой же из местных докторов сочтёт такую причину уважительной? Здесь-то, в Марсинелле, где на лавках и трактирах висят таблички «итальянцам вход воспрещён»?
Антонио отёр застилающий глаза пот, подставил лицо под набегавший сверху поток воздуха. С рабочим местом ему повезло: лифтовой ствол совмещался с вентиляционным, тут было посвежее. Дальше в боковых штреках температура достигала пятидесяти градусов. Напарника-бельгийца на месте не было. Видать, тоже ушёл забирать готовую к отправке вагонетку. Оно и к лучшему. Антонио предпочёл бы работать с итальянцем. С ним можно было бы хоть парой слов перекинуться. Благо соотечественников вокруг хватало. Сто сорок человек, больше половины от общего состава смены, прямо сейчас трудились в этой же шахте. И десятки тысяч – в других шахтах по всей Бельгии. Тех, кому не повезло. Кто не смог найти работу на родине. Кому надо было кормить семьи.
Поначалу всё выглядело заманчиво. «Бесплатный проезд, бесплатное жилье, высокие зарплаты!» – зазывали рекламные плакаты. Пятилетний контракт без права досрочного расторжения и бараки бывшего немецкого концентрационного лагеря – так обстояли дела в реальности. Вот дорога и правда была бесплатной. В обмен на эшелоны с дешёвой рабочей силой бельгийское правительство посылало итальянскому эшелоны с конечной продукцией. Шестьдесят-восемьдесят килограммов человеческого мяса и костей на двести килограммов угля в день – выгодный для обеих сторон курс.
Антонио упёрся, приналёг, и вагонетка заехала в клеть подъёмника. Лишь наполовину. Транспортировочный механизм, который должен был вытолкнуть из клети предыдущую пустую вагонетку, заело. Привычное зрелище. Оборудование построенной ещё в прошлом веке шахты непрестанно требовало мелкого ремонта. Антонио беззлобно чертыхнулся. С одной стороны, лишние хлопоты, с другой – можно будет слегка передохнуть.
Клеть дёрнулась. И поползла вверх.
Такого быть не могло. Не до того, как он подаст сигнал к отправке. Ведь сейчас…
Увлекаемые клетью сцепленные вагонетки оторвались от земли, накренились, чиркнули по стенам лифтового ствола…
Такого быть не должно!..
Опытный шахтёр, он знал, что его отчаянный вопль не пробьётся сквозь толщу грунта на поверхность, к расположенному на девятьсот семьдесят пять метров выше пульту управления подъёмником. Но продолжал кричать. Свешивающийся с платформы край вагонетки разорвал трубу маслопровода, достиг связки электрических кабелей. Посыпался сноп искр.
Антонио прыгнул. И успел. Он лежал на полу набирающей высоту клети и с ужасом смотрел вниз, туда, где языки пламени уже облизывали старинные деревянные конструкции шахтной крепи…
…Две недели спустя, 22 августа 1956 года, серый от усталости командир спасательной партии, впервые сумевшей пробиться на нижние горизонты шахты Буа-де-Казьер, стоял перед замершей в ожидании и надежде толпой. В надежде на то, что двести шестьдесят два оставшихся внизу человека дождались помощи, сумели выстоять против огня и дыма. В ожидании чуда. Несколько мгновений безмолвно смотрел он в полные слёз глаза бельгийских женщин, обнимающих плачущих итальянок. Отвёл взгляд.
– Только трупы.
***
Fischia il vento e infuria la bufera
Scarpe rotte e pur bisogna andar!..
Старая партизанская песня, сложенная на мотив русской «Катюши», плыла над площадью. Не поднимая руки, Овидио Франки разжал кулак, украдкой посмотрел вниз. Пальцы предательски дрожали. Проклятье! Эмилио-то небось не боится. Он-то и не такое видал, он дрался по-настоящему…
– Что, страшно?
Овидио отрицательно мотнул головой.
– Врёшь, – в глазах бывшего комиссара 144-й Гарибальдийской партизанской бригады Эмилио Ревербери мелькнула весёлая искра. – Не переживай. Это нормально, это пройдёт. Пусть лучше они, – он ткнул пальцем в плотную шеренгу полиции и карабинеров, – нас боятся. Как в Генуе.
Летом 1960 года Movimento Sociale Italiano – политическая партия идейных наследников Муссолини – планировала провести в Генуе свой традиционный конгресс.
Фашисты?.. Здесь?.. В городе партизанской славы?.. Генуя восстала.
Полиция попыталась сдержать продвижение многотысячных колонн рабочих профсоюзов и коммунистов. И сильно об этом пожалела. Очень трудно крутить кому-то руки, когда из каждого окна в тебя летит прицельно запущенный цветочный горшок. Очень больно бить дубинкой заводских рабочих, имеющих привычку таскать в карманах тяжёлые гаечные ключи на тридцать шесть. Дубинки у полицейских отобрали и сложили из них большой костёр на площади. А вслед за тем костры протеста заполыхали по всей стране.
Тех, настоящих, фашистов Овидио не застал. Он родился в сорок первом, сейчас ему было лишь девятнадцать лет. Принадлежал уже к новому поколению, поколению экономического бума. Видел вокруг себя расцветающую и переживающую стремительную индустриализацию страну. Нашёл стабильную работу на заводе, был на хорошем счету у начальства. Если всё сложится удачно, скоро он женится и года через два-три они с женой задумаются о покупке первого автомобиля. А потом и собственной квартиры. Ему повезло, грех жаловаться.
Но видел он и другое. Видел прибывающие с юга поезда, набитые толпами своих ровесников, оборванных, неграмотных и голодных. Ищущих хоть какой-нибудь работы. Слышал их рассказы об умирающих деревнях, о городских трущобах, о брошенных на произвол судьбы людях, пытающихся выжить в полуразрушенных бараках, без воды, электричества, школ и больниц. Видел изувеченных и погибших на рабочих местах товарищей. Видел струи воды и слезоточивого газа, летящие в тех, кто осмеливался требовать безопасных условий труда и достойной зарплаты. Видел глаза оставшихся без кормильцев семей.
Ему не на что было жаловаться. Но он был рабочим. Был коммунистом. Был патриотом. И потому сегодня, 7 июля 1960 года, вместе с товарищами по профсоюзу стоял на площади родного Реджо-Эмилия.
Полицейская шеренга пришла в движение, рассредоточилась, взяла автоматы на изготовку. Песня смолкла. Манифестанты попятились.
– Стоять, товарищи! Как один! – таким же голосом пятнадцать лет назад комиссар Ревербери поднимал партизан в атаку. – Первые слова нашей конституции: «Италия – республика, основывающаяся на труде. Суверенитет в ней принадлежит народу»! Они не посмеют стрелять в безоружный трудовой нар…
Звук исчез.
Овидио с удивлением осознал, что почему-то лежит на земле. Возле лица мелькали бегущие ноги. Где-то там, наверху, на фоне ослепительно яркого неба, ставший вдруг очень высоким Эмилио отнял от груди руку и с недоуменной полуулыбкой разглядывал покрытую красным ладонь.
Затем исчез и свет.
***
– Друзья мои! Мы не заберём у вас ничего. Всё, что было найдено, – найдено для Сицилии. Метан останется здесь. Питая промышленность, питая инициативу. Я обещаю: все, кто был вынужден эмигрировать, все, кто покинул дом, – смогут вернуться. Потому что в Гальяно будет работа для всех!
Толпа перед трибуной взорвалась криками восторга. Можно не верить политикам. Политики лгут. Это знает всякий, всякий испытал на собственной шкуре. Но как не поверить, когда обещание даёт инженер Энрико Маттеи, самый могущественный человек в стране? Мало того, человек, которому Италия стала уже явно тесна в плечах. Человек, готовый и способный в одиночку бросить вызов всему послевоенному мироустройству.
Сын карабинера, с ранней юности работавший красильщиком кож на мебельной фабрике и в двадцать лет сделавшийся техническим директором. Успешный торговец химической продукцией, быстро превратившийся в успешного её производителя. Командир католического партизанского отряда, мужеством и рассудительностью завоевавший место в высших эшелонах антифашистского сопротивления. Неудивительно, что в конце апреля 1945 года он получил от партизанского командования, взявшего на себя значительную часть функций нового временного правительство страны, ответственное назначение: стал чрезвычайным комиссаром по ликвидации AGIP.
AGIP была создана в 1926 году как государственная компания по разведке и добыче нефти и газа. Увы, успехи её на этом поприще оказались скромны. Крупных месторождений на территории Италии во времена Муссолини обнаружить не удалось. Во всяком случае, о хоть сколько-нибудь серьёзном нефтегазовом производстве говорить не приходилось. Более того, AGIP пусть и принадлежала государству, но монополией не обладала. Наравне с нею разведкой занимались и компании вполне частные. Кто первый нашёл, – тот и получал права на дальнейшую разработку ресурса. В общем, все не без оснований считали AGIP тяжёлым наследием фашистского режима, гирей висящим на ногах национальной экономики. Комиссар Маттеи призван был гирю распилить, а куски её по возможности продать в частные руки. Не успел он обосноваться в новом кабинете, как перед ним нарисовались представители нефтяных корпораций США.
– Ок, мы покупаем. Много, конечно, за этот хлам не дадим, сами понимаете. Но хоть чисто символически.
– Извините, я тут человек новый, вопросом не очень владею, – Маттеи не врал. В химической промышленности он разбирался прекрасно, но вот с какой стороны подходить к буровой вышке в тот момент не имел ни малейшего представления. – Если это хлам, то зачем он вам нужен?
– Из чистого альтруизма. Хотим помочь послевоенному возрождению Италии.
– Ну, коли так, – тогда само собой. Погодите, сейчас с бумагами немножко разберусь и сразу же всё подпишем.
Некоторое время спустя американские нефтепромышленники в бешенстве орали на итальянское правительство:
– Вы вообще в курсе, чем этот ваш Маттеи занимается?!.. Он каким-то образом под своё честное слово набрал кредитов в банках и теперь днём делает вид, что готовит AGIP к ликвидации, а по ночам, наплевав на ваши прямые и недвусмысленные распоряжения, ведёт интенсивные геологоразведочные работы!
Все страшно возмутились и мятежного инженера от управления сразу же отстранили. Но тот и не думал сдаваться. Политическая элита страны практически полностью состояла из бывших членов Сопротивления, среди которых у Маттеи было множество личных друзей. Он переговорил с нужными людьми, нажал на нужные рычаги, и в результате следующих выборов друзья его оказались в правительстве, а сам он продолжил заниматься ликвидацией AGIP. Да так успешно, что вскоре нашёл крупные залежи метана в долине реки По. Справедливости ради, крупными они были лишь по итальянским меркам и сами по себе свидетельством в пользу сохранения AGIP считаться ещё не могли. Необходимо было донести газ до конечных потребителей, показать, насколько он нужен и важен промышленности и населению. Требовался газопровод. Однако на его постройку в условиях беспрестанного внутриполитического и внешнеэкономического давления ушли бы годы бюрократических проволочек. Ждать Маттеи не мог и не хотел.
Под покровом ночи партизанские отряды техников AGIP занимали города и селения. Проснувшись с утра, жители их лицезрели под окнами груды земли, многокилометровые траншеи в развороченном асфальте и чрезвычайно расстроенного Маттеи.
– Вы уж извините, – сокрушался он, – эти олухи всё перепутали и без моего ведома работы начали. Но не переживайте, мы уже уходим!
– Стой, куда?! А закапывать за тобой, стало быть, Данте будет?
– Да ведь я ж не могу копать, мне бюрократы запрещают.
– Запрещают? Так, погоди, мы сейчас сходим, на вилы их подымем. А ты пока клади свои трубы и возвращай всё как было!..
Газификация была завершена в немыслимо короткие сроки и с невиданным пренебрежением к любым нормативам и запретам. Впрочем, не в ущерб качеству и безопасности. Промышленность Милана и окрестностей получила источник дешёвой энергии, люди получили рабочие места. Народная любовь к хитроумному инженеру росла на глазах.
– Ну всё, – сказал Маттеи. – Вот теперь можно AGIP и ликвидировать. Только я там ещё нефть нашёл… Теперь даже не знаю, что с ней и делать. Видимо, обратно закопать придётся…
Нефть в Италии. Единственной крупной европейской стране, лишённой собственных месторождений угля. Стране, едва-едва начавшей оправляться после войны и остро нуждавшейся в деньгах и энергоресурсах. Казалось, Маттеи сотворил чудо, вытащив из цилиндра фокусника не какого-то там жалкого кролика, а целого слона.
Собственно, фокусом это и было. В великую нефтяную державу Италия превратилась лишь на несколько недель. Потом нефть в свежеоткрытом месторождении закончилась. Но этого было достаточно. Котировки акций AGIP рвались к сияющим вершинам, а правительство не только резко передумало её ликвидировать, но и преобразовало в ENI – «Национальную топливную компанию», обладающую монопольным правом на разведку и добычу нефти и газа в северной части страны и координирующую всю энергетическую политику Италии. Надо ли пояснять, кто занял место главы новой суперкорпорации?
Оставалась лишь одна небольшая проблема: у нефтяного гиганта ENI не было нефти. Зато в Северной Африке и на Ближнем Востоке её было хоть залейся. И всё бы хорошо, да вот только месторождения тамошние были вотчиной семи американо-британо-голландских корпораций – «Семи сестёр», как именовал их Маттеи, – образовавших транснациональный картель и контролировавших восемьдесят пять процентов мирового нефтяного рынка.
– А возьмите меня к себе в семью, – сказал им Маттеи. – Буду вам заботливым старшим братом.
Standard Oil, Royal Dutch Shell, British Petroleum и остальные сёстры, у каждой из которых вполне хватило бы финансовых ресурсов, чтобы купить Италию целиком, покатились со смеху. Но Маттеи шутить и не думал.
– Ладно, не хотите – как хотите, – сказал он. – Тогда объявляю вам войну.
Большинство обладающих нефтяными запасами стран интересовавшего Маттеи региона буквально вчера утратили статус колоний. Утратили лишь формально. Семь сестёр попросту не обратили на это внимания. Политика их по сути ничем не отличалась от колониальной. Давайте, дескать, сюда вашу нефть и скажите спасибо, что мы вообще берём на себя труд этим заниматься. И тут на рынке появился новый игрок. Обаятельный итальянец приходил как равный. Приходил с уважением. С искренним сочувствием выслушивал жалобы. Вникал в горести и проблемы. Относился к невзгодам молодых государств, как к своим собственным.
Французы не спешат предоставить Алжиру независимость? Конечно же, я помогу вам окончательно прогнать этих мерзких колонизаторов!.. Ливия всё ещё обижена на то, что когда-то была колонией итальянской? Приношу мои глубочайшие извинения, заверяю: больше такого не повторится… Жена иранского шаха страдает от бесплодия? Не беда, найдём новую. У меня на примете есть отличная принцесса из Савойского королевского дома. Нет, она ещё не в курсе, но уже заранее согласна…
Главное же, в отличие от Семи сестёр, Маттеи не собирался ограничиваться простым выкачиванием нефти. Он предлагал равноправное партнёрство, предлагал странам третьего мира совместными усилиями развивать национальные экономики, возводить нефтеперерабатывающие заводы, отстраивать химическую промышленность. И подписывал один взаимовыгодный контракт за другим.
Разумеется, всё это на несколько порядков превышало формальные полномочия пусть и крупного, но, в общем-то, обычного государственного чиновника. И нипочём бы Маттеи с рук не сошло, не открой он предварительно второй фронт. Домашний.
Власть как таковая его не слишком интересовала. Он рассматривал её не в качестве цели, но средства. Предпочитал не править, а управлять политическими партиями. Нет-нет, никаких взяток. Это для него было бы слишком мелко. Несолидно как-то. Да и зачем? Ведь можно на некоторое время просто стать генеральным партийным спонсором. По его собственному выражению – использовать партию в качестве такси. Сесть, доехать, расплатиться, выйти. Сегодня едем на христианских демократах, завтра – на ультраправых, послезавтра – на социалистах. Какой же политик откажется подвезти человека, имеющего в распоряжении собственную крупную ежедневную газету, пару издательских домов и полноценную негосударственную службу внешней и внутренней разведки?
