Итальянский роман

Трудности перевода

– Куда вы направляетесь?

– В горы.

Белокурая бестия в бронежилете с надписью Polizei отрывается от изучения паспорта и окидывает взглядом мои бороду, наголо бритую голову, рюкзак и штаны цвета хаки. Поправляет кобуру. По выражению его лица понимаю – надо готовиться к худшему.

Хорошо, не спорю, что выгляжу подозрительно. Но это ж ещё не повод присылать группу захвата прямо сюда, в самолёт.

В моей благонадёжности их почему-то убеждает распечатка с подтверждением бронирования гостиницы. Несколько неожиданно, с учётом того, что бронь лишь на одну ночь, а я сам только что сознался: еду, мол, на две недели.

Диалог повторяется и на нормальном пограничном контроле. Нет, я ничего не собираюсь делать в Германии. Да, в Италию. Да, потом намереваюсь покинуть пределы Евросоюза. Честное пионерское. Магическая распечатка, к счастью, вновь делает своё дело. Выхожу из аэропорта, смотрю в бескрайнее небо Франкфурта. Небо свинцово-серое и из него идёт дождь. Начинаю подозревать, что мне здесь не рады. Отбрасываю идею ехать на экскурсию в город и бреду отсиживать свои восемь с половиной часов до пересадки.

Отсидка даётся тяжело. Аэропорт здешний огромный, унылый и неуютный. И вокруг немцы.

С облегчением слышу итальянскую речь. Это начинают подтягиваться соседи по рейсу в Болонью. Целая делегация, очевидно, возвращаются с какой-то конференции. То ли бизнесмены, то ли официанты. За всё время знакомства с Италией я так и не научился по внешнему виду отличать представителей этих профессиональных групп друг от друга. Ну, разве что, одни держатся чуть более солидно. Ибо на их плечах лежит груз забот о том единственном предмете, которой только и способен сделать итальянскую нацию счастливой, процветающей и довольной жизнью. О еде.

Бизнесмено-официанты мои, видать, летают часто, потому в момент, когда самолёт касается полосы, в салоне царит тишина. Насторожённые взгляды по сторонам: не начнёт ли кто-нибудь хлопать в ладоши? Итальянцы, точно так же, как и русские, свято уверены, что принадлежат к единственному в мире народу, аплодирующему пилотам при посадке. И точно так же, насмотревшись на сдержанных североевропейцев, национальной особенности этой немного стыдятся.

Пробираюсь через шумную толпу встречающих, выхожу на улицу, с наслаждением вдыхаю жаркий вечерний воздух, наполненный запахом зелени, выхлопных газов и сигаретного дыма. Конечно же, я предвзят. Вряд ли итальянские аэропорты чем-либо отличаются от всех остальных воздушных терминалов мира. И всё же она есть, эта несуществующая разница. Вот, послушайте:

Если бы вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию! Она моя! Никто в мире её не отнимет у меня. Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр, – всё это мне снилось. Я проснулся опять на родине… …Она заменила мне всё. Я весел. Душа моя светла.5

Мне нечего к этому добавить. Да и кто я такой, чтобы соревноваться в мастерстве слога с автором «Мёртвых душ»?..

Свет в душе не может омрачить даже то, что хвалёная «Люфтганза» опоздала, и запланированный автобус в Модену уехал без меня. Собственно, в Модене мне делать нечего, но спасительная гостиничная бронь велит держать путь именно туда. Там расположен самый дешёвый хостел на сто вёрст окрест.

Итак, план Б: поезд. Со времён моего прошлогоднего визита центральный вокзал Болоньи постигли шокирующие перемены. «Бургер Кинг» одержал победу над «Макдональдсом» и нагло расположился на его месте. Если об этом когда-нибудь прознает тамошнее официантское лобби, то меня в Италию, скорее всего, больше не пустят. Но скрывать уже не имеет смысла: да, я тайно посещаю итальянские «Макдональдсы». Поскольку к вкусовым качествам еды, увы, равнодушен, а там, где много туристов, – это самый быстрый и дешёвый способ поесть.

До места назначения добираюсь уже после захода солнца. Модена в момент первого знакомства выглядит так: по чёрным-чёрным улицам чёрного-чёрного города бродят чёрные-чёрные люди. Люди эти не говорят ни по-итальянски, ни по-английски, посему найти путь к хостелу оказывается задачей не самой тривиальной. В принципе, привокзальные районы всех итальянских городов в тёмное время суток не отличаются жизнерадостностью, но здесь как-то особенно мрачно.

Хостел по совместительству работает студенческим общежитием. Им же он и выглядит. И это не комплимент. Единственный сокамерник уже спит и благоухает носками. Что ж, вызов принят. Io sono russo – по-итальянски означает «я русский». Io russo – «я храплю». Дабы не путаться в грамматике, приходится, на беду соседа, совмещать в себе оба качества.

Сон одиннадцатый. Самый дорогой в мире труп

Он появился на свет в день великой снежной бури. Земля промёрзла насквозь. Ветви отламывались от деревьев с хрустальным звоном. А чтобы получить свидетельство о рождении, акушерке пришлось два дня напролёт прокапываться через сугробы. Акушерке, поскольку папаша ребёнка предпочёл временно сбежать от холода в более комфортную местность, наказав домочадцам поздравить его с рождением наследника телеграммой.

Честно говоря, есть некоторое подозрение, что биографы слегка преувеличивают тяжесть погодной аномалии. Дело происходило хоть и в феврале 1898 года, но в Модене, где даже зимой температура редко опускается ниже нуля. Впрочем, главный герой этой истории ещё при жизни превратил своё имя в общемировую легенду таких масштабов, что небольшие драматические преувеличения его биографии не повредят.

Назвали мальчика Энцо Ансельмо. Фамилию же дали то ли в честь отца, то ли в честь улицы, на которой проживало семейство – via Ferrari.

Отец Энцо, благополучно вернувшийся из отпуска, работал столяром и мечтал сына выучить, в люди вывести. Но мальчуган тяги к наукам не испытывал и все полученные от папы сольди спускал не на буквари, а на спортивные журнальчики. А однажды сам умудрился опубликовать репортаж о футбольном матче. Папу это расстраивало настолько, что в 1916 году он от огорчения даже умер. Умер и старший брат Энцо, для разнообразия – от австрийской пули, поскольку как раз началась Первая мировая война. В общем, все умерли. Остался один Энцо.

Он попытался поддержать добрую семейную традицию, тоже пошёл на фронт, подхватил там тяжелейший плеврит и оказался в палате для умирающих. Но доктора помешали его хитрому плану. И пришлось излеченному горемыке плестись в Турин, устраиваться рабочим на завод FIAT. Критически осмотрев юношу, фиатовцы вынесли безапелляционный вердикт: «Но ведь он же совершенно не умеет делать автомобили!» И выставили его за дверь.

Вот так и получилось, что зимой 1918 года шёл по улице Феррари, посинел и весь продрог. Шёл он на вокзал, чтобы уехать домой в Модену, одинокий и никому не нужный. Горькие слезы стояли в его глазах. Как вдруг сквозь слёзную пелену явилось ему окружённое тёплым и ласковым нимбом мимолётное виденье, гений чистой красоты.

Феррари упал на колени, молитвенно сложил руки:

– О Мадонна, благодарю тебя! Ты дала мне знак, указала путь! Решено – остаюсь в Турине!.. Кстати, меня Энцо зовут. Скажите, какие у вас планы на вечер? Да не волнуйтесь, я со всей серьёзностью. Готов жениться, если вдруг что. Клянусь святым Януарием!

Виденью было семнадцать лет, звали его Лаура. Феррари же был настоящим итальянцем во всех смыслах этого слова. Пропустить какую-нибудь юбку ему представлялось чем-то вроде личного оскорбления. Впрочем, отдадим должное: в тот раз клятву он честно сдержал.

Но вот беда: для обустройства семейного гнёздышка нужны деньги. Энцо поступил на работу в небольшую туринскую автомастерскую. Занималась она тем, что скупала древние машины, которые из-за маломощности не годились для военных нужд, а потому не были, как все нормальные автомобили, рекрутированы в итальянские королевские войска. В мастерской старые и ржавые кузова с них снимали и отправляли в металлолом, куда им, собственно, и была дорога. Оставшийся же двигатель с рамой и колёсами чистили, ремонтировали и переправляли в Милан, где приделывали к нему новенький, блестящий и роскошный кузов. Да, итальянцы зачастую тоже предпочитают не быть, а казаться. Но вот автовозов в те времена ещё не было. В Милан моторы ехали своим ходом. Так Энцо стал перегонщиком.

С той поры на пьемонтских и ломбардских дорогах можно было частенько увидать восседающую верхом на голом двигателе, мчащуюся во весь опор фигуру, с ног до головы чёрную от летящих из-под колёс пыли, грязи и навоза.

– Что за день, какой чудесный день! – во всё горло кричал этот всадник технического апокалипсиса, рискованно петляя в управляемом заносе меж нерасторопных коров.

Уже привычные к такому зрелищу местные жители успокаивали встревоженных гостей, объясняя, что это не Безумный Макс, а всего лишь нормальный Феррари с мотором. Дикий, но симпатичный.

Меж тем война продолжалась. Покупателей на самодельные псевдороскошные автомобили находилось всё меньше. Перед Энцо замаячила угроза безработицы. К счастью, во время очередного визита в Милан он удачно напился в баре с совладельцем другой автомастерской, содержавшей собственную автоспортивную команду. Ближе к утру новый приятель предложил Феррари должность помощника гоночного механика. А вскоре Энцо, за карьеру перегонщика насобачившийся ловко водить машину, и сам попал за руль спортивного автомобиля.

Первый блин вышел комом. Болид свежеиспечённого гонщика окружила политическая демонстрация. Нет, протестовали не против Феррари, а по какому-то своему поводу. Несколько часов Энцо уныло тащился в колонне манифестантов, почти оглохнув от скандирования лозунгов. А что делать? Не давить же их было. До финиша он добрался, когда судьи уже давно разошлись по домам. Так Феррари стал убеждённым фашистом. Ведь Муссолини был против демонстраций. А значит – за автоспорт.

Чем больше диктаторских полномочий присваивал себе Дуче, тем успешнее складывалась гоночная карьера Феррари. Он начал выступать за любительскую команду при любительском автозаводике, который назывался Alfa Romeo. И завоёвывать один трофей за другим. После очередной блистательной победы некая престарелая, но ещё весьма интересная графиня – не забываем: настоящий итальянец – сказала ему:

– Мой сын – непревзойдённый воздушный ас. Первый свой бой он выиграл в небе над Германией. С тех пор, в память об этом событии, хвост его самолёта неизменно украшал герб Штутгарта: гарцующий вороной жеребец на жёлтом фоне. Возьми же этот символ, о Энцо, и помести на свой автомобиль! Он принесёт тебе такую же великую удачу, как и моему сынулечке. Всё равно, с тех пор как он сгорел на песке, прошитый вражескими пулемётами, ему этот талисман без надобности.

– Минуй нас пуще всех печалей такая вот удача! – подумал про себя Феррари. Жеребец ему, однако, понравился. И он нашёл блестящее инженерное решение: подарок принял, а вот на самолёте с тех пор ни разу в жизни не летал. Во избежание. Так что лошадь на эмблеме Ferrari и лошадь на эмблеме штутгартского Porsche – одно и то же лицо. То есть морда.

Дарёный конь – хуже француза. Корми его, гриву расчёсывай, да конюшню не забудь построить. Что ж, ничего не поделаешь. И в 1929 году родилась великая Scuderia Ferrari, в те времена более всего напоминавшая домик дядюшки Тыквы на задворках завода Alfa Romeo. Да и обитал-то там Энцо на птичьих правах. У Alfa Romeo имелось собственное полноценное гоночное подразделение. Феррари же привлекали лишь по случаю, когда не хватало рук, чтобы покрутить гайки или баранку.

Но на помощь другу Энцо уже спешил друг Бенито, который в 1933 году Alfa Romeo национализировал. Новых государственных управленцев гонки не интересовали. И финансировать они их не желали. А потому поманили пальцем удачно пробегавшего мимо Энцо и передали всю заводскую автоспортивную программу ему на откуп.

Говорят, что Феррари был гениальным конструктором. Скорее всего, так оно и есть. Только вот сам он себя таковым отнюдь не считал. Он считал себя великим менеджером. Управленческий метод его выглядел следующим образом.

Сначала он переманивал от конкурентов лучших специалистов, обещая им златые горы. Затем подходил к одному из переманенных и шептал на ухо:

– Витторио, мне больно тебе об этом рассказывать… Но вчера Джузеппе при большом стечении народа похвалялся, что умеет строить двигатели гораздо лучше тебя…

– Свинячья путана! – мгновенно вскипал Витторио, который тоже был настоящим итальянцем. – Да я сейчас спроектирую двигатель в два… нет, в три раза мощнее и затолкаю в его свинячью глотку!

После чего склонялся над кульманом и принимался лихорадочно чертить. Феррари же тем временем перемещался в соседний кабинет.

– Джузеппе, мне больно тебе об этом рассказывать, но вчера Витторио при большом стечении народа похвалялся…

Стоит ли удивляться, что моторы Ferrari по праву считались лучшими в мире? Когда же очередная гонка оказывалась выиграна, – на Витторио и Джузеппе действительно обрушивалась обещанная гора золота. Слово Феррари держал твёрдо.

Однако, Ferrari по-прежнему оставалась гоночным подразделением Alfa Romeo, и феррариевского жеребца несли на себе машины этой последней марки. А ведь любой разбирающийся в автомобилях школьник знает, что Alfa – это «Ferrari для бедных». Феррари в машинах тоже кое-что понимал, а потому с таким раскладом смириться не мог. В 1939 году он ушёл на вольные хлеба, вернулся в родную Модену и основал там новую независимую компанию. Нет, называлась она не Ferrari, а Auto Avio Costruzioni. Дело в том, что альфовцы запретили Энцо использовать собственную фамилию, которая по контракту принадлежала им вплоть до 1942 года. Впрочем, особого значения это не имело. Вторая мировая война уже разразилась, и гоночные автомобили резко перестали быть предметом первой необходимости. Пришлось Феррари временно переключаться на производство запчастей для самолётов.

Бравые итальянские партизаны от фашистского самолётостроения были не в восторге. Они послали на завод Феррари разведчика, чтобы он там всё осмотрел и, коли что не так, – на всякий случай Энцо пристрелил. Вернувшийся разведчик отрапортовал, что Феррари – убеждённый сторонник Сопротивления, запчасти делает из спичек и желудей, в результате чего самолёты опадают как озимые. Затем сел на велосипед и навсегда удалился в закат. Биографы Феррари так старательно подчёркивают деталь с велосипедом, что закрадывается невольное подозрение: встреча его с разведчиком оказалась взаимовыгодной, и велосипед был как минимум шестицилиндровым. Что же до качества запчастей, то, опять же – есть подозрение: вредительствовал Феррари не специально, а просто применял обычные автоспортивные технологии. В гонке ведь что главное? Доехать до финиша, а там уж будь что будет, пусть хоть взрывается всё. Вот это-то последнее с самолётами и происходило.

Война для Италии складывалась печально, прогноз погоды всё чаще предрекал туман неопределённости и продолжительные осадки в виде авиабомб. В 1943 году Феррари перенёс производство из Модены в Маранелло, от греха и линии фронта подальше. Пролетавшему мимо американскому бомбардиру свежепостроенный завод очень понравился. Больше всего ему понравилось, что Маранелло не прикрывала зенитная артиллерия. Потому в Модену, куда изначально собирался, он решил не летать и с криком: «У меня двоится в глазах!» – уложил весь боезапас точнехонько на крышу феррариевского предприятия. Так Феррари избавился от мучений с самолётами, спокойно дождался конца войны и вновь занялся автомобилями. Благо к тому времени право на использование фамилии к нему вернулось, и Феррари наконец-то смог выпускать Ferrari.

Но вот проблема: в разорённой войной нищей стране дела с финансированием автоспорта обстояли не радужно. Феррари подумал-подумал и вновь нашёл блестящее инженерное решение:

– Мы будем выпускать премиум-лакшери-делюкс дорожные автомобили! – сказал он. – Продавать их, а на вырученные деньги – содержать гоночную команду.

Не очень, правда, понятно, – кто же покупал эти автомобили в нищей и разорённой войной стране? Стоили они… Дорого, в общем, стоили.

– А на какой из ваших моделей вы сами ездите? – спросили как-то у Феррари журналисты.

– Вы с ума сошли? – отвечал тот. – Это же Ferrari. Я на такую ещё не заработал.

И всё же каждый итальянец от мала до велика мечтал прикоснуться к манящему миру Ferrari. Впрочем, не все из тех, кому это удавалось, оставались довольны.

Однажды в кабинет Энцо вломился взбешённый как бык клиент, потрясая прямо на ходу отвалившимся от его машины сцеплением.

– А вы, простите, кем работаете? – поинтересовался у него Феррари.

– Тракторами занимаюсь, а что? – удивился посетитель.

– Вот и занимайтесь ими дальше. А к спортивным автомобилям – даже не приближайтесь. Вы просто не умеете их готовить.

И Феррари вернулся к работе с документами. Посетитель выпустил из ноздрей струю пара и, взрывая паркет копытами, молча вылетел прочь из кабинета. Это был тот редкий случай, когда знаменитый управленческий метод Феррари обернулся против него самого. Оскорбленный им тракторист тоже оказался настоящим итальянцем. Всю оставшуюся жизнь, без сна и отдыха, он доказывал обидчику, что спортивные автомобили готовить очень даже умеет. Учитывая, что звали его Ферруччо Ламборгини, стоит признать: доказательство вышло убедительным.

Как бы там ни было, продажи шли успешно, деньги появились. Появились и новые гоночные болиды. И в 1951 году Scuderia Ferrari впервые сокрушила всех соперников на трассах Формулы 1. Но Энцо не радовался победе. Он плакал. Ибо в числе прочих сокрушил и свою родную Alfa Romeo. Причём настолько качественно, что та от огорчения вообще ушла из Формулы.

– Я убил свою мать! – горько причитал Феррари. А мать для итальянца – это святое.

В конце 50-х годов победоносная поступь Ferrari едва не была прервана. Беда пришла, откуда не ждали. После ужасной катастрофы на гонках в Ле-Мане, унёсшей жизни восьмидесяти трёх человек, практически во всех странах Европе было запрещено проводить автоспортивные состязания. Энцо в одночасье лишился большей части клиентуры.