Клиника С…

– Да. Как только стало известно о переводе нашего доктора Черкасского в Калининград, Рита сразу же принялась «сватать» какую-то свою подругу. Не только Ирину Николаевну обрабатывала, но и к Валерии Кирилловне ходила. Так всех достала, что Ирина Николаевна поспешила… Ну, в общем…

– Взять кого попало, лишь бы не протеже Маргариты Семеновны, – докончил Моршанцев.

– Все мы когда-то были начинающими докторами. А насчет «кого попало» я ничего не говорил – это все твои выдумки. Мы, конечно, ожидали, что она возьмет врача с опытом работы, но кардиохирурги не стоматологи, нас не так уж и много…

Потом Моршанцев читал свое «Руководство по аритмологии», а Капанадзе достал колоду карт и принялся раскладывать пасьянс. Поймав удивленный взгляд Моршанцева, он улыбнулся и сказал:

– Кардиологический пасьянс «Червы».

– Почему кардиологический? – не понял Моршанцев.

– Потому что червовая масть имеет форму сердца.

Капанадзе трижды раскладывал пасьянс, всякий раз подолгу тасуя карты, затем убрал их в ящик стола и вздохнул.

– Не сошлось ни разу! Жаль.

– И что с того? – поинтересовался Моршанцев.

– Это означает, что ночью нам долго спать не дадут, – Капанадзе говорил серьезно, без тени улыбки. – Верная примета, я вообще в приметы верю. Так что давай, пока все спокойно, немного поспим. Ты постельное белье у сестры-хозяйки взял?

О постельном белье Моршанцев забыл. Пришлось сходить на пост и попросить у медсестер пододеяльник, простыню и наволочку из запаса, предназначенного для перестилки коек по дежурству. Капанадзе ушел спать в пустовавшую одноместную палату, местный отделенческий «люкс», предоставив в распоряжение Моршанцева ординаторскую.

Моршанцев застелил диван («дежурные» одеяло и подушка хранились в шкафу), снял халат, оставшись в зеленой хирургической пижаме, улегся, попытался было почитать «Руководство», но очень скоро заснул при включенном свете, который ему совершенно не мешал.

Проснулся Моршанцев от шума в коридоре. Какой-то крик, звук быстрых шагов. На автопилоте, еще не успев окончательно проснуться, Моршанцев выскочил в коридор, на ходу надевая и застегивая халат. О колпаке, положенном в левый карман халата, он впопыхах забыл.

Двери всех палат, кроме шестой, были закрыты. В шестой, четырехместной мужской палате, доктор Капанадзе реанимировал одного из пациентов.

Как и положено – пациент лежал на полу, потому что непрямой массаж сердца эффективнее проводить на жесткой поверхности, да и кровать не будет скрипеть на все отделение. Одна из дежурных медсестер ритмично нажимала на дыхательный мешок, обеспечивая поступление свежего воздуха в легкие реанимируемого, а другая хлопотала возле передвижного стола на колесиках. Чуть поодаль стоял передвижной монитор, от которого к груди пациента тянулись разноцветные провода. На экране монитора тянулась ровная светящаяся линия зеленого цвета, свидетельствующая об отсутствии сердечных сокращений.

Остальные «постояльцы» (их было трое) лежали на своих койках, отвернувшись к стене и натянув на голову одеяла. Своеобразная, пусть и наивная, попытка огородиться от происходящего, нечто вроде страусиного прятанья головы в песок или еще куда.

Моршанцев присел у головы пациента и принял из рук медсестры дыхательный мешок.

– Остановка сердца на фоне… Мобитц-два… – сообщил в такт надавливаниям Капанадзе. – Вдруг захрипел… сосед позвал…

Атриовентрикулярная блокада типа Мобитц-2 – это нарушение проводимости импульса в сердечной мышце, чреватое риском возникновения полной блокады, когда импульсы от предсердий к желудочкам не проводятся вообще. В таком случае сердце может остановиться, что, собственно, и случилось.

Освободившаяся медсестра прикатила аппарат для искусственной вентиляции легких. Моршанцев сменил подуставшего Капанадзе…

К положенным тридцати минутам добавили еще пятнадцать, но пациент так и не «завелся». Капанадзе едва слышно выругался и послал сестер за каталкой.

Перед тем как начать заполнять историю болезни, следовало выпить кофе, хотя бы для того, чтобы прояснилось в голове. Начало четвертого – не самое продуктивное для умственной деятельности время суток. Пока Капанадзе колдовал над джезвой, Моршанцев ознакомился с историей болезни умершего. Вел шестую палату доктор Микешин.

Шестьдесят два года, пенсионер, ИБС в течение последних десяти лет, год назад перенес передне-перегородочный инфаркт миокарда, осложнением которого стала блокада, лечился то амбулаторно, то стационарно, направлен в отделение из районной поликлиники, в которой наблюдался. Провел в отделении восемь дней, операция установки кардиостимулятора дважды откладывалась. В первый раз лечащему врачу не понравился клинический анализ крови, по которому можно было заподозрить, что в организме больного имеется какое-то воспаление, и он решил его повторить, а во второй раз у пациента резко подскочило артериальное давление, во всяком случае именно так было записано в истории болезни. Моршанцев подумал о том, что анализ крови и подъем давления могли быть поводами, и ничем более. Поводами, в итоге приведшими к смерти больного, ведь если бы кардиостимулятор был установлен, то и пациент был бы жив.

От таких мыслей стало противно и гадко, словно испачкался в чем-то липком, зловонном. Так же противно было Моршанцеву во время первого приезда на занятия в Онкоцентр, когда на подступах он увидел множество разномастных и разноцветных объявлений, обещавших полное и окончательное избавление от рака за два часа, два дня, две недели. Объявления были расклеены повсюду – на столбах, на заборах, на деревьях, на гаражах-ракушках, на мусорных баках… Конечно – каждый волен предлагать и каждый волен выбирать, но, по мнению Моршанцева, эти попытки обобрать отчаявшихся, хватающихся за последнюю соломинку были сродни мародерству. Моршанцев не был воплощением бескорыстия. В ординатуре случалось ему несколько раз принимать от пациентов благодарность, скажем так, выраженную в материальной форме. Но одно дело, когда ты не просишь, не вымогаешь и даже не ждешь, а тебе дают по своей воле, и совсем другое, когда ты заведомо обманываешь умирающего, чтобы обобрать его напоследок как липку. Что греха таить – от одного из онкологов Моршанцев услышал цинично-откровенное: «Зачем потенциальному покойнику деньги? Пусть уж лучше они достанутся мне». В ответ захотелось сказать что-то резкое, но мутно-белесые глаза собеседника излучали такую непрошибаемую уверенность в своей правоте, что слова здесь были излишни, потому как бесполезны. Моршанцев предпочел оборвать разговор на полуслове и уйти.

Это была первая смерть в отделении за время работы Моршанцева, поэтому ему было очень любопытно узнать, как отреагирует заведующая отделением. Не в эмоциональном смысле, а в профессиональном. Начнет ли задавать вопросы? Какие? Станет ли разбирать случай на пятиминутке?

Вопросов не было, как не было и разбора. Ирина Николаевна выслушала сообщение Капанадзе, бегло прочла то, что он написал по дежурству в истории болезни, и передала ее Микешину для написания посмертного эпикриза.

– На ходу меня не ловите! – предупредила она. – Пока не прочту – подписывать не стану.

Моршанцеву еще не представилось случая познакомиться с патологоанатомической службой института, но он не раз уже слышал, что с местными служителями Осириса[9 - Осирис – бог в древнеегипетской мифологии, владыка загробного мира. «Служитель Осириса» перен. – патологоанатом.] шутки плохи. Любой пробел в оформлении истории болезни пациента, направленного на вскрытие, сразу же доводился до сведения заместителя директора по лечебной работе, после чего лечащий врач вместе с заведующим отделением получали нагоняй. Каждая смерть, будь она хоть тысячу раз обусловлена течением болезни, – это всегда повод для жалобы, а во время разбирательств все «огрехи» в истории болезни трактуются не в пользу врачей, а против них. Невозможно представить, но врачей, работавших в институте с мировым именем, время от времени собирали для того, чтобы напомнить им, как следует оформлять истории болезни, отправляемые в патологоанатомию, и разобрать наиболее вопиющие ошибки, чтобы таковые никогда более не повторялись.

Царевна Лебедь

У руководителей фармацевтических фирм есть Заветная Мечта – включить свои препараты в документ с длинным названием: «Перечень лекарственных средств, отпускаемых по рецептам врача (фельдшера) при оказании дополнительной бесплатной медицинской помощи отдельным категориям граждан, имеющим право на получение государственной социальной помощи». Проще говоря – это перечень лекарств, которые врачи поликлиник могут выписывать льготникам.

Льготников у нас хватает (начиная с детей в возрасте до трех лет и заканчивая инвалидами войн), и лекарств им выписывается много. А перечень невелик – не дотягивает и до трех сотен препаратов. Можно представить, на какие ухищрения готовы пойти иные фирмы, чтобы только протолкнуть, пропихнуть, внести свою продукцию в заветный перечень.

Не нахвалишь – не продашь, это общеизвестно. Реклама – двигатель торговли. Некоторые лекарства (обычно те, которые можно купить без рецепта) рекламируются широко, в расчете на конечного потребителя, а некоторые только в профессиональных врачебных журналах. Можно просто напечатать рекламу: «Трахтарароксин незаменим при лечении язвенной болезни», а можно и поизящнее и поубедительнее – в виде научной статьи, в которой рассказывается о клинических испытаниях и приводятся убедительные статистические данные. Что-то вроде: «Динамика клиникоиммунологических показателей в оценке эффективности применения трахтарароксина при язвенной болезни двенадцатиперстной кишки». Вроде и не реклама уже, а авторитетная научная рекомендация.

Так уж сложилось, что на рынке антиаритмических препаратов было сразу два лидера, два гиганта, которые шли, как выражаются англичане, «neck and neck», что дословно переводится как «шея в шею», а художественно как «голова в голову». Компания «Перк, Сэндс энд Хаус», основанная более ста лет назад тремя предприимчивыми нью-йоркскими аптекарями, еще совсем недавно была абсолютным лидером, но в последние годы ее догнала и потеснила «Эбигейл лэбораториз», образовавшаяся в результате слияния двух солидных фирм – «Эбигейл» и «Лаборатуар Индюстриель де Сервильи». Обе компании активно сотрудничали с медицинскими кафедрами и научно-исследовательскими институтами. Обе компании стремились к абсолютному лидерству. Обе компании умели мягко постелить, но спать на этой постели иногда было жестко.

– Инна Всеволодовна, мы сотрудничаем с вами не первый год, и все это время вам не в чем было упрекнуть нашу компанию. Наша компания выгодно отличается от других своими взглядами на сотрудничество и умением ценить хорошее отношение…

Сочный баритон Оливье Жермена, директора российского представительства «Перк, Сэндс энд Хаус», умиротворяюще обволакивал и навевал сон. Инна Всеволодовна тряхнула головой, отгоняя колдовской морок.

– Тот, кто не умеет ценить хорошее отношение, быстро его лишается, – сказала она, подбавив в голос резкости, чтобы дать понять сладкоречивому месье Жермену, что он слегка перегибает палку.

В конце концов, не только он один выражает свою признательность кэшем. Другие тоже не лыком шиты, понимают особенности и традиции той страны, в которой они работают. Да, нельзя отрицать того, что «Перк, Сэндс энд Хаус» не скупится ради достижения своих целей и никогда не торгуется. Но это только потому, что кроме них Инна Всеволодовна дружит и с «Эбигейл лэбораториз». И не только с «Эбигейл лэбораториз», но и с другими фармацевтическими компаниями рангом поменьше. Глупо было бы «ложиться» под монополиста, как бы тебя ни обольщали. Как только деловой партнер поймет, что стал для тебя единственным и любимым, так сразу же начнет выкручивать тебе руки, выдвигая одно требование за другим. И ведь придется принять – деваться-то все равно некуда. Кстати, все сказанное касается не только деловых партнеров.

– Мы очень ценим ваше хорошее отношение, Инна Всеволодовна, – проникновенно сказал месье Жермен, улыбаясь во все свои тридцать два белоснежных зуба.

– Настолько, что даже научились правильно выговаривать мое отчество, – поддела его Инна Всеволодовна.

Кем она только не была поначалу – и Инной Солодовной, и Инной Вседоловной, и Инной Володьевной… Ничего, при должном терпении и настойчивости можно зайца научить играть на барабане, а уж француза произношению славянских имен – и подавно.

– Ах, Инна Всеволодовна! – француз прижал руки к сердцу и закатил глаза; не то восхищался своей собеседницей, не то у них так принято изображать раскаяние.

Общаться с Жерменом (заглазное прозвище «месье Салат», а как еще прозвать человека по имени Оливье?) было легко и в то же время трудно. Свойский, живой, артистичный стиль общения выгодно отличал его от других топ-менеджеров, которых точно прихватило морозцем. Но в то же время подобное поведение расслабляло оппонентов, а кто расслабился – тот проиграл. Дошло до того, что однажды Инну Всеволодовну посетила шальная, даже не шальная, а бредовая мысль о том, каков этот подтянутый сорокалетний красавчик в постели. Должно быть, месье Салат что-то почувствовал, потому что его приветливо-дружеский взгляд вдруг стал каким-то бархатным, а голос так прямо воркующим. Хорошо, что удалось сразу взять себя в руки, чтобы минутная слабость не превратилась в крупную ошибку. Инна Всеволодовна не привыкла отказывать себе в чем-либо, но интрижки с деловыми партнерами – это уже чересчур, это табу. Закрутить роман с кем-то из сотрудников института она могла совершенно спокойно. Девочке понравилась новая игрушка, девочка поиграла с ней, натешилась и отставила в сторону. Осложнения? Помилуйте, какие могут быть осложнения, если любой, кто посмеет создавать ей проблемы, пусть даже самые маленькие, пробкой вылетит из института. Навсегда! Качать права и молить о прощении бесполезно – отцовский авторитет непоколебим, а сама она никогда ничего не забывает и не прощает.

Закончив с реверансами, месье Салат взял быка за рога.

– Меня очень расстраивает, когда я получаю удары в спину, – сказал он, мгновенно погрустнев лицом и взором.

«Тебе бы из своего Монреаля не в Нью-Йорк надо было подаваться, а в Лос-Анджелес. Был бы сейчас кинозвездой, а не старшим аптекарем», – подумала Инна Всеволодовна.

Старшими аптекарями она про себя называла руководителей фармацевтических представительств.

– Ваше отделение клинической аритмологии демонстративно пренебрегает нашими препаратами, – продолжил месье Салат. – Зато «Эбби» (так он снисходительно-презрительно называл «Эбигейл лэбораториз») они уважают. Непонятно только почему.

– Мне непонятно, почему у вас сложилось такое мнение, Оливье? – Инна Всеволодовна откинулась на спинку своего огромного, очень удобного кресла и впилась глазами в собеседника. – Или вы знаете что-то, чего я не знаю? А-а, наверное, в нашем институте у вас есть агенты…

– Нет, – улыбнулся француз. – В нашем бюджете нет такого пункта. Просто мы сотрудничаем со многими медицинскими учреждениями, получаем от них информацию, в частности – копии выписок пациентов…