ПОХИТИТЕЛИ СКАЗОК

Художник протянул руку и участливо похлопал меня по спине.

– Наверное, пища не в то горло попала, – пояснил он. – Такое бывает…

«Маразм!» – сверкнуло в моем мозгу. «Неужели они все такие?!» Я по-прежнему не забывал, что впереди у меня семь кандидатов, а значит, еще семь подобных встреч.

– Да! – всполошился художник. – Я ведь давно обещал вам показать. Узнать мнение свежего человека всегда бывает интересно. Вот, взгляните, – он сунул мне под нос пару листов, исчерканных рожицами и нелепыми фигурками. – Неплохо, да?

– Неплохо? – я нервно рассмеялся. Да, да, рассмеялся! И не спешите осуждать меня. Этот тип меня просто доконал. Боже мой! Только сейчас я понял, как, оказывается, люблю обычных людей! Самых что ни на есть ординарных, простоватых, пусть даже без царя в голове. Здравый ум подсказывал, что смеяться в данном случае – грех, но я не мог остановиться. Мне следовало изобразить скорбь, хоть какое-нибудь сочувствие, но у нервов своя жизнь, своя политика. Глядя на эту мазню, я хохотал все громче и громче. Самое интересное, что вместе со мной начал потихоньку смеяться и художник. Лицо его сияло, он энергично потирал руки.

– Здорово, да? Рад, что вам понравилось.

От подобных его изречений впору было свалиться и не вставать вовсе, но титаническим усилием я все же сумел с собой справиться. Как-никак я был сыщиком, агентом отдела расследований.

– Ммм… В общем, да… Но раньше, если мне не изменяет память, вы трудились в ином стиле?

– Увы, – он досадливо крякнул. – Когда-то я писал большие картины.

– Даже очень большие…

– И не говорите! Стыдно вспоминать. Цистернами краску изводил! Кисть двумя руками поднимал. Зато теперь – другое дело!.. Поймите, сейчас так никто уже не рисует! Никто в целом мире! Перед нами нехоженая тропка. В некотором смысле – заповедник.

– То есть?

Он нетерпеливо зажестикулировал. Надо признать, жестикуляция у него оказалась выразительнее слов.

– Согласен! Меня можно критиковать, можно поносить и втаптывать в грязь. Есть еще недочетики, есть отдельные неудачки, но в целом… В целом это должно производить впечатление! Непременно! Потому что классицизм умер. Он набил оскомину, перебродил, как старое вино, и вышел в отставку. Его уже не хочется пить, понимаете? – художник ударил меня указательным пальцем в грудь. – Вот хотя бы вы! Скажите нам всем честно и откровенно: хочется или не хочется? Пить старый перекисший квас?

– В известном смысле… То есть, вероятно, не совсем… – я осторожно пожал плечами и сморгнул.

– Вот видите! И вам не хочется! Оно и понятно. Регресс – это регресс, а эволюция – само собой, правит бал. Большие картины писали и пишут тысячи мастеров. Миллионы! Это конвейер, понимаете? А истинное искусство не терпит конвейеров. Оно – штучно, оно обязано быть оригинальным. Иначе бесконечные людские колонны будут проходить мимо и мимо, а глаз не будет задерживаться.

– Да, но вы сами обратились к нам. Мы вынуждены были заняться вашим делом…

– Согласен! – фальцетом выкрикнул художник. В глазах его заблестели святые слезы. – Долг не всегда трактуется правильно. И я тоже совершаю порой ошибку! Но когда?! Когда я это сделал?

– Судя по дате заявления…

– Чушь! Я совершил это в час малодушия, в секунду позорного отступления! Но разве за это судят? В конце концов, я прозрел, разве не так? – он схватил меня за руку, горячо зашептал: – Сама судьба вмешалась в мою жизнь. Я был одним из многих. Теперь я – одинокий крейсер в океане. Яхточка среди волн.

– Я бы сказал – ледокол среди льдин.

– Именно! – воскликнул он.

Кажется, я начинал угадывать верный тон.

– Но ведь это непросто! Решиться и изменить все разом.

– Не то слово, мой дорогой! Чудовищно непросто!

Я покачал головой и с силой наморщил лоб.

– Но как? Как вам это удалось это?! Чтобы вот так – взломать и вырваться?

– О, если бы сам я знал, дьявол меня забери! – заблажил он дурным голосом. – Я же говорю: это рок, судьба, лотерея! Что тут можно еще сказать?

Сказать тут и впрямь было нечего, а перекричать художника было еще сложнее, но я честно постарался это сделать.

– И все-таки – как?! Умоляю, скажите!

– Я расскажу. Вам! – подчеркнул он, – я расскажу все!

Сумасшедшие глаза излучали преданность и обожание, а указательный палец клювом дятла долбил и долбил в мою грудь.

– Только вам и никому более!

– Разумеется, никому!

Художник пересел на диван, закинув ногу на ногу, разбросал словно крылья свои длиннопалые руки.

– Вы знаете, конечно, как обучают в современных школах. Психотесты и профориентация с младенческих лет, гипновнушение, ускоренное развитие биомоторики. Уже в три года ребенок способен в минуту перерисовать фотопортрет. Дальше – хуже, он учиться выписывать светотени, распознает семь тысяч цветовых оттенков. Рисовать становится просто невозможно! И поэтому повторяю: ТАК сейчас никто не рисует. Это первичное изображение окружающего. Рука и глаз пещерного человека! Хомо новус!.. – художник достал маленький исчерканный вдоль и поперек календарик и нервно помахал им в воздухе. – Вот он! Этот магический и светлый день!.. Все началось сразу по приезду в Знойный, пару недель тому назад. Я тогда забегался со всеми этими подъемниками и автокранами, устраивал выставку, и лишь позже заметил, что за целый день не сделал ни одного эскиза. Понимаете, ни штришка!

– Но вы были заняты…

– Чепуха! – художник притопнул ногой. – Даже на том свете, в адском котле я буду черкаться в своем блокноте. И не смейте сомневаться в этом! Настоящего художника не способны отвлечь жизненные пустяки. День без карандаша и кисти – это нонсенс!

– Согласен…

– Словом, я тут же ринулся в мастерскую и сел за холст. И вот… Я вдруг понял, что разучился рисовать. Совершенно! Вы не поверите, но это фантастическое ощущение! Я словно потерял в себе что-то объемное и привычное. Пестрый пласт навыков… Можете себе представить, что я тогда пережил. Кое-как довел злосчастную выставку до конца. А после бросился по врачам.

– И в результате? – осторожно вопросил я.

– В результате я прозрел, – художник опустил голову, как опускает голову трагик, дочитав до конца последнюю строку. – Я оставил позади подготовительную часть жизни и на виток вознесся вверх.

– Значит, эти палочки и кругляшочки… Хмм… Они вас вполне устраивают?

– Ну, конечно же! Неужели вы еще не поняли? – художник сладострастно зарычал и, подобрав с пола длинную кисть, переломил ее об колено. Было не очень ясно, что же издало столь громкий треск – берцовая кость или древко кисти. Ноги у художника были страшно худые.

– А знаете что! – вскричал художник. – Пожалуй, я подарю вам что-нибудь на память. Прямо сейчас! – он протянул мне рисунок с рожицей какого-то головастика. Уверяю вас, скоро за этим будут гоняться. За это будут платить несусветные деньги! Не упускайте момент.

– Не упущу, – я благодарно прижал руку к груди. Подарок пришлось запихать во внутренний карман, отчего бумажнику и другим документам стало тесновато. Но я не в состоянии был отказать художнику. Он мог и убить меня. Посредством того же камина.

***

На десерт здесь подавали кутерьму солнечных бликов и воробьев-горлодериков за окном. Симфонии Ажахяна – одного из восьмерых потерпевших – преподносилось как главное блюдо…

«Цыпочка была грудаста и длиннонога. Она подмигнула мне левым глазом и чуть вильнула правым бедром. Но я на такие штучки не клевал, я был парнем тертым. А главное – я знал, что банда, которая подослала ко мне эту девицу…» – я тупо уставился в окно… Подослала ко мне эту девицу… Банда… Вот же странная штука. Зачем им понадобилось подсылать мне эту девицу? Может, я что-то такое знал, чего не знали они? Или знала девица, но не знал я? Если же я не знал, а она знала, какого лешего она ко мне прискакала? Обмануть, запугать, выдать секрет в обмен на мой старый детекторный приемник – один из раритетов нашей семьи?

Размашисто я перечеркнул страницу черным крестом и начал снова: