Черно-белый сад

«Не отморожу! – завелась Катерина, утратив остатки самообладания. – И забеременею прямо сегодня! Вот сейчас, на обратном пути, зайду в первый же медцентр, где есть гинеколог, и попрошу извлечь спираль! Удалять – не ставить, с этим любой доктор справится или даже медсестра! И прямо же сегодня забеременею! Или завтра! Короче говоря, на днях!»

«А две недели назад волновалась, что у тебя задержка!» – напомнил голос.

«Волновалась! – согласилась Катерина. – Потому что еще не была полностью уверена в Олеге. Я и сейчас не совсем в нем уверена, но лучше уж от него, чем от каких-то конвоиров…»

При мысли о любимом мужчине на душе потеплело. Не такая, впрочем, уж и была между ними любовь, скорее взаимная симпатия, переросшая в привычку, но Катерина давно убедила себя в том, что во второй, в третий и во все последующие разы все бывает именно так – тускло. Это только в первый раз фейерверк эмоций и счастья выше головы. В первый раз все ощущается острее, глубже, ярче. С картинами точно так же. Когда Катерина продала свой первый пейзаж, она ночью не могла спать от счастья. Гуляла по Москве под проливным дождем без зонта и строила в уме грандиозные планы по завоеванию Вселенной, точнее, по завоеванию всех известных галерей. А сейчас продаст, пересчитает деньги, разложит на три кучки: на долги, на жизнь, на черный день – и на том успокоится. Все приедается, абсолютно все…

«Если ты родишь в тюрьме, то твой ребенок будет сидеть там вместе с тобой, – сказал голос. – Ты этого хочешь?»

«Нет! – ответила Катерина. – Нет! Нет! Нет!»

Проклятый голос снова загнал ее в тупик. Он просто обожал делать это.

Громко всхлипнув, Катерина разрыдалась. На выдохе из ее рта вылетела мятная таблетка и угодила прямо в живот офицеру, которого угораздило в это мгновение открыть дверь. Рыдавшую Катерину подхватили под руки, отвели в кабинет и усадили на стул. Следователь оказался не то большим специалистом по купированию истерик, не то очень равнодушным, профессионально деформированным человеком. Он не стал успокаивать Катерину, не предложил ей выпить воды, которая неминуемо выплеснулась бы фонтаном обратно, он вообще ничего не предпринимал. Черканул что-то в настольном ежедневнике и принялся усердно стучать по клавиатуре. Печатал он профессионально, всеми десятью пальцами, Катерина сколько ни билась, так и не могла этому научиться.

В отсутствии постороннего внимания эмоции долго не буйствуют. Во всяком случае, у Катерины было именно так. Внутренний голос после каждой истерики брал небольшую паузу – дело сделано, можно и отдохнуть, – поэтому минут через пять Катерина перестала всхлипывать и спросила разрешения отойти в туалет.

– Идите, – разрешил следователь. – Туалет направо, в конце коридора.

Он не пошел провожать Катерину и не добавил, чтобы она не вздумала идти куда-нибудь еще, отчего Катерина немного приободрилась. Значит, ее не считают опасной преступницей, значит, не все еще так плохо. Но не успела она дойти до туалета, как мысли изменили свое течение. А чего ему опасаться? Пропуск остался лежать на столе неподписанным, а без пропуска с подписью следователя ее отсюда не выпустят. А если даже и выпустят, то куда она побежит? У нее же совершенно нет опыта в подобных делах. Она даже не знает, где покупают поддельные документы. На рынках? В метро, где продают дипломы? Или надо искать в Интернете? К тому же в туалете на окнах непременно будут решетки.

Катерина ошиблась. В туалете вообще не было окон. А еще не было мыла, но она обошлась без него. Спустя десять минут она вернулась к следователю посвежевшей, с новым, наложенным на очень скорую руку макияжем и первым делом спросила:

– Скажите, а если у заключенной рождается ребенок, то он сидит с ней до конца срока?

– Не с ней, а в доме ребенка при колонии. Там можно регулярно его навещать, – ответил следователь, окидывая Катерину цепким профессиональным взглядом. – Если вы беременны, то принесите справку от врача. Беременность учитывается судом, хотя особо уповать на это обстоятельство не стоит. Вам, Екатерина Аркадьевна, следует уповать только на полное признание и максимальную помощь следствию. Это единственное, что может смягчить вашу участь. Я предупреждаю вас об ответственности…

«Он же мой ровесник, – подумала Катерина, глядя в глаза следователю. – А взгляд как у старика. Наверное, это от работы. Интересно, какой у меня будет взгляд после отсидки».

Ей вспомнилась дворничиха тетя Маруся, полная добродушная женщина, ласково называвшая всех детей, независимо от пола и возраста, «воробушками». Невозможно было поверить в то, что тетя Маруся сидела в тюрьме, причем за убийство, но так оно и было. Тетя Маруся была местной, карачаровской, поэтому ее историю знали все. Когда-то давно у тети Маруси был муж, буян и пьяница. Он регулярно избивал свою жену. Та до поры до времени терпела, но однажды в ответ на удар сковородой по голове (муж вознегодовал на то, что жена посмела подать ему остывшую яичницу) ткнула своего благоверного кухонным ножом в живот. На суде говорила, что убивать не хотела, только напугать, и что от удара в голове все помутилось. Неизвестно, было ли так на самом деле или кто подучил, но тетю Марусю признали действовавшей в состоянии аффекта и дали минимальный срок. На районе тетю Марусю считали не преступницей, а страдалицей. Ни за что же, в сущности, пострадала. Катерина подумала: а не сказать ли, что она тоже действовала в состоянии аффекта? – но тотчас же отогнала эту мысль. Какой тут может быть аффект? Смешно! Лучше рассказать правду. В сложных ситуациях всегда лучше рассказывать правду. Чтобы этот румяный, но несимпатичный следователь смог бы разобраться в том, кто прав, а кто виноват.

– Я расскажу все, – сказала она, удивляясь тому, как тяжело ей дается каждое слово. – Все, что знаю. Только прошу учесть, что я ни в чем не виновата…

– Екатерина Аркадьевна! – устало перебил следователь. – Степень вины оценивает суд. Мое дело – собрать факты и представить их на рассмотрение суда.

– Но вы же можете закрыть дело за… за… – Катерина не сразу смогла припомнить формулировку, потому что казенные обороты речи она запоминала плохо. – За отсутствием состава преступления.

– Состав преступления в вашем случае налицо, – «обрадовал» ее следователь. – И ваша причастность к делу не вызывает сомнений. Так что давайте закончим прения и перейдем к вопросам.

Оживший принтер, стоявший на приставном столике, выплюнул какую-то бумажку. Следователь указал Катерине, где ей надо поставить подпись, и начал допрос.

– Итак, первый вопрос, – сказал он, раскрывая одну из лежавших перед ним папок. – Вы знакомы с Владиленом Ревмировичем Рахматоновым?

– Знакома, – обреченно кивнула Катерина.

Следователь отстучал краткую дробь на клавиатуре.

– Где, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились?

– Это было весной, – говорить стало легче, и духота уже не досаждала, – был чудесный солнечный день…

– Екатерина Аркадьевна! – перебил ее следователь. – Я же протокол пишу, а не роман. Давайте по существу!

– Так это же по существу! – удивилась Катерина. – Была весна, день был солнечным, к тому же еще и выходным. Не помню уже – суббота или воскресенье. Я решила, что в такой замечательный день непременно продам хотя бы парочку своих пейзажей, и поехала в Измайлово…

2. Блог Кати Ютровской, 1 апреля 2002 года

Ну вот я и в ЖЖ! Буду жужжать! Это так замечательно – вести дневник в Интернете! Всегда под рукой и никаких рассыпающихся пожелтевших страничек! И никто посторонний не сможет заглянуть в мои записи. Этот дневник только для меня. Возможно, я стану показывать его детям и внукам, но до этого еще очень далеко.

Мне всегда казалось смешным и глупым вести дневник. Это потому, что я сама была глупой. Не ощущала течения жизни, не понимала, что все хорошее надо фиксировать, складывать в копилочку, чтобы не стерлось из памяти. В детстве многое кажется глупым, потому что своего ума мало. Сейчас я жалею, что не вела дневников с тех пор, как научилась писать. Это сколько же впечатлений сохранилось бы! Не воспоминаний (вот в такой-то день случилось то-то), а впечатлений. Как начинался день, что я делала, как все было, что я чувствовала, о чем думала и так далее. Все-все-все, до мельчайших подробностей.

Особенно остро я ощутила эту свою ошибку после того, как не стало мамы. Хотелось бы оставить в памяти все, что связано с ней, но вспоминаются только самые яркие события. Со временем я буду помнить только самые-самые… А ведь столько всего было! Каждый день, прожитый с мамой, был наполнен радостью. Мама сама умела радоваться каждому пустяку и заражала этой радостью окружающих, даже тетю Полину.

Я намеренно решила, что стану вести свой виртуальный дневник точно так же, как настоящий. Если напишу что-то лишнее, то не стану удалять, а зачеркну. Лишнее – это тоже мои мысли. Может случиться так, что когда-нибудь зачеркнутое покажется мне самым интересным. Так будет правильно и честно. А еще я решила, что постараюсь не писать ничего плохого. В грустные дни вообще не стану сюда заходить. Плохое надо забывать как можно скорее.

Когда мама ушла, мне казалось, что она унесла с собой всю радость моей жизни. Звучит немного выспренно, но так оно и было на самом деле. Тоска накрыла меня с головой. Не хочу углубляться, потому что решила писать только о хорошем.

Сейчас прочла написанное и поняла, что я жуткая притворщица. Зачем я объясняю себе то, что и так знаю? Зачем начала свой дневник с вранья? Ах-ах-ах! Детям и внукам я стану его показывать! Может, и стану. Но гораздо раньше я покажу его кое-кому другому. Тому человеку, чье появление в моей жизни вернуло мне радость и побудило взяться за перо, то есть усердно долбить по клавиатуре двумя пальцами. Кстати, давно пора освоить десятипальцевый метод. Это я так, себе на заметку.

А теперь только правду, чистую правду и ничего, кроме правды. Любимый! В признательность за то, что ты есть, я решила сделать тебе подарок!!! Свадебный! Когда мы поженимся, то вместе прочтем историю нашей любви, а потом продолжим писать ее вместе. Страничку ты, страничку я. А потом ее прочтут наши дети и тоже что-то добавят… А там и внуки подрастут… Именно так закладываются фамильные традиции. Мне очень хочется иметь фамильные традиции. Отчаянно завидую тем, кто может рассказать историю своего рода до какого-нибудь дальнего колена. У меня самой история короткая, можно сказать – куцая. Бабушка с дедушкой познакомились в детском доме, куда они попали во время войны. У них родились две дочери – Полина и Анна. У Анны родилась я. Отца своего я никогда не видела и ничего о нем не знаю. Мама всегда отмалчивалась, когда я начинала спрашивать, а тетя Полина ничего не знает. Или тоже не хочет говорить. Вот и вся моя генеалогия. Я записала ее не для себя, а для наших потомков (как славно и гордо звучит слово «потомки»!). Ты узнаешь ее задолго до нашей свадьбы. Наверное, я расскажу о себе все-все уже сегодня. Я ужасная болтунья, если кто еще не понял, а еще мне хочется все-все-все тебе рассказать и узнать все-все-все о тебе!

Представляю, как, дочитав примерно до этого места, ты улыбнешься и скажешь: «Ах, какая ты торопыга! Начала думать о свадьбе и готовить свадебный подарок с первого дня знакомства!» Не с первого, любимый, а со второго. Вчера вечером я не могла ни о чем думать, только радовалась твоему появлению в моей жизни и ничего не могла делать. Сидела, смотрела в окно и улыбалась. Тетя сказала, что я свечусь «как голый зад при ясной луне», можно считать, что сделала мне комплимент. А сегодня я начала вести дневник, потому что не хочу потерять ни одного счастливого мгновения. Если кто не понял, то я ужасная жадина. Плюшкин в женском обличье. Что там? Веревочка? Сгодится и веревочка.

Если бы ты только знал, как я вчера злилась на тетю! Увидев, как старательно я глажу блузку, она сразу же улеглась в постель и заохала. На нее такое часто находит. Ей не нравится, что я стараюсь проводить свободное время вне дома. Один вечер в неделю она скрепя сердце согласна мне уступить, ну два. А тут получилось так, что я ушла в загул на неделю – каждый день какая-нибудь тусовка. Разумеется, тетя не выдержала. Началась обычная кутерьма. Приехала «Скорая», намерила высокое давление (тетя умеет поднять давление всем: и себе, и окружающим), потом мне пришлось бежать в аптеку за валокордином, которого, как я подозревала, у тети в тумбочке навалом, потом дежурить возле тети. До девяти вечера она лежала пластом и охала, а ровно в девять встала, встрепенулась и пошла ужинать на кухню. Я поняла, что она притворялась, играла в своем вечном спектакле «Несчастная тетка и ее неблагодарная племянница». Она же медсестра и симулировать умеет замечательно. В том числе и высокое давление. Это даже я знаю, что, если напрячь тело во время измерения, давление будет повышенным. Девять часов – контрольный рубеж. Ясно же, что после девяти я уже никуда не пойду. Но я распсиховалась (не люблю, когда меня обманывают) и назло тетке ушла гулять. Еще и дверью хлопнула от души, выражая свое негодование.

Ты, наверное, в первый момент подумал, что я слепая или идиотка, потому что только такая может наткнуться на встречного на пустой вечерней улице. На самом деле я шла куда глаза глядят и смотрела не по сторонам, а в себя… Отключилась от реальности и думала, почему я такая несчастная. Хорошо еще, что не вышла на проезжую часть. Впрочем, если бы меня до встречи с тобой задавило насмерть, то я не стала бы сильно расстраиваться. Такое паршивое было настроение. Я пообещала, что не стану писать о плохом, но о таком плохом, которое приводит к счастью, написать нужно. Если бы тетя не устроила спектакль, то я бы ушла на вечеринку к Маше Копосовой и не встретила бы тебя. Впрочем, у меня такое чувство, что мы с тобой все равно бы встретились, не вчера, так завтра или послезавтра. Вот просто уверена.

А теперь про мои впечатления. Сначала мне стало досадно, я даже разозлилась немного и сказала тебе что-то грубое. Когда я поняла, что это не ты на меня налетел, а я на тебя, мне стало стыдно – сама виновата и еще выступаю. А когда ты улыбнулся и в твоих глазах зажглись светлячки, я обо всем забыла, потому что невозможно что-то помнить, когда на тебя ТАК смотрят и ТАК тебе улыбаются. Мне захотелось броситься тебе на шею, прижаться щекой к твоей груди, зацеловать тебя до потери сознания… Удивляюсь, как у меня хватило сил сдержаться, но я сдержалась. Стеснялась отчаянно, да. И очень боялась, что сейчас ты уйдешь. Стала лихорадочно придумывать, как можно затянуть разговор, чтобы налюбоваться на тебя, и тут ты сказал, что девушки не должны гулять по вечерам в одиночку…

Нет, я все написала неправильно. Это сейчас я вспоминаю, чего мне хотелось и что ты сказал, а тогда я почувствовала радость, огромную радость, взрыв радости. Вот когда говорят «окружающий мир окрасился в яркие цвета», имеют в виду мое состояние. Все вокруг стало другим… Нет, опять неправильно. Мне не было дела до того, что происходило вокруг, потому что я видела только тебя.

А когда ты предложил проводить меня, я нарочно соврала, что живу возле метро, чтобы мы шли долго-долго. Видел бы ты выражение своего лица, когда у метро я сказала, что вообще-то я живу там, откуда мы пришли. Ты, наверное, подумал, что я ненормальная (причин для подобного вывода у тебя было много). Но ты сказал: «Это замечательно!» – и мы пошли обратно, да еще кружным путем!

В первый же вечер нашего знакомства мы начали обзаводиться общим имуществом! У нас теперь есть наша скамейка! Это так здорово! Утром я бегала к ней. Вдруг показалось, что ты ждешь меня там. Глупость, конечно, ведь мы договорились встретиться в семь часов. Тетя сказала, что первого апреля на свидания приходить не принято, но это она со злости. Услышав, что она снова начинает охать, я измерила ей давление, проследив при этом, чтобы она не напрягала ноги, потом залезла к ней в тумбочку и убедилась, что лекарствами она обеспечена на три месяца вперед. Валокордина, за которым я вчера бегала в аптеку, оказалось четыре флакона.

Странно – если вчера я просто взъярилась на тетю за ее обман, то сегодня ее выходки меня совершенно не злили, даже забавляли. Взрослый человек, а ведет себя как ребенок. Впрочем, ничего удивительного. Вчера в моей жизни не было радости, не было тебя! Вот я и злилась на тетю, на себя, на весь мир. А сегодня даже мелькнула мысль в благодарность за вчерашнее поведение купить тете ее любимый торт «Сказка». Но я решила повременить день-другой. В сегодняшнем своем состоянии тетя может залепить этим тортом мне в лицо. Не думаю, что такой «макияж» меня украсит.

На часах половина пятого, но я уже не могу усидеть на месте. Словно какая-то неведомая сила тянет меня к нашей скамейке. Я решила, что буду идти медленно, ведь времени у меня предостаточно, но знаю, что это неправда. Я побегу к ней вприпрыжку, как утром, и стану ждать тебя там. А вдруг ты придешь первым?

3. Москва, июнь 2003 года

Самостоятельная жизнь началась с теткиного благословения.

– Голову тебе сломать, дрянь такая! – сказала она и плюнула мне вслед.

– И вам не болеть! – ответила Катерина, всю жизнь обращавшаяся к тетке только на «вы». – Успехов на новом месте.

Тетка не хотела разменивать квартиру. «Не ты ее получала, не тебе и делить! – говорила она, выразительно потрясая перед носом племянницы кукишем. – Не хочешь жить со мной, выметайся к такой-то матери!» Пришлось пригрозить продажей своей доли каким-нибудь «черным» риелторам, специалистам по принудительному выселению одиноких пенсионерок. Поняв, что племянница настроена решительно, тетка согласилась на размен. Трешка в сталинском доме, полученная дедом во время работы председателем профсоюзного комитета в НИИ, легко, без доплаты, разбивалась на две окраинные однушки. Тетка, конечно же, рассчитывала на большее. У нее была своя арифметика. Она считала, что трехкомнатная квартира должна размениваться на двухкомнатную и однокомнатную. Двухкомнатную ей, однокомнатную – племяннице.