Шесть бесцветных часов

Терпкие контрасты без внимания цветных.

Резкий лай собак на несколько окружающих кварталов, единственное выражение негодования хоть в чём-то. Созвучия, царапающие в кровь уши, эхом выворачивающие наизнанку душу. Неожиданная волна оглушающей, безысходной агрессии. Истеричные фейерверки чувств. Голод, раздражение, налитые кровью глаза. Переполняющая тело дрожь истерики. финальный беспринципный рывок к жизни. Изорванные клочья шерсти. Истошное рычание. Самый искренний звук в этом мире. В противопоставление ему – лишь робкое юное шипение. Один из первых звуков. Послеутробных звуков. Сразу же потухший. Навсегда. Неприметный хлопок. Задутая местным ветром спичка. Тихий хруст перемалываемой очумевшими челюстями плоти. Мёртвый котёнок, разрываемый на куски стаей бродячих собак.

Новый оттенок. Жизнерадостно-бордовый. Кровавый. Так запросто, легко теряется в серой пучине, перемешиваясь с талой грязью.

Ускоренный шаг. Нарочный серый топот, отпугнувший свору в разные стороны. И лишь испачканная в юной крови шерсть с обглоданными, обломанными хрупкими косточками в центре отражается в глазах. Сочувствующий, памятный взгляд. Сводит скулы.

Вязкие шаги, утопающие в благополучии.

Провисшие чёрные линии проводов над головой опираются на покосившиеся деревянные столбы. Соединённые в небрежную цепочку, частично оборванные. Робкая связь кривых двориков.

Хлюпающие шаги мимо поверженного храма грандиозного размера, когда-то принуждённого стыдливо отбросить золотой купол. Ныне – не более, чем носитель скверных рисунков поверх вековых росписей. Не более, чем источник стройматериалов. Кирпичи из сыплющихся сводов да гнилые доски перекрытий, растаскиваемые местными по ночам. Святое – в каждый дом. Благовония навсегда развеяны вселенскими ветрами. Спасибо Богам нашим.

Остаётся позади. Окружающий гнёт лишь придаёт сил.

Вновь ледяные линии, завитушки.

Не снег, не сугробы. Холод металла. Холод бесхозной колючей проволоки зимой. Кант проволоки, ограничивающий забор с зияющими дырами меж оголившимися сплетениями арматуры. Забор, безуспешно прячущий от чужих глаз оставленные постройки и сгнившую технику. Стены, усыпанные осколками выбитых окон, выкрашенные облупившимися мотивами, подпирающие потухшие звёзды. Небесной злобой продавленные кровли. Бетонная площадка с затёршейся разметкой. Покосившиеся дозорные вышки по углам с попиленными лестницами. Груды искорёженного ржавого металла внутри. Горы разбросанных детской забавой стопки противогазов – подлинных лиц современников. Мерзко-бежевых, одинаковых.

Упрятано за нарочито пёстрыми рекламными растяжками, так закатайте же ими и весь мир. Сделайте его подлинно счастливым и прекрасным. Благоухающие нарисованные сады и уютные тёплые дома на полиэтиленовых растяжках. Подлинная цветная благодать. Не создавая получать, ведь весь бренный мир обязан тебе.

Час третий

Каждый миг новый шаг. Каждый миг проскальзывает под ногами очередная трещинка, излом на асфальте. Над бетонными заборами, порванными колючими проволоками и руинами, умело прячется солнечный диск за свежестью утреннего смога, оставляя усталое воодушевление.

Трубы. Десятки труб. Ассиметричные ряды ржаво-белёсых труб источают из себя устремлённую к небу тёмно-густую смесь чужих тревог и страхов. Полно заполняется безбрежное небо лирическим смогом. Монументальные пережитки былого, заполняющие небосвод над цветными. Величественные промышленные божества в окружении мелочных душ, поникших взглядов. Иссохшаяся кирпичная кладка, памятно выложенные в кирпиче цифры лет постройки, опоясывающие ржавые лестницы и перила. Незабвенные мрачные столбы подпирают тяжёлый небосвод. Кажется, без них вмиг бы рухнуло, опрокинулось это свинцовое небо, снося на своём пути тысячи зданий, столбов, машин и миллионы тел потоками грузной ненависти.

Скромный излом улыбки на уголках бесцветных губ в благодарность.

Рассеянный взгляд молодого человека. Не первый год. Не первый взгляд.

И божества погибают, когда в них перестают верить. И вот, с каждым годом всё меньше и меньше смога стремится к небу. Да только само небо не становится светлее. И вот, уже нескольких богов не досчитались. И вот, всё меньше опор у одиноко неба. В стороне – толпы обречённо завывающих на ветру, осыпающихся забытых столбов, покрытых инеем. Парадокс безысходности. Терпкий запах нафталина. Новые религии, ворох невразумительных целей, напрасные нескончаемые смерти. Ясно раздаётся душераздирающий небесный скрежет над горами руин. С каждым годом всё труднее удержать на себе траурный небосвод. Всё тяжелее держаться трубам в своих редеющих компаниях. Неподдающиеся людскому воображению фигуры нечеловеческой силы, сверхъестественного создания. Чёткие вертикальные фигуры, рассекающие отражения в блёклых лужах и заворожённых глазах.

Едкие вертикальные полоски. Терроризирующие образы для множества глаз. Но не для этих.

Мякнет, тает взгляд в мрачном дыме.

Ещё юный, но уже такой болезный, скорбящий, словно всегда опутан был родством с умирающими мироздателями. Ещё искрящийся.

Мелькающие картины буйства жизни, алтари старой веры с нелепо раскорячившимися скелетами скрипящих от боли цехов. Торчащие повсюду кости опор лестничных клеток. Небрежно рассыпанные кучи бетонных обломков. Перемолотая кирпичная труха. Россыпи слёз битого стекла. Кислотные разливы брошенных отходов.

Ржавые бочки, испускающие дух сквозь проржавевшие дыры. Небрежные сплетения линий колючей проволоки. Пробитые стены со впечатляющими прогалами осыпавшегося кирпича. Осыпающиеся под собственной тяжестью бетонные заборы. Затёртые наивные плакаты убитых лозунгов о светлом будущем. Потухшие навсегда миллионы искр. Десятки, сотни, тысячи неряшливо торчащих ржавых труб, деталей станков, изувеченных лестниц, царапают взгляд.

Всеобъемлющий, всепоглощающий праздник. Смрад непогребённых, гниющих под открытым небом.

Гниющие божественные тела, испещрённые мелочными опарышами. Двуногими оборванными опарышами, таскающими по обломкам куски ржавой арматуры, утягивающими оборванные высоковольтные кабели. Гниение. Земное, знакомое. Навсегда утерянный пульс. Растаявшая энергия.

Распластавшаяся по грешной земле промёрзшая бетонная плоть. До сумасбродства. Заваленные обломками, утихшие от боли горизонты промышленных зон.

Редеющие линии колючей проволоки, вьющиеся по кромке продрогшего забора. Уставший, осыпающийся бетонный забор. Закрытые всё теми же дешёвыми, наивно пёстрыми рекламными растяжками. Полотна с чуждым буйством красок. Израненные пёстрыми лезвиями, шелестящие на ветру, облитые придорожной грязью. Полосы милых сарказмов.

Дороги, усеянные выбоинами и лужами. Навсегда утихшая, расставленная по обочинам техника обрастает ржавым инеем и бессмысленными граффити взамен выбитых стёкол, оторванных зеркал и похищенных некогда пламенных сердец.

Романтика гибели чего-то несоразмерно великого. Апофеоз. Боль, завораживающая своим масштабом. И чужие корыстные радости вперемешку с отстранённостью. Всеобъемлющая, неизмеримая, невидимая волна, погребающая души под собой.

Едкий, вкрадчивый грибок в умах цветных людей. Сугубо физический, сугубо философский гнойный нарост. На мёртвом промышленном теле нарос цветущим, горящим и пылающим гигантом. Подземное пламя сквозь катетер металлических труб, рвущееся к небу. Нефтезавод как достояние всех и каждого. Как достаток нескольких.

Контраст надутого пустого мешка.

Мимо стелется дорога. Остановка рядом. Пара истошно смолящих свои сигареты фигур с пустым взглядом. Вероятно, безмерно счастливые. Не желают сопротивляться. Так сильно обескураженные счастьем, что не могут и описать его во всех красках. Их мало. Как и с трудом ковыляющих по выбоинам гремящих автобусов. Различающиеся лишь нацарапанным на стёклах матом обессиленно продолжают коптить местный густой, осязаемый воздух.

Ещё один ковыляет на полуоси, скрежеща, разбрасывает ошмётки грязи из-под колёс, смердит разбавленной соляркой, трясёт битой кабиной. Грузовой. Выезжает из-за скрипящих от боли ворот с поблёкшими звёздами. Нет, уже совсем не тех, что когда-то, казалось бы, загорятся на небесах. Просто растрескавшаяся тускло-рыжая краска. На борту грузовика изломанные, причудливо торчащие в разные стороны линии металлические стволы арматуры, части некогда умертвлённых станков. Да и кому, впрочем, нужно сейчас хоть что-то создавать.

Стяги металлических труб. Доска почёта лучших работников свисает с кузова грузовика. Битые стёкла царапают выцветшие фотографии. Слёзы дождя стекают по счастливым лицам. Последние минуты памяти. Последний неподвижный взгляд на родное небо.

Последний живой взгляд на поникшие лица. Больше здесь нет лучших. И не будет. Счастье. Прямо, как в одной почившей в веках идее, теперь все равны. Или почти все.

Новое время. Время всех пустых и пёстрых, безосновательно правых. Лучшее, благое. Самое святое. Устремлённое к небу через яму, смердящую от трупов.

Изуродованные заборы сменяются порыжевшими металлическими стенами.

Нестройные Ряды покосившихся гаражей вдоль дороги. Снятые с петель, отогнутые створки ворот. Внутри – лишь жестяные бочки, пустые пластмассовые канистры, выцветшие плакаты, обрезки резины и запах мародёрства.

Едкая вонь. Внимание, постепенно спустившееся от недосягаемых небес к грешной земле. Неприметная деталь меж прогнивших стен. Обглоданные собачьи кости с кучей сонных мух вокруг, в куче мусора. Честь сгинуть меж гаражных стен под слоем придорожной грязи. Никто здесь не самый сильный.

Придорожный мусор разбросан вдоль десятков уходящих в землю гаражей. Одинокие калоши, клочки одежды, словно отброшенные за ненужность. Словно в новом мире и грязи места не будет.

Удержанный взгляд, не замедленный шаг, ботинок, зацепившийся о торчащую из земли арматуру, едва ощутимая рана на руке от падения. Струится тёмно-серая кровь по шершавой бесцветной ладони. Мысль улетела.

Подъём, тихий смешок, сжимающиеся в кулак озябшие пальцы, ускоренный шаг.

Шаги по истрескавшемуся полотну, податливо стелющемуся под ногами каждого пёстрого доходяги или бледноватого сочувствующего.

Сырая вьюга навстречу. Одинокий. Сам в себе.

Свободный и одновременно обременённый. Осязать неосязаемое. Замечать игнорируемое. Дышать чуждым. Исполняться прекрасной дрожью, быть действительно собой, а не мечтать вечерами о себе же в третьем лице, переполняясь цветастыми надеждами.

Час четвёртый

Переступая выбоины и ямы, по асфальту, по щебени и грязи. Сменяется примитивность литья бетонных заборов на хитрость вековой кладки обожжённых глиняных кирпичей и корявость покосившихся деревянных бараков, что так курьёзно соседствуют и привычно сочетаются. Растворяются за спиной промышленные руины в токсичной дымке. Постепенно сменяясь малоэтажными домиками с накренившимися рыжими крышами.

Некогда аккуратные строчки истории, заключенные в выверенных кирпичных стенах домов, вызывающих эстетический восторг. Строчки истории, обвитые виноградной лозой, парящие под укромными арками, в опрятных двориках. Истории надменного благородия, неприметной эксплуатации и привычного разврата.

Ныне сменились на рваные лоскуты пошлых историй, забитые колокольным звоном. В крошащихся шатких стенах, прогнувшихся перекрытиях, застыли в пересохших венах винограда, лежащие под рухнувшими арками, закопанные в запущенных дворах.

Непоколебимый шаг. Лёгкие морщинки вокруг рта. Небрежно брошенный взгляд на оконный проём.

Остатки битого стекла в почерневшей от копоти оконной раме рассыпаны по подоконнику и отливу, отражают едва различимое солнце, что только поднялось и сразу же укрылось за вечно-пепельными облаками.